Страница 106 из 115
Теперь же, после смерти Ланского, все во дворце «замерло и отнюдь не до рассвета», а на несколько месяцев. Какие там государственные дела, когда у матушки-царицы такое личное горе? Она ведь женщина эмоциональная и не обладает мужественной бесстрастностью Карла IX, который, смертельно отравленный и зная, что жить ему осталось всего несколько дней, так высоко понимал государственный долг, что, превозмогая дикую боль предсмертных коликов, спокойно танцевал на балу, дабы не возбуждать ненужный переполох во дворце и в мире.
Не было у нас и силы воли Людовика XIV, который, узнав, что гангрена уже охватила его конечности и смерть дожидается за дверями, грустно улыбнулся и сказал, показывая на ноги: «А нельзя ли их того, ножом, тяп и готово!»
Да, горе нашей царицы беспредельно, и она в искреннем отчаянии: послов не принимает, да и вообще никого, сидит в запертой комнате в глубоком трауре, проклинает небо, забравшее у нее любовника, желает умереть, перестать царствовать и клянется никогда в жизни и никого в жизни больше не любить! Неподалеку от Зимнего дворца уже копошатся архитекторы и мастера, чтобы воздвигнуть Ланскому мавзолей.
И почему это монархи считали, что мавзолеи облегчат им горечь утраты их любимцев? Вспомним, как французский король Генрих III воздвиг мавзолей своему любовнику красавцу Якову де Левису, погибшему от раны в поединке у короля на руках и с его именем на устах. На мавзолее было написано: «Он не терпел обид, но смерть принял терпеливо». А наша последняя царица Александра Федоровна кому намеревалась воздвигнуть мавзолей? Конечно же, Распутину, и только революция помешала ей это осуществить.
Мавзолей, конечно, в планах царицы Екатерины II, а пока во двор приглашается лечивший Ланского лекарь, и на него сыплются обвинения и гнев императрицы, ибо он не сумел вылечить фаворита. Спасая свою голову, лекарь вынужден был броситься к ногам царицы и умолять ее о пощаде за бессилие своего медицинского искусства. Гримму летит очередное письмо, датируемое июнем 1784 года:
«Я погружена в глубокую скорбь. Моего счастья не стало. Я думала, что сама не переживу невознаградимой потери моего лучшего друга, постигшей меня неделю назад. Я надеялась, что он будет опорой моей старости: он усердно трудился над своим образованием, делал успехи, усвоил себе мои вкусы. Это был юноша, которого я воспитала, признательный, с мягкой душой, честный, разделявший мои огорчения и радовавшийся моим радостям. Словом, я имею несчастье писать вам, рыдая».
Эти примеры отчаяния царицы мы вам приводим, дорогой читатель, в назидание тем историкам, которые утверждают, что Екатерина умела отделять свои любовные дела от государственных и никогда их не смешивала. Как видите, дорогой читатель, отнюдь нет, мешала она часто, получая коктейль любовных утех и государственных дел, правда, только в экстремальных ситуациях. В нормальных — и тем и другим отводилось строго определенное место, и никогда в ее часы, отведенные царской службе, не планировалась встреча с фаворитом.
Но, как говорится, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается, но ничто в этом мире не вечно, скорбь царицы тоже, и время действительно оказывается лучшим лекарством против всех бед.
История знает много примеров, когда монархам казалось, что они жить без фавориток не могут и что после их смерти они умрут от тоски по невосполнимой утрате. Помните, как Людовик XV оплакивал смерть маркизы Помпадур? Ему тоже казалось, что после ее смерти и ему лучше не жить. Но на самом деле от любви умер только один-единственный монарх — Карл VII Французский, так влюбленный в свою любовницу Агнесс Сорель, что когда она болела, государственные дела останавливались, а король, бледный, с запавшими глазами, день и ночь проводил у ложа своей возлюбленной в слезах и молитвах, умоляя Бога вернуть ей здоровье, а когда она умерла, по всей вероятности, отравленная, король не смог пережить ее смерти: через короткое время от тоски и печали, лишившись аппетита, умер голодной смертью. Но это случилось только один раз в истории мира, а вообще-то монархи быстро приходят в себя после утраты возлюбленных.
Но прошествии какого-то времени царица вновь загорелась жаждой жизни и, конечно, любви, тем более что годы летят с неумолимой быстротой и предчувствие старости уже на пороге: уже седые волоски появились в ее роскошных волосах, уже выпал передний зуб, уже талия далека от осиной, глазки начинают слезиться, а под ними и возле губ появляются отвратительные и так мешающие женщинам жить «гусиные лапки».
