Страница 17 из 93
— Вперёд! В копья, в топоры эту свору! — проревел, выхватывая меч, Сигвульф.
И войско двинулось, ощетинившись со всех сторон копьями. Куда и делся страх! Жутких псов поднимали на копья, рубили, глушили щитами, хоть их огненные зубы порой перекусывали древки и оставляли следы на лезвиях топоров. А Шишок, круша собак выломанной на ходу дубиной, свободной рукой хватал их за лапы, за загривки и бил об деревья.
Вожак, подобравшись сзади к Сигвульфу, вцепился ему в правое плечо. Страшные зубы сокрушили железные чешуйки панциря, прорвали кожаную рубаху и пылающими остриями впились в тело. От огненного дыхания раскалился панцирь, задымилась одежда. Оказавшийся рядом леший ухватил пса за задние лапы и рванул так, что переломал тому зубы и вывернул челюсть. Ударом меча гот добил собаку.
Вскоре злобные, но не привыкшие к отпору псы бросились наутёк. Милана подбежала к Сигвульфу. Заметив на развороченном панцире кровь, волхвиня заставила мужа снять доспех, быстро перевязала рану и зашептала над ней, унимая кровь и боль. Гот всем видом выражал нетерпение, но в душе был рад передохнуть после схватки. Волх, уже вернувшийся в человеческий облик, усмехнулся:
— Ты бы, Милана, хоть собакой оборотилась да псам этим взбучку задала. Вы, ведьмы, это умеете.
— Умею, но не хочу, — вскинула на него глаза волхвиня. — Чтобы вы, мужики, меня потом сукой не называли. А в кобеля могу хоть кого из вас оборотить.
— Твои шутки, князь, нехороши, — недобро взглянул на нура германец.
— Не ссорьтесь, воеводы. У вас сегодня ещё будет, с кем биться, — примирительно сказала Милана.
Вскоре отряд вышел на обширную поляну. Из-за деревьев уже была ясно видна вершина Богита. И тут из чащи раздались странные звуки: словно много людей не шло и не бежало, а прыгало по лесу.
— Фаханы, родичи Балора! — предостерегающе воскликнул Святомысл. — Глаз-то у них не очень силён, а силы и лютости хватает...
На поляну стали не выбегать — выпрыгивать существа, словно явившиеся во сне, навеянном злым колдуном. У каждого была лишь одна нога, выраставшая посредине туловища, одна рука, что росла прямо из груди, и один глаз посреди лба. Над головами воинственно топорщились гребни из тёмно-синих перьев. Передвигались существа прыжками, на редкость ловко, и калеками себя явно не чувствовали. Но не нужно было быть волхвом, чтобы ощутить волну непримиримой, нелюдской злобы, катившуюся от них. В руках у фаханов были кнуты и железные цепи.
— Берегитесь! У них на цепях яблоки отравленные! — крикнул Святомысл.
Злобно крича на непонятном языке и размахивая цепями и кнутами, фаханы разом устремились на людей. Многие из венедов только смеялись, глядя на таких врагов: сами калеки и воюют чем попало. И поплатились — кто оружием, кто ранами, а кто и жизнью. Кнуты легко выбивали из рук оружие, рассекали тело до кости. Цепи ловко захлёстывали шеи, руки, ноги, вырывали из рук и ломали топоры и копья, разбивали головы, валили ратников наземь. Ко всему ещё на каждом звене цепей были прикреплены чёрные, будто гнилые, яблоки. Ударяясь о тело, они растекались ядовитым соком. Он разъедал кожу и мясо, отравлял кровь, заставляя сильных воинов выть от боли и падать под ноги врагам.
Милана пыталась отвести глаза нападавшим, но на их глаза чары плохо действовали. Хуже того, взгляд сородичей Балора хоть и не сжигал ничего, но ослаблял мужество у нестойких, и те беспорядочно отступали, а то и бежали, потеряв голову от страха, прямо в зубы чёрным псам. Лучше других держались дружинники Волха и Ратши. Сигвульф приказал отходить с поляны в чащу, где орудовать цепями врагам было труднее. Ратшу фахан захлестнул цепью за ногу и потащил к себе. Однако борянин, не сильный, но ловкий и опытный боец, выхватил акинак и метнул его прямо в единственный глаз врага.
Другая цепь обвилась вокруг пояса Шишка. И тут на глазах у всех коренастый мужичок в сером кафтане вдруг вырос в покрытого серой шерстью остроголового великана ростом выше середины дерева, под которым стоял. Опешивший фахан продолжал сжимать цепь. Леший быстро схватил её за другой конец, раскрутил и запустил вместе с фаханом прямо в толпу его одноногих сородичей. А потом зашагал вперёд, давя их могучими ногами и вбивая в землю только что выломанным берёзовым стволом. Яд чёрных яблок не мог даже прожечь насквозь густую шерсть вставшего в полный рост лесного хозяина. Следом за ним устремилось на одноруких уродов всё войско. Одноногие выходцы из пекла оказались не храбрее четвероногих и, толкая друг друга, запрыгали прочь с поляны.
