Страница 85 из 115
И как к лучшему изменился характер Людовика X, французского короля, под влиянием молоденькой его второй жены, Клементины Венгерской. «Ах, моя драгоценная, ты такая добрая, тебя так чудесно любить! — говорил он ей. — Буду таким, обещаю тебе, буду таким, каким ты захочешь меня видеть. Конечно, достает меня временами угрызение совести и наполняет мое сердце великим страхом. Но я обо всем забываю в твоих объятиях! Иди, моя любимая, иди ко мне, я буду любить тебя!»[169]
Сколько осужденных на смерть спасла Клементина!
Екатерина, умная женщина, прекрасно понимала, что иметь тайные мысли о русском троне мало, надо еще завоевать доверие подданных, чтобы считали они ее не иноземкой, а своей, русской. И завоевала с гаком! И пока Петр III со своими многочисленными фаворитками разных мастей от баронесс до проституток, потому что в «алькове все женщины одинакового ранга», предается грубому пьянству и разврату, она Плутарха почитывает. И Руссо, и Вольтера, а из «Причин возвышения и упадка Римской республики» Монтескье хорошие уроки для будущего управления государством извлекает. Она готовится стать русской, да не плохой, а хорошей царицей! А для того, чтобы стать хорошей царицей, надо прежде всего усвоить общечеловеческие истины. И вот со стоическим упорством она начинает развивать в себе прекраснейшие человеческие черты: долой высокомерие — я буду со всеми приветлива! Долой надутую мину — я стану обаятельной! Никакой несправедливости — я стану добра и внимательна! Чванство, бахвальство, пренебрежение к подчиненным — этого ничего не должно быть. Сколько римских императоров поплатилось жизнью за эти плохие черты характера. Вот лежит на ложе (они так кушали, лежа) римский император Калигула, объявивший себя богом, никак не меньше! Вкушает вместе с двумя приятелями-сенаторами и вдруг громко смеется. Сенаторы, учтиво спросив его, чему он смеется, услышали в ответ: «Я смеюсь потому, что достаточно одного моего кивка, чтобы вас двоих удавили». И какова же кончина этого самозваного бога? Был проткнут мечом своим же сторонником. Потом, когда Екатерина уже станет русской царицей, подписывая приказы, всегда задавала себе вопрос: «Встретит ли ее приказ всеобщее одобрение?» (Нашим государственным деятелям поучиться бы этой черте у русской императрицы!)
Любила за заслуги людей щедро награждать, наказывать не любила.
Заставить себя полюбить русских и все русское — это ли не исключительная черта в чужеземке! И она добилась, что никто не считал ее чужеземкой, это была своя, наша, справедливая матушка государыня. Полюбила и строго следовала русским обычаям: не только научилась хорошо писать по-русски, но полюбила русскую баню, носила платья, напоминающие крестьянский сарафан. В разговорах употребляла русские пословицы и поговорки.
Для достижения своих целей Екатерина, как мудрый стратег, старалась найти поддержку у многих, даже у тех слоев общества, которые не пользовались всеобщим вниманием, — у русских старух. Вот как об этом рассказывает она сама: «Дивятся все, каким образом я, бедная немецкая принцесса, так скоро обрусела. Приписывают это моему глубокому уму. Совсем нет! Я этим обязана русским старушкам. Не поверишь, Николай Петрович (адресат царицы. — Э. В.), какое влияние они имеют при всяком дворе. Я приехала в Россию, страну мне вовсе неизвестную, не зная, что меня там ожидает. Муж мой не терпел меня и сам не мог внушить мне ни любви, ни уважения. Тетка, Елизавета Петровна, обходилась со мной довольно ласково, но чуждалась сблизиться со мною и мало мне доверяла. Все глядели на меня с досадою и даже с презрением. На торжественных собраниях, на вечеринках я подходила к старушкам, садилась подле них, спрашивала о их здоровье, терпеливо слушала бесконечные их рассказы. Я знала, как зовут их мосек, болонок, попугаев, дураков, когда они именинницы. В этот день являлся к старушке мой камердинер, поздравлял ее от моего имени и подносил цветы и плоды из оранжерей. Не прошло и двух лет, как самая жаркая хвала моему уму и сердцу послышалась со всех сторон и разнеслась по всей России»[170].
