Страница 36 из 44
— Неужели непонятно, Люба? Значит, вы мало танцевали… с другими.
— А вы, значит, слишком много танцевали… с другими! — только и нашлась я.
Он не стал оправдываться, а рассказал о себе. Родился в Уральске, в семье пекаря-кондитера. С младшими братишками — у него их трое — гонял голубей, рыбачил, играл в лапту и футбол. Как водится, домой приходил «часто, часто с разбитым носом…»
— Любите Есенина? — обрадовалась я: еще одна сходная с Сурковым черта.
— А кто ж его не любит? На школьных вечерах читал…
Закончив семилетку, Виктор пошел в речное училище, плавал мотористом на катере. В тридцать девятом семья Смирновых переехала в Пугачев. Здесь Виктор слесарил в МТС, был сельским почтальоном, пек булки и печенье, помогая отцу.
— Вы и печь умеете! — Ни за что не призналась бы я в эту минуту, что не умею даже готовить, не то что печь хлебы. — А танцевать когда научились?
— Зина в педучилище поступила, а там все больше девчата, кавалеров нехватка. Нужно же сестренку выручать.
В октябре сорокового года Виктора призвали в армию. Начало войны он встретил на западной границе, близ Львова. С боями отступал почти до Москвы, был в окружении: родные уже получили похоронную.
— Значит, долго жить будете!
— Спасибо, Люба, на добром слове! Теперь ваша очередь рассказывать…
Долго мы проговорили в тот вечер. В сарай на опушке я вернулась перед рассветом. Хорошо, что Клава спала, не шелохнулась даже, когда я устраивалась рядом.
На следующее утро меня ждал неприятный разговор. Не с Клавой, нет — напарница сразу приняла мою сторону. А вот подружки Тони Комаровой были в претензии: как смела я увести Виктора? Тоня-де раньше познакомилась со Смирновым, давно сохнет по нему.
— За тобой, Люба, многие ухаживают, — доказывали они. — Тоня впервые нашла человека по себе. Вот пара так пара! Ну просто созданы друг для друга. А как танцуют, как в вальсе кружатся…
Чудачки милые! Разве не сама я предложила Виктору танцевать с Тоней, не любовалась ими во время вальса? Только не на танцах ищут свою пару, друга жизни! Мы и не искали, ни я, ни Виктор — мы просто нашли друг друга.
В дружной семье разведчиков
Мне везло: разведрота старшего лейтенанта Смирнова расположилась неподалеку от нашего батальона. Каждый свободный вечер, вернувшись с «охоты», я спешила к любимому. Клава не ревновала, не перечила мне. Видела, что это всерьез.
Мое сердце отогрелось от любви, девушки говорили, что я расцвела, похорошела. Иногда я спохватывалась: а не измена ли это памяти Суркова? Нет, я не забыла своего ротного! Но живое всегда побеждает, а я была так молода, так жаждала счастья…
Все свободные от войны часы и минуты были теперь заполнены до отказа. У нас с Виктором оказалось столько общего, всегда было чем поделиться, что вспомнить. Я любила цветы — он хорошо знал лес, я читала стихи — он пел песни. И как красиво пел! Затянет дуэтом с Сашкой-соловьем любимую: «Ах, ты душечка, красна девица…» — вся рота заслушается.
Любовь и уважение разведчиков к своему командиру перешли, кажется, и на меня. Стоило не показаться у соседей хотя бы день — ребята сразу замечали это.
— Что за незнакомая личность появилась в нашем расположении? — удивленно спрашивал у друга Гоша-медведь. — Ты не знаешь, Саша, кто это?..
— Понятия не имею! — отвечал Сашка-соловей, уставившись на меня невинным взглядом.
Выдержки хватало ненадолго, Сашка первый заливался смехом. А мне приходилось в наказание браться за иглу, чтобы подшить к их гимнастеркам свежие подворотнички. Парни и сами это делали отлично, но нравилось им смотреть, как стежок за стежком бежит из-под моих пальцев.
Смотрю однажды: Гоша угрюмый, сосредоточенный.
— Ходи до меня, Люба, потолковать надо! Успеешь еще наговориться с командиром.
