Страница 12 из 44
— Здравствуй, снайперша, принимай гостя!
— Товарищ писатель! — только и могла выговорить я. Надо бы обратиться по званию, но погон на нем нет, на груди ордена, депутатский флажок.
Для многих девушек-снайперов Владимир Петрович Ставский был первым писателем, увиденным наяву. Он приезжал в снайперскую школу под Москвой. Его книги «Разбег» и «Станица» читали не все из нас, больше знали писателя по фронтовым очеркам, печатавшимся в «Правде» и в «Красной звезде». Выступая перед курсантками, Владимир Петрович пообещал проведать нас на фронте, а если удастся — написать книгу о боевых действиях девушек-снайперов. И вот он здесь, на передовой…
— Ну, кого я к тебе, Люба, привела? — говорила Зоя, стараясь протиснуться между офицерами, что было не просто в тесном окопе.
— А я-то упирался, як те волы! — весело басил Ставский, кажется, не имевший ничего против Зойкиной хвальбы. — Ну, показывайте свое хозяйство, сестрицы-снайперицы!
Ставский не без труда втиснулся в снайперскую ячейку, стал рассматривать в оптику передний край противника.
— А почему фашист не высовывается? — спросил он.
Я объяснила, что после первых наших удачных выстрелов пошла пустая полоса.
— Значит, заставили-таки гадов башку склонить? Молодцы, девушки, честь и хвала вам!
Справа, на фланге второй роты, ударили, будто захлебываясь от злости, пулеметы. Ставскому захотелось немедленно пройти туда. Мы с Зоей решили проводить его. Писатель шел, не пригибая головы, мы опасались, как бы не заметил противник: окоп отрыт не по такому росту. А Ставский не хотел ничего слушать.
— Чтобы я, советский человек, склонял голову перед какими-то паршивыми колбасниками? Пусть они ползают по нашей земле, как черви слепые… А потом вы же со мною, — закончил он с хитрецой. — С такой охраной мне и черт не страшен.
Вечером Ставский, усталый, с вымазанными в глине коленями — за день он облазил всю передовую, — сидел в девичьей землянке. Рассказывал о Москве, о снайперской школе, в которой побывал перед отъездом на фронт, передал нам привет от майора Никифоровой.
Не у одной меня, наверное, встал тогда перед глазами образ нашей общей «матери»: добрые, со всегдашней еле приметной улыбкой глаза, ласковое напутствие при расставании. Екатерина Никифоровна сопровождала роту до самой армии, сдала «дочек» с рук на руки командованию. Ей мы были обязаны тому, как тепло приняли нас в армии, она добилась и того, что снайперскую роту сохранили как отдельную боевую единицу. Не потому ли в курсантской «Прощальной», которую мы распевали в походе и на привалах, был посвященный ей куплет:
Ставский расспрашивал о подробностях фронтовой жизни, о нелегком окопном быте.
— А почему вы ничего не записываете? — полюбопытствовала Зоя. — Корреспонденты всегда записывают.
На нее зашикали: то корреспонденты, а то — писатель, понимать надо! Ставский, улыбаясь, огладил заросший рыжей щетинкой подбородок.
— И я военный корреспондент, девушки. Но к вам я надолго прикомандирован, не в последний раз видимся. Еще успеете попасть в мой кондуит! Наш разговор лишь «пробная пристрелка» — так у вас, снайперов, выражаются?
Мы попросили Владимира Петровича рассказать о себе. Как человек становится писателем, пишет книги? Некоторые из нас полагали, что все можно выдумать из головы, не выходя из своего рабочего кабинета.
— Конечно, не обязательно сидеть на дне кастрюли, чтобы знать вкус супа. — Ставский лукаво прищурился. — Но чтобы сварить хороший суп, нужно знать, сколько, чего и когда класть в кастрюлю… Кухню войны немножко знаю, в пятой вот участвую…
— Как в пятой? — ахнули мы. — Сколько ж вам, Владимир Петрович?