Так поступает умный дипломат, хорошо знакомый с человеческой психологией. Но откуда у молодой принцессы такое знание жизни? Конечно, она почерпнула его из книг. Для своих лет она была необыкновенно образованна и начитанна. И когда удивленный ее умом и образованностью прусский посланник Мардфельд сказал ей по-французски, что «быть ей на престоле», она не запротестовала, приняла это как Должное и вполне разумно тоже по-французски ответила: «Принимаю предложение».
Предложение придет значительно позже, собственно, не предложение, а самая что ни на есть силовая атака, а сейчас до цели еще далеко и сперва надо подготовить почву.
«Русских надо очаровывать» — стало девизом Екатерины.
Ох, если бы ее примеру последовала последняя русская императрица Александра Федоровна, возмущающая и возбуждающая всеобщую ненависть своих подданных не только пристрастием к Григорию Распутину, но также своей холодностью и надменностью.
Все мы, простые смертные, любим вежливость, и не нужна нам так привитая в русском народе «правда-матка», которой до сих пор кичатся как национальным достоянием. Правда, одной вежливостью ход истории изменить трудно, явный тому пример — Николай II, мягкий, воспитанный и вежливый, корректный, которого по иронии судьбы почему-то назвали «кровавым». Он был настолько деликатен и изумительно воспитан, что никогда неугодному министру не сообщал об отставке лично. Наоборот, в день отставки обласкает министра, обедом накормит, комплиментов наговорит, и, только прилетев, как на крыльях, домой, министр узнает от посланца, что его с министерского поста, мягко говоря, вытурили, а на зеркальном столике лежит царский приказ об отставке.
Но вернемся к Екатерине. Чем отвратительнее, пьянее, разнузданнее становился ее муж Петр III, тем покорнее, вежливее, доброжелательнее становилась Екатерина. А Петр III, как только у него родился от Екатерины сын Павел, свою супружескую трудную миссию посчитал законченной и в спальню к жене, даже чтобы ее там в бок толкнуть, вообще перестал заглядывать, поместив рядом со своими апартаментами не очень приятную и непривлекательную женщину Елизавету Воронцову, которая была и толста, и ряба, и груба, как сапожник, и, как он, матом ругалась, и еще под горячую руку бивала Петра. А он ничего, не протестовал, только еще больше в Воронцову влюблялся, и даже ее отвратительный запах изо рта как амбре воспринимал и, что было неслыханно в истории России, на ее толстую шею орден Екатерины нацепил.
Во всяком случае, это никак не мог сделать (в смысле полюбить) английский король Георг IV, когда ему доставили, скажем мягко, грязноватую Каролину Брауншвейгскую с гнилыми зубами. Он, ринувшись для объятий и поцелуев в первом порыве, тут же отпрянул от своей невесты, ибо его испугал отвратительный запах из ее рта. И всю брачную ночь в стельку пьяный на кресле просидел, не решаясь утешить заливающуюся слезами молодую жену.
Но нам так и хочется воскликнуть словами итальянского ученого П. Мантечацца: «Как можно полюбить женщину, у которой воняет изо рта»[171]. «Ведь это примерно то же самое, что пепельницу целовать», — перефразируя Чехова, добавим.
Историк Ф. Яворский о Воронцовой определенно выразился: «Елизавета Воронцова положительно колола глаза своим уродством и безобразием, все лицо ее было исковеркано оспинками, толстая и малого роста, лишена ума и вообще всяких духовных качеств»[172]. А историк-современник Болотов еще резче ее охарактеризовал: «Была она непомерно толста, нескладна, широкорожа (слово-то какое! — Э. В.), дурна и обрюзгла совсем. Была она такая, что всякому даже смотреть на нее было отвратительно и гнусно»[173].
169
М. Дрюон. «Королевская отрава». Краков. 1966 г., стр. 107.
170
Н. Греч. «Записки моей жизни». СПб. 1886 г., стр. 108.
171
П. Мантечацца. «Гигиена чувств». М. 1853 г., стр. 35.
172
Ф. Яворский. «Петр III, его дурачества». Лондон. 1896 г., стр. 20.
173
«Русская старина». СПб. 1870 г., стр. 198.