Всего одна жизнь

— Да, да…

— Ее взяли только что в операционную.

Кирш ждал этого сообщения, но, услышав, растерялся. Его охватило смятение. Что делать? В первые секунды, повесив трубку, он подумал, что необходимо немедленно мчаться туда, к Вере. На проспекте сейчас можно перехватить такси… Он на секунду забыл обо всем — о пересадке почки, о профессоре, о своей роли в операции. Он даже двинулся было к выходу, но в дверях появился Федор Родионович.

— Можно мыться? — спросил он тихо.

— Да, — оторопело кивнул Алексей Павлович.

Он сразу представил себе весь операционный блок — спящих близнецов в операционных, множество людей, показавшихся ему вдруг совершенно одинаковыми от одинаковой зеленой одежды, — увидел напряженные группы вокруг двух операционных столов, профессора, двигавшегося к раковинам, и себя, в зеркале, потерянно стоящего посередине предоперационной. Но ведь он — диспетчер, человек, который должен соединить в единое целое усилия всех этих людей, синхронизировать движения десятков рук, хирургических инструментов, работу множества аппаратов… И он понял, что уйти невозможно, что сейчас его не заменить здесь никем; сложная машина большой операции уже пущена, каждый занял свое место, и он — у пульта управления, тщательно подготовленный к своей роли… Первый раз в жизни он ощутил как тяжесть свою необходимость другим. Неожиданное, пугающее желание охватило его — раствориться в безликой массе, стать незаметным, ненужным, и тогда можно бежать, бежать незамеченным, туда, к Вере, помочь ей…

— Доктор на промывание почки подготовлен? — спросил Федор Родионович Кирша, возвращая его к действительности. Доктор на промывание… Нет доктора… Почему? Полное румяное лицо Алексея Павловича стало пунцовым. Но в следующую секунду он вспомнил:

— Ординатор из торакального отделения начнет мыться позже, я ему сообщу.

— Смотрите — чтобы все по графику!

— Так и будет, Федор Родионович…

Расставив ноги в недостаточно просторных для его массивной фигуры полотняных штанах и глядя на профессора, Кирш думал, что там, в родильном доме, сейчас так же тщательно врачи обрабатывают руки, а анестезиологи дают его Вере наркоз. Ему было жутко от этих мыслей, но он уже знал, что никуда отсюда не уйдет до конца операции, и когда Федор Родионович направился в операционную, он последовал за ним.

В зеленом квадрате тускло желтело йодом операционное поле. С равномерным гудением и тихим стуком работал аппарат искусственного дыхания — вдох, выдох… Борис лежал на боку, невидимый, весь прикрытый простынями. И обнаженный участок тела, неподвижный и странно выпуклый, совсем не походил на живую плоть. На часть человека, который каких-нибудь сорок минут назад, стараясь скрыть волнение, сам лег с улыбкой на каталку, отвозившую его в операционную.

Но Федор Родионович не мог отрешиться от ощущения (мыслью он проник уже под эту желтую пелену кожи, и то, что испытывал сейчас, стоя у стола со скальпелем в руке, было именно непривычным ощущением), что перед ним лежит здоровый человек. Жертвующий своей почкой здоровый человек. И эту жертву принимал не только брат-близнец, но и он, Федор Родионович. Он не колебался, но секунду-другую стоял неподвижно со скальпелем, занесенным над операционным полем. Потом твердым непрерывным движением разрезал кожу.

— Начали, — тихо сказал Ардаров анестезиологам и стал накладывать зажимы на кровоточащие места. Кирш двинулся в соседнюю операционную, где должны были начать параллельно.

Федор Родионович работал спокойно, вроде бы даже не торопясь. Ассистенты старательно помогали ему. Несмотря на то что в операционной было более десяти человек, слышалось только глухое подвывание и постукивание дыхательного аппарата и сухой треск коагуляции. Изредка анестезиолог вполголоса отдавал распоряжения своим помощникам. Хирурги молчали. Операционная сестра подавала инструменты, не дожидаясь требования, внимательно следя со своего возвышения за тем, что происходит в ране.