Предстоит сложный поиск на участке, где действуют наши снайперы. Разведчик долго, дотошно расспрашивает, в каком месте у противника замечено наибольшее хождение, какие новые пулеметные точки мы засекли и где безопаснее переползать «нейтралку». Моим сведениям Гоша верил беспредельно, знал, что не подведу.
Удивил меня как-то «красивый Виктор». В ту пору разведчики стояли на латышском хуторе Кауната, быт был налажен неплохо. И все-таки каждый вспоминал свою довоенную жизнь как что-то неповторимо прекрасное. Виктор Кузьмичев признался, что из всех праздников больше всего любил встречать Новый год. Мать с ночи украшала елку, и такая красивая, такая нарядная она получалась…
— Любушка, я хочу тебя просить, — обратился он вдруг ко мне. — Только обещай, что выполнишь мою просьбу. Обещаешь?
— Смотря какая просьба…
— Обещай приехать ко мне домой на первую послевоенную елку.
Разведчики засмеялись. Сашка-соловей оглянулся на старшего лейтенанта. Смирнов сидел тут же и, улыбаясь своим мыслям, перебирал струны гитары. При посторонних он старался не подчеркивать наших отношений, был сдержан и молчалив.
— Как же это ты, солдат, девушку приглашаешь, а командира нет? — спросил товарища Сашка-соловей.
— Так ведь ротный наш и после победы останется в армии служить, он же кадровый офицер! — настаивал Кузьмичев. — Люба небось первая из нас домой уедет. Что ж ей одной встречать Новый год? А дома у меня будут рады!
Тяжелый снаряд с шелестом прошел над крышей, разорвался где-то неподалеку. В сарае тревожно заржала, забила копытами по настилу лошадь. Это вернуло всех к действительности.
— Никто не знает, кто жив останется, кто раньше домой вернется, — сказал Смирнов.
— И все же у Любы больше шансов на жизнь, девчата реже гибнут, — не сдавался Кузьмичев. — Так обещаешь, Люба, приехать, рассказать родителям обо мне?
— Но как я в чужой дом войду?
— А я тебе пригласительный билет дам.
С этими словами он достал из кармана гимнастерки блокнот, нарисовал на развернутом листке дом, елку в окне. Вверху вывел большими печатными буквами:
«ПРИГЛАСИТЕЛЬНЫЙ БИЛЕТ
после войны
НА НОВОГОДНИЙ БАЛ-МАСКАРАД»
На обороте написал свой адрес, поставил дату: 26.VI.44 г. И расписался.
— Храни, Люба, этот билет. В любое время дня и ночи он раскроет для тебя двери моего дома. Будешь самой дорогой гостьей, если я погибну…
— Отставить мрачные разговорчики! — весело скомандовал Смирнов. Взяв аккорд, он запел неизвестно кем на фронте сложенную песню:
Разведчики дружно подхватили:
…Не раз писала я по просьбе Виктора Смирнова письма его родным. Виктор считал, что у меня получается интереснее, душевнее. И хотя я корила его за леность, в душе была радость, что он допускает меня и к этой стороне своей жизни. Значит, до конца считает своей, хочет, чтобы и домашние так считали.
— Если когда-нибудь мне крепко не повезет, не вернусь из поиска, ты, Любушка, поддерживай переписку с моими, пусть подольше похожу в живых, — сказал он мне однажды. — А после войны обязательно проведай моих стариков, скажи им, что положено.
Я не хотела слушать такие речи. Виктор был удачливым разведчиком — сколько бы его группа ни блуждала по вражеским тылам, в конце концов он неизменно возвращался с победой. Разведчики были безгранично уверены в своем командире, не боялись с ним ничего.
Чтобы не тревожить меня, Виктор никогда не рассказывал подробности своих походов по немецким тылам. Никогда не показывался он ко мне сразу после многодневной разведки. Отмоется, побреется, наденет все чистое — и на доклад к командованию. Лишь потом нагрянет в гости. И не подумаешь, что человек больше недели был оторван от своих, ходил, как говорится, по острию ножа, бывал на волосок от смерти…