Любить, любить и хоть немного быть счастливой после утраты драгоценного любовника — теперь желание Екатерины. Но кто же может заменить такой совершенный перл, каким был Ланской? Нашелся один, Ермолов его фамилия. И пока он готовится расположиться в алькове императрицы, во дворце начинается суета. Это преданные подданные наперебой подсовывают царице своих кандидатов, отнимая, таким образом, монопольное право у Потемкина. Заботясь о покое матушки государыни и памятуя хорошую пословицу, что клин клином вышибают, заметалась дворня в поисках нового для царицы фаворита. И вот уже чуть ли не своих любовников предлагают фрейлины и родственников верные царедворцы. Но больше всех усердствовала президент Академии наук Екатерина Дашкова. Она предлагала царице ни больше ни меньше только своего сына князя Дашкова. А что? По всем параметрам подходил: молоденький, красивенький и умишком особо не отличается — вполне благодатный материал, ибо царица сейчас больше всего любит в антрактах основной службы воспитывать и образовывать своих фаворитов. Но светлейший Потемкин возмутился такой безнравственностью княгини и, наложив вето, предложил своего кандидата — Алексея Петровича Ермолова, бравого двадцатидвухлетнего унтер-офицера (о, не волнуйтесь, дорогой читатель, по поводу низкого звания любовника царицы, он живо станет генералом) Семеновского полка. И вот он уже флигель-адъютантом въезжает в слегка отреставрированные покои фаворитов со своим пока еще скромным скарбом. Зато амбиции у него далеко не скромные. Вознамерился занять место в сердце императрицы, по силе чувства не уступающее Ланскому. Да не с того конца, бедняга, начал. Ему бы музицировать или стишки сочинять, а он все больше нытьем своим занят. Все донимает царицу печалью по поводу своего не очень устойчивого положения в частности, и шаткого положения фаворита вообще. Это он что, наглец, на донжуанство Екатерины Великой намекал? Надоел он царице своими притязаниями на долговечность. Шестнадцать месяцев ныл, но успокоился маленько, когда получил свою порцию в 4000 душ крестьян, имение в 100 тысяч рублей, 200 тысяч рублями, но и потом получит еще 160 тысяч за особые заслуги. Государыня, сердце которой изболелось по любви и чувству и от постоянных разочарований, решила терпеть нытье Ермолова, как долго это возможно будет. Но он сам ускорил свою отставку. Полез воевать и состязаться с самим Потемкиным. Знал бы светлейший Потемкин, какую змею пригрел он на своей груди, никогда бы этого фаворита царице не рекомендовал.
Неблагодарный Ермолов, вместо того чтобы в струнку перед Светлейшим стоять, перед благодетелем, в рот ему с почтением заглядывать, сам свой рот ни на минутку не закрывает. Все время бегает к императрице с разными кляузами на Светлейшего. И в разных взятках и корыстных намерениях князя обвиняет. Запретил Потемкин ввозить в Россию стекло, потому что свой стекольный завод достраивает. Отпущены ему деньги там на что-то из казны? Этого «что-то» и в помине нет, а любовницы Потемкина ходят в новых бриллиантах. И так надоедливо и настойчиво жужжал императрице под ухо о нечестности Потемкина, что государыня мягко пожурила своего друга, в чем подданные и Ермолов усмотрели прелюдию заката эпохи Светлейшего. И вот уже Ермолов восходящим светилом по дворцу расхаживает и уже силится Потемкина с должности главнокомандующего спихнуть и вообще стереть с лица земли. Придворные царедворцы, как хороший барометр в плохую погоду, живо переметнулись и теперь уже свое благосклонное внимание на фаворита обращают, а на Потемкина даже не смотрят. И на его званые обеды не являются. Как крысы на тонущем корабле, предчувствуют того скорое падение. Даже иностранные послы, всегда на хлебосольство Потемкина падкие, теперь стороной его дворец обходят. А Светлейший знай себе в бороду посмеивается. Французскому послу Сегюру, обеспокоенному положением дел в России, так заявил: «Не мальчишке свергнуть меня. Собака лает, ветер носит». В самом деле, это же карикатура, чтобы какому-то Ермолову тягаться с самим Потемкиным! Это же просто слон и моська. Лает себе маленькая собачонка на слона, а он ее даже не замечает. Впрочем, Потемкин знал обо всех интригах Ермолова, пришел к Екатерине и заявил: «Я хорошо вижу, откуда исходят все эти жалобы. Ваш беглый мавр (так он называл Ермолова, который имел несколько плоский нос) передает все это вам, желая навредить мне. Вы можете, однако, выбирать между ним и мною: один из нас должен удалиться».