К почке подошли быстро, осторожно по всей окружности высвободив ее из жировой капсулы. Главное ожидало впереди. Необходимо было, не раня, выделить почечную артерию до места отхождения ее от аорты, а вену — на протяжении семи-восьми сантиметров. Потом, при пересадке, каждый этот сантиметр обернется лишним шансом к спасению больного…

Однако что это? Федор Родионович болезненно поморщился под маской. Начинается… Почечная вена удвоена! Вместо одного толстого ствола, который предстоит вшить в подвздошную вену Жени, темнели два тоненьких. Они шли от почки рядом, и каждого из них в отдельности было явно недостаточно для вшивания. С недобрым, щемящим предчувствием Федор Родионович стал выделять артерию, переложив освобожденную почку в ладонь ассистента. Ардаров и Прасковья Михайловна тоже увидели две злосчастные вены, но молчали. Да и что здесь было сказать!

Все так же «дышал» за Бориса аппарат, вполголоса переговаривались анестезиологи, санитарка собирала и складывала для взвешивания окровавленные салфетки, диспетчер Кирш появлялся в операционной и исчезал, мирный плеск воды доносился из предоперационной, где готовился включиться в операцию еще один хирург — на промывание почки… Но трое у стола ничего уже не видели и не слышали. Весь мир для них сузился до величины этой зияющей раны, в которой пульсировали и сокращались живые человеческие ткани, вдруг отделившиеся от конкретного человека. Рана существовала сама по себе — противоестественный, самостоятельный мир почечной области, в котором оказалась раздвоенная вена.

Артерию обнажили легко, без помех, и Федор Родионович принялся за вены. Оба ствола рядышком чернели на желтовато-белесом фоне жировой клетчатки, а на расстоянии трех-четырех сантиметров от почки могло даже показаться, что это один ствол.

— Черт возьми! — выругался Федор Родионович. Это были его первые слова после начала.

— Аортографией не выявить удвоения вен, — словно оправдываясь, тихо и потерянно сказал Ардаров.

Федор Родионович работал молча. На что он надеялся, как думал выйти из положения? Скорее всего продолжал механически, решений никаких не было.

— Фу-у! — вдруг выдохнул он громко и, положив руки на края раны, выпрямился у стола. Столько радости и облегчения прозвучало в этом выдохе, что ассистенты, ничего еще не понимая, представили все же, что творилось на душе профессора с момента обнаружения этих проклятых вен.

Все остальные в операционной, и вовсе ни о чем не подозревавшие, с удивлением вскинули головы. На секунду все замерло в операционной. Работал один аппарат.

— Сливаются, — громко произнес Федор Родионович. И снова склонился к ране.

И опять каждый занялся своим делом, словно и не было этих нескольких минут высочайшего напряжения. Позже кто-нибудь из операторов скажет, наверное: «Эти удвоенные вены доставили несколько неприятных минут…» А может быть, и этого не скажут — неизвестно, сколько еще таких же, а возможно, и еще более драматичных минут предстояло пережить до конца операции.

Уже выделяя мочеточник, Федор Родионович спросил:

— Как дела у Германа Васильевича?

Кирш негромко доложил:

— Подготовка ложа заканчивается. Для промывания почки все готово.

Итак, половина дела сделана. Но опять же — главное впереди! Всегда оно впереди, а все выполненное сказывается лишь малой его частью.

Герман с Валентином Ильичом заканчивали подготовку подвздошных кровеносных сосудов для подключения к ним здоровой почки. Операция Жени Харитонова началась немного позже: Лидия Антоновна была крайне осторожна, не форсировала наркоз, избегая лишних перегрузок для слабого организма. Но, несмотря на задержку, Герман не спешил — у него здесь дел было все же поменьше, чем у Федора Родионовича; должны поспеть. Внимательно разобрался в сложной анатомии, тщательно перевязал капроновыми нитями, перед тем как пересечь, все лимфатические веточки, густо оплетающие артерию. Все это будет очень важно потом, после операции…