Страница 174 из 174
Иногда я затрагивал некоторые возможные этические вариации исходного положения (§ 17). Например, можно допустить, что стороны придерживаются принципа, что никто не должен получить преимущества благодаря незаслуженным задаткам и случайностям, и следовательно, они выбирают концепцию справедливости, которая смягчает эффекты естественных случайностей и социального везения. Или они могут принять принцип взаимности, требующий, чтобы распределительные устройства всегда располагались на идущей вверх части кривой вклада. Опять-таки, некоторое понятие честной и добровольной кооперации может ограничить концепции справедливости, которой стороны готовы придерживаться. Нет никаких априорных причин думать, что эти вариации должны быть менее убедительными, или что моральные ограничения, которые они выражают, должны быть менее широко распространены. Более того, мы видели, что только что упоминавшиеся возможности подтверждают принцип различия, предоставляя ему дополнительную поддержку. Хотя я не предлагал такой точки зрения, эти возможности определенно заслуживают дальнейшего изучения. Важно только не использовать спорных принципов. Так, отказ от принципа средней полезности путем запрета риска в исходном положении делает метод бесплодным, поскольку некоторые философы пытались оправдать этот принцип, полагая его следствием подходящей безличностной установки в определенных ситуациях риска. Мы должны найти другие аргументы против критерия полезности: уместность риска является спорной (§ 28). Идея исходного соглашения может преуспеть, только если ее условия фактически широко признаны или могут стать таковыми.
Другой недостаток, как считают некоторые, заключается в том, что принципы справедливости не выводятся из понятия уважения к людям, из признания их внутреннего достоинства и значимости. Поскольку исходное положение (как я его определил) не включает этой идеи, во всяком случае явным образом, аргументация в пользу справедливости как честности может показаться необоснованной. Я полагаю, однако, что хотя принципы справедливости будут эффективными, только если люди обладают чувством справедливости и уважают на самом деле друг друга, понятие уважения или внутреннего достоинства людей не представляет собой подходящий базис для получения этих принципов. Сами эти идеи требуют интерпретации. Эта ситуация аналогична ситуации с благожелательностью (benevolence): без принципов правильности и справедливости, цели доброжелательности и требования уважения не определены; они предполагают, что эти принципы уже выведены независимо (§ 30). Раз уже есть концепция справедливости, идеи уважения и человеческого достоинства могут получить более определенное значение. Среди прочего, уважение к людям демонстрируется тем, что с ними обращаются так, что они видят оправданность обращения. Более того, это видно и в содержании принципов, к которым мы апеллируем. Так, уважать людей значит признавать, что они обладают неприкосновенностью, основанной на справедливости, которую не может перевесить даже благополучие общества как целого. Это значит, что потеря свободы одними не искупается большим благополучием, которым наслаждаются другие. Лексические приоритеты справедливости представляет ценность людей, которую Кант считает превосходящей любую цену35. Теория справедливости обеспечивает исполнение этих идей, но мы не можем с них начинать. Не существует способа избежать усложнений исходного положения, или сходного построения, если наши понятия уважения и естественного основания равенства должны быть представлены систематическим образом.
Эти замечания возвращают нас к убеждению здравого смысла, которое мы отметили вначале, что справедливость является первой добродетелью социальных институтов (§ 1). Я пытался построить теорию, которая дает нам возможность понять и оценить это чувство первичности справедливости. Справедливость как честность дает такой результат: она формулирует эти мнения и поддерживает их общую тенденцию. И хотя, конечно же, она не является полностью удовлетворительной теорией, она предлагает, как я думаю, альтернативу утилитаристскому подходу, который долгое время занимал ведущее место в нашей моральной философии. Я пытался представить теорию справедливости как жизнеспособную систематическую доктрину, в которой идея максимизации блага не является господствующей. Критика телеологических теорий не может быть успешной, если осуществляется по частям. Мы должны попытаться построить другой подход, который обладает теми же достоинствами ясности и систематичности, но который дает более избирательную интерпретацию нашей моральной способности.
Наконец, мы можем напомнить себе, что гипотетическая природа исходного положения наводит на следующий вопрос: почему мы должны быть заинтересованы в нем, моральным или каким-то другим образом? Вспомним ответ: условия, заключенные в описании этого положения, как раз те, которые мы фактически принимаем. Или если мы их не принимаем, то нас можно убедить это сделать философскими рассуждениями вроде тех, что время от времени приводились. Каждый аспект исходного положения может получить поддерживающее объяснение. Таким образом, то, что мы делаем, заключается в соединении в одну концепцию множества условий, которые мы готовы, по должному размышлению, признать разумными в нашем поведении по отношению друг к другу (§ 4). Раз мы понимаем эту концепцию, мы можем в любое время посмотреть на социальный мир с требуемой точки зрения. Достаточно рассуждать определенным образом и следовать полученным выводам. Эта точка зрения также объективна и выражает нашу автономность (§ 78). Не соединяя всех людей в одну личность, но признавая их отличными и отдельными друг от друга, она позволяет нам быть беспристрастными, даже между людьми, которые не являются нашими современниками, но принадлежат многим поколениям. Таким образом, видеть наше место в обществе с точки зрения этого положения значит видеть его sub specie aeternitatis: это значит рассматривать человеческую ситуацию не только с социальной, но также и с временной точки зрения. Точка зрения вечности не является точкой зрения наблюдателя извне, находящегося вне мира, этакого трансцендентного существа. Скорее, она суть определенная форма мысли и чувства, которую рациональные люди могут принять в этом мире. А сделав это, они могут, к какому бы поколению они ни относились, связать в одну схему все индивидуальные точки зрения и прийти совместно к регулятивным принципам, которые могут утверждаться каждым человеком в той мере, в какой он по ним живет, каждый — с его собственной позиции. Чистосердечие, если его можно достичь, заключается в том, чтобы видеть ясно и действовать благородно и сдержанно с этой точки зрения.