Осматривая раненых, Святомысл вздыхал:
— Видите? Вот так мы и живём на Збруче. А в реке водяные кони да быки водятся, норовят скотину или человека в воду утащить и там разорвать. Мало этой нечисти приблудной святой лес в проклятый обратить, она ещё и в сёла наведывается, и некому её отвадить, кроме друидов. А мы ещё и гадаем всякий раз: кто наслал? Наши думают на даков, а даки — на нас. Это ещё что... Говорят, на каком-то острове в западном Океан-море Балоровы родичи людей покорили и брали с них каждый самайн две трети скота и две трети детей.
Деревенский волхв говорил обо всём этом так буднично, словно о неурожае или падеже скота. Ратша, сам хорошо знавший, каково жить рядом с Лысой горой, возмущённо произнёс:
— Да куда мы попали-то, не в само ли пекло? Мало кому-то пекла преисподнего, надо ещё земное устроить, а самим в нём — вместо чертей!
Волхв опустил голову:
— Видно, и в пекле можно привыкнуть. Хуже того... Бел боже праведный, сколько наших ушло не к вам — к Чернорогу! Как малые дети поверили, когда друиды брехали, а наши колдуны со старейшинами подбрехивали: орда-де идёт, хуже языгов, и оборотни с ней страшные.
— Всё верно. Для них всех мы хуже языгов: не хотим, как те, в черти наняться, пекло это стеречь. — Иссечённое шрамами лицо Седого Волка тронула улыбка. — Хуже Солнца для нечисти ничего нет. А мы, волчье племя, Яриле-Солнцу служим.
— А ведь нашёлся когда-то храбр, что проклятого Балора не испугался и срубил ему голову золотой секирой на золотом току, — сказал волхв. — То ли сколот был тот могут, то ли сармат, то ли сам Даждьбог... Яромиром его люди звали.
— Яромир? Да это же предок нашего Ардагаста! — воскликнул Ратша. — Последний, кто держал в руках Колаксаеву Секиру.
Святомысл опустился на колени:
— Внуки Даждьбожьи, воины Солнца! Вызволите нас из этого царства пекельного, хоть мы, может, и не стоим того! Много тут страха: заберут в Калуш или к друидам. И соблазна много: в друиды или в дружинники выбиться.
Рашта положил ему руку на плечо:
— Встань, отец! Ты ведь не поддался ни страху, ни соблазну. И многие из ваших к нам пришли. Значит, мы должны сражаться за ваше племя. Иначе какие мы воины Солнца? Оно всем светит.
Когда отряд вышел к северному подножию Богита, костёр зари уже пылал над багряным морем лесов. Волх окинул взглядом валы на горе, рвы на склонах, ограждённую рвами седловину.
— Волками наверх не взбежать, турами и подавно, щуками не подплыть — река далеко, соколами налететь — языги стрелами собьют. Четыре опрометных лица знаем, и ни в одном не подберёшься. Осталось пятое, тайное. В него только в крайности оборотиться можно. Милана, Святомысл! Последите, чтобы нас никто не раздавил.
Князь-оборотень с дружиной снова отдали воинам оружие, пригнулись к земле — и вдруг пропали. Только самые наблюдательные из воинов заметили, как к горе поползла стайка муравьёв.
— И я с вами! — азартно воскликнул Шишок. — А ты, Серячок, оставайся, охраняй Милану.
В один миг лешак уменьшился в росте, став вровень с увядшей травой, и побежал вслед за муравьями. Сигвульф прикинул: пока ещё муравьи доползут до вершины... А из ворот города уже выезжали конные языги, и с севера доносился шум битвы. Германец поднял меч:
— За мной, на холм! Упредим языгов. Слава!
Конные дружины словен и дреговичей первыми ворвались на нурское городище, которое никто не оборонял. За ними последовали пешцы. Но, когда большая часть их была ещё за валами, вдруг открылись ворота Звенигорода, и из них с гиканьем и криком «Мара!» вылетели конные языги. Железный клин легко разрезал строй венедов. Но в северных воротах старого городища сарматы столкнулись со Славобором и его северянами. Дрогнуло сердце молодого воеводы, когда прямо на него нёсся, громыхая доспехами, языг с длинным копьём. Но не дрогнула рука: послала дротик в лицо врагу, и тот замертво рухнул с коня. Червлёные щиты и копья северян надёжно закупорили узкий проход. Конные венеды наседали на клин с обоих боков, а вскоре к ним присоединились пешие, хлынувшие через невысокий вал, которого не могли одолеть обременённые доспехами сарматы. Побоявшись окружения, языги развернули коней и скрылись в городе.