В семнадцать лет рослый парнишка-молотобоец из Пензы уже командовал отрядом по борьбе с контрреволюцией, позже был разведчиком, чекистом, комиссаром отдельной Кавказской краснознаменной армии. Сменив винтовку на перо рабкора, Ставский продолжал сражаться с врагами Советской власти на других участках борьбы, на трудном хлебном фронте. И снова бои: республиканская Испания, Халхин-Гол, финская кампания, наконец, Великая Отечественная.
Я смотрела на Ставского и думала: вот она, живая история Советской страны, нашей партии! Позднее мы узнали, что в Мадриде Ставский не только организовывал работу Конгресса борцов за мир, но во главе батальона интербригадовцев атаковал прорвавшихся фалангистов, а в снегах Карельского перешейка был ранен, поднимая в бой роту, оставшуюся без командира…
В соседней роте рассказывали о переполохе, который произвело его появление на передовой. Одна из снайперских пар выдвинулась к самой реке, хорошо замаскировалась. Противник с того берега просматривал местность, нужно было соблюдать предельную осторожность. И вдруг снайперы слышат: кто-то пробирается к ним из тыла, ломится напрямик сквозь кусты. Все громче треск веток и камыша, все ближе чье-то сопение. Уж не кабан ли?
Велико было удивление девчат, когда потный, красный Ставский буквально свалился в их боевой окопчик. Отдышавшись, он еще пробовал шутить: летать рожденный не может-де ползать. Достав из кармана слипшиеся, в просаленных бумажках шоколадные конфеты, писатель угостил снайперов. За это потребовал, чтобы они разрешили ему хоть раз выстрелить.
— Трехлинейку знаю, из охотничьего палил, а из снайперской не доводилось.
Похоже, выстрел был удачен. Во всяком случае, Ставский остался доволен «не зря прожитым днем».
Первый отпуск на войне
Девушек-снайперов отозвали на отдых; больше двух месяцев мы находились на передовой. В густом бору, меж соснами, стояли новенькие финские сборные дома. Тюфяки застланы белоснежными простынями, под головой настоящие подушки, к пушистому одеялу так и хочется прижаться щекой.
Чистоте, уюту, вкусной горячей пище, которую получали трижды в день, мы радовались, как дети. В первый вечер перед сном, дурачась, долго маршировали по спальне. Солдатские, не по росту, рубахи некоторым были по щиколотку, рукава свисали до колен.
С утра занялись боевым оружием. Придирчиво осматривали крепление винтов, выверяли оптический прицел, пристреливали винтовку в ближнем лесочке. Винтовка — первый друг солдата, за нею ухаживали бережно, гордились своим оружием, как гордятся любимым детищем.
Позже наш домик превратился в «ателье мод»: девушки подгоняли по фигуре гимнастерки и юбки, которые снова стали носить на отдыхе, подрубали носовые платочки и подворотнички. Почему-то все вдруг увлеклись вышиванием — просто поветрие пошло. Цветных ниток ни у кого не было, распускали худые чулки, старые трико.
На ночь наши завзятые модницы крутили волосы на бумажки и тряпочки, утром поражая подруг бараньими завитками. Если ожидались танцы или кино, в ход шла добытая в Военторге пудра и помада.
Кажется, впервые здесь нам показали фильм «Она защищает Родину». Многие девушки плакали, а я, как говорится, умылась слезами. Клавдия Прядко предпочитала не ходить на такие картины, слишком многое они ей напоминали.
На девичьих гимнастерках засверкали значки «Гвардия» и «Отличный снайпер», у некоторых появилась первая медаль «За боевые заслуги». Немало удовольствия доставил нам фотограф, присланный армейским политотделом. В тыл полетели письма с фотографиями, где мы были сняты при полном параде, со всеми своими еще жидкими регалиями.
«Как плохо быть неграмотной, дочка, — писала мне мама, вернее, соседка по дому под мамину диктовку. — Ждешь, ждешь весточку от тебя, получишь, наконец, и снова в ожидании проходят долгие часы, пока придет с работы соседка. А карточка и без слов о тебе все рассказала. Вижу, молодцом дочка глядит. Береги себя, не простудись!..»