Всего одна жизнь

«А что, если бы у меня был сын? — думал Федор Родионович. — Стал бы я делать из него доктора медицинских наук к тридцати пяти годам?» Продолжателя. Чего продолжателя только? Семейных профессорских традиций? Наверное, ничего, кроме вреда, науке это не приносит. А собственно, велик ли вред? Вот ведь он сам не «наследственный профессор», а толку-то что? Без наследственных легче пробиться талантам? Настоящий талант всегда пробьется. В медицинской науке это не может быть инертный мыслитель, отвлеченный теоретик. — От безвольных «многообещающих» здесь решительно нечего ждать…

Нет, сын ничего не изменил бы в его жизни. Только сделал бы ее, возможно, еще более сложной. Нет, нет, главное — быть уверенным, что ты делаешь именно то, что должен, что лучше всего можешь… Нужно оправдать свое присутствие здесь, доказать себе самому… Что же доказать? Это очень важно: определить конечную цель.

Федор Родионович нервно поднялся, подошел к окну. Вид из него был отвратительный, не то что в больничном его кабинете, — скучный высокий дом на противоположной стороне улицы. Но Федору Родионовичу просто нужно было движение. Может быть, он подбирается к спасительной истине?..

В столовой часы пробили девять. И почти тут же появилась Татьяна, уже в плаще, с зонтом в руках.

— Сегодня я приду поздно: защищается одна наша девочка. Обед в холодильнике. Или ты поешь на работе?

— Не знаю, Танюша. Там видно будет.

— Ну, до свидания, дорогой. Не переутомляйся.

Вот пример естественной и ясной жизни. Но для этого нужно быть таким, именно таким человеком, как Татьяна.

Федор Родионович заставил себя, отбросив все посторонние мысли, в течение часа заняться лекцией. Посмотрев ее до конца и наметив переделки и добавления, он задумался о тех, для кого готовил все это. О своих учениках. Как громко и гордо это звучит, и как мало соответствует… Ну, какие они ученики! Пришли, ушли… Полноте, нужны ли вовсе им эти лекции, профессор? Есть хорошие книги, от которых он, Федор Родионович, в общем-то и не очень отходит, в отличие от других профессоров, считающих в гордыне, что «свой» курс будет лучше «книжного». Как будто частности способны решать проблемы!.. Главное — заразить их, студентов, учеников, любовью. Он не смог этого сделать, не смог заразить своей любовью к хирургии. Это главное. И он знает, почему так получилось: ему нечем заражать! Так пылкая страсть уродца остается безответной. Конечно, ведь все они — молодые люди — романтики. И им необходима романтика, чтобы стать преданными какому-нибудь делу. Их навряд ли способна увлечь, особенно тех, что посвятили себя естественным наукам, даже логичность, правильность. Они ищут не истин, выбитых на холодном граните, а огня, который бы зажег хранящийся в них горючий материал. Они не знают еще, как часто этот материал постепенно и бессмысленно, словно пропан из испорченного баллона, покидает их с годами, так и не воспламенясь… Главная задача учителя — дать им огонь. Только воспламенив их, он сможет сказать: это мои ученики.

Но у него есть лишь старые истины, выбитые на холодном граните.

Федор Родионович вдруг вспомнил школьного учителя математики, пожилого, сухого человека. Собственно, вспомнил он тягостное чувство сожаления, связанное с этим человеком, высококвалифицированным педагогом, беззаветно преданным математике. Вспомнил уроки по алгебре и геометрии, едва ли не самые скучные в школе, и единственного одержимого математикой парня, который занимался ею во Дворце пионеров. Учитель любил этого парня, часто оставался с ним после уроков, но выглядело это как навязывание себя. Все так и понимали — «пристает»… Больше сорока лет прошло с тех пор, но Федор Родионович отчетливо видел их школьный актовый зал, стол под красным сукном на сцене. Парню вручали приз за первое место в областной математической олимпиаде, и он благодарил руководителя кружка из Дворца пионеров… Совершенно незначительное для Федора Родионовича событие! Но его поразило тогда лицо их учителя: перекошенное какой-то жалкой улыбкой, словно оправдывающееся. Это скорбное, страдающее лицо врезалось в память Федора Родионовича.

Не его ли это судьба? Да, да, успехи и его лично, и руководимой им клиники в воспитании влюбленных в хирургию людей ничтожны. Он должен признаться себе, что и здесь потерпел поражение. Он несет ответственность за тех, которые выходят за порог высшей медицинской школы бесстрастными, с холодными истинами в голове, не заинтересованными, не горящими ничем… И может быть, именно за них он достоин наибольшего наказания!..

Часы в столовой пробили одиннадцать.

Федор Родионович собрал со стола бумаги, сунул их в портфель с монограммой, пошел переодеваться.

Дождь прекратился, кое-где между тучами проглядывало голубое небо, но осенний холод, такой неожиданный после вчерашнего лета, стоял в ущельях улиц.

До начала лекции оставалось еще около получаса, но когда Федор Родионович проходил мимо аудитории (в больнице называли ее конференц-залом), там было уже много студентов. Идущие ему навстречу останавливались и здоровались, стоявшие в стороне не замечали его или делали вид, что не замечают. В общем-то он был безразличен им, как и его клиника. Он не вызывал у них интереса. Сухой лектор, может быть слишком деловой, пресный, может быть слишком замкнутый и необщительный человек, для которого контакт с этой молодежью, их уважение — недоступный сезам.

Федор Родионович поднимался по лестнице к себе в кабинет на четвертый этаж и с раздражением думал, что блестящие, краснобайские лекции, которыми чаруют иные профессора, — не его удел. Он хотел бы читать сжато, емко, может быть даже афористично, как это умел делать его учитель. Ведь единственной фразой можно выразить суть целого раздела, фразой, которая запомнится на всю жизнь и сделает эту суть той самой простейшей истиной, без которой невозможно понимание сложных проблем. Вот, например, фраза, раскрывающая суть гнойной хирургии, стоящая, несомненно, иных монографий: лучше маленький хирург с большим разрезом, чем большой хирург с маленьким разрезом… Но у него, к сожалению, мало подобных фраз, да и те не находят, скорее всего, отклика в слушателях. Ученики должны уважать учителя, восхищаться его делом. Лишь тогда они станут ловить подобные фразы. А добиться такого уважения можно только делами. Клиника должна решать сложные и большие проблемы. С учениками ведь тоже, как с малыми детьми: когда с ними разговаривают серьезно, по-взрослому, они понимают и слушаются… Этого нет у него и уже не будет. Поздно, время упущено.

В холле третьего этажа Федору Родионовичу встретился доцент Ардаров, молодой очень серьезный черноглазый человек, которого решительно все называли только по имени-отчеству — Раилем Фуатовичем. Обменявшись несколькими фразами, они стали молча подниматься, профессор на одну ступеньку впереди. Все знали, что шеф не любит лишних разговоров. А кто определит, что он сочтет лишним?..

Федор Родионович неторопливо ступал по широким истертым ступеням, ставшим такими знакомыми за многие десятки лет. Лестницы успокаивали его, сосредоточивали, особенно знакомые. И он подумал: а может быть, не все еще потеряно? Вот — пересадка почки, спасение обреченного… Срочная трансплантация сонной артерии — уникальная операция, выполненная одним из его немногих учеников… Трансплантация нижнего отдела аорты… В течение месяца три такие победы! Их еще нет?.. Будут, должны быть!.. Частность? Но ведь вся жизнь — из частностей. Вероятно, действительно у хирурга, пусть это будет даже профессор, главное — спасение и излечение людей. А все остальное — от лукавого. Ведь он не сомневается, что студентам нужно прививать именно такое отношение к хирургии! И хотя начинающий врач и профессор стоят на разных ступенях, но лестница одна и та же.

Уже в холле четвертого этажа их нагнал ассистент, который должен был помогать ему сегодня на лекции.

— Здравствуйте, Федор Родионович! Все готово, — часто дыша после быстрого подъема, сказал ассистент. Добродушное круглое лицо его нравилось Федору Родионовичу.