Страница 47 из 63
— Горбачёв ангел или дьявол?
— Ни то, ни другое: он лидер, понявший, что нельзя жить коммунистическим будущим в советской системе, и решивший усовершенствовать её. Однако задача оказалась принципиально неразрешимой, а к решению более радикальной задачи — коренному изменению системы — этот лидер оказался не готов.
Горбачёв инстинктивно понял: «Яйцо должно быть разбито изнутри! Если его разбить снаружи, жизни не будет». Он — человек системы, взорвавший её изнутри. Сколь бы справедливо ни потешались над ним в анекдотах, сколь бы ни кляли за наши пустые полки — он свершил то, чего не смог бы сделать никто: он разрушил систему, навеки спрессованную Сталиным из окаменевшего дерьма и трухлявого железобетона. Данте считал самым страшным грехом неблагодарность и отводил неблагодарным место в самом низшем кругу ада. Не будем же неблагодарными.
Я помню, как в первый год перестройки я жил под Берлином в семье супругов — школьных учителей. Они меня спросили, как я отношусь к Горбачёву. Я уже не раз обманывался в наших руководителях и даже, думая о них плохо, со временем обнаруживал, что они заслуживают ещё более острого отношения. Горбачёв был мне симпатичен, но я осторожно сказал: если он отпустит Сахарова из ссылки и покончит с войной в Афганистане, я буду считать его положительной исторической личностью. В то время это были далеко не минимальные условия. Однако за пять лет Горбачёв не только выполнил это, но благодаря его усилиям рухнула Берлинская стена, восточноевропейские страны обрели свободу и самостоятельность, рухнула цензура и произошло ещё много неожиданного и великолепного. И делалось это Горбачёвым, несмотря на давление всесильных реакционных структур: командно-административной системы, армии, её КГБ, её партии. Преодолевая это давление и своё собственное прошлое, совершая ошибки, маневрируя, играя с противниками и сторонниками в сложнейшие игры и порой заигрываясь, Горбачёв проделал так много, что, безусловно, вошёл в историю как значительная личность, продвинувшая процесс освобождения нашей страны далеко вперёд. Ельцин, который продолжил дело освобождения, сам рождён был действиями Горбачёва. Не сказав этих благодарных слов, я не считал бы себя вправе рассказывать о Горбачёве анекдоты.
Брежнев спрашивает:
— Кто после меня правит?
— Горбачёв.
— Поддерживает ли его народ?
— Нет, он сам ходит.
Президент спрашивает у помощника:
— Как по-английски «на´чать»?
— Бе´гин.
Горбачёв — первый в истории человечества политический деятель, попытавшийся совершить мирный переход от тоталитаризма к демократии. Вспоминается Аденауэр, но он шёл к демократии через развалины тоталитарной системы, разрушенной ударами союзнических армий.
Приходит Брежнев к Горбачёву:
— Михаил Сергеевич, пора бы меня наградить новым орденом.
— Леонид Ильич, вы же умерли.
— А вы наградите посмертно.
Черчилль понимал, что Британская империя обречена, но говорил, что будет делать всё, чтобы противостоять её распаду. Черчилля можно понять. Нужно понять и Горбачёва, хотя противостоять реальному историческому процессу бесполезно. Империи в XX веке живут по центробежным законам (развалилась Австро-Венгерская империя; наша пропаганда ликовала, когда рушились британская, французская, а затем и португальская колониальные империи не ведая, что это ждёт и нас). Сейчас под угрозой многонациональные образования в Югославии, Чехословакии, Индии.
Прав поэт:
У Рейгана пятьдесят сенаторов. Один против СОИ, но неизвестно кто. У Миттерана пять любовниц, и одна из них ему верна, но неизвестно какая. У Горбачёва одиннадцать членов Политбюро. Один из них за перестройку, но неизвестно кто.
Индусы подарили Горбачёву редкий материал на костюм. Приехал Горбачёв в Париж и попросил Пьера Кардена сшить ему костюм. Карден ответил: «На такую большую фигуру, как вы, материала не хватит». То же самое ему ответили в Лондоне и Нью-Йорке. А приехал Горбачёв домой, и ему сшили прекрасный костюм. Горбачёв поблагодарил и спросил, как же так — ведь материала недостаточно. Ему ответили: «Это вы у них большая фигура, а у нас — так себе».
Человек несёт плакат: «Свободу Горбачёву». Все спрашивают:
— А что, его посадили?
Он отвечает:
— Каждый день читаю в газете: «В заключение Михаил Сергеевич сказал…»
Горбачёв получил посылку, открыл, а там трубка и накладные усы. Примерил. Входит Лигачёв.
— Михаил Сергеевич… Ой, товарищ Сталин! А где этот перестройщик?
Встречает Сталин Горбачёва и говорит:
— Товарищ Горбачёв, я слышал, у вас трудности. Я вам советую: во-первых, арестовать всех членов ЦК. Во-вторых, разрушить храм Василия Блаженного.
— Товарищ Сталин, храм-то зачем?
— Я рад, что по первому вопросу у нас нет разногласий.
Сталин и соратники стоят на трибуне Мавзолея, принимают парад. Холодно. Сталин распорядился принести бутылку водки. Появляются пионеры с цветами, и один пионер говорит:
— Пить вредно, товарищ Сталин!
— Ты кто такой? — удивился Сталин.
— Это Миша Горбачёв из 3 «А», — объяснила девочка.
— Ладно тебе, Рая, — смутился мальчик.
Горбачёв и Раиса Максимовна посещают Ватикан. Один из сопровождающих их журналистов загулял и пропустил приём и думает, что же ему теперь написать. Подруга советует: напиши как всегда. На следующий день в газете появилось: «Вчера Раиса Максимовна в сопровождении супруги папы римского осмотрела сокровища Ватикана».
Горбачёв пишет новую книгу: «Устав от партии».
В сентябре 1986 года я встретился с Борисом Николаевичем Ельциным. Тогда он был первым секретарём МГК и, познакомившись с моей книгой «Эстетика», попытался использовать мои профессиональные знания для повышения эстетического качества продукции московских предприятий. В назначенный день утром позвонил помощник Бориса Николаевича и, извинившись, попросил передвинуть встречу на полчаса, так как в распорядок дня вклинилась вьетнамская делегация. Такая предупредительность непривычна для советского человека, которого домоуправ может заставить ждать сколько угодно долго.
Ельцин вышел из-за стола и пожал мне руку. Расположились мы за длинным столом для совещаний. Минут сорок говорили о внедрении эстетики в производство, о необходимости организации союза дизайнеров, о синтезе инженерного и эстетического в образовании. Затем я сформулировал ещё одну проблему: творческий потенциал Москвы много выше её издательского потенциала. Да, согласился Борис Николаевич, но что же делать? Организовать самиздат — ответил я и пояснил: нужно создать издательские кооперативы. Какая простая мысль, почему она раньше никого не осенила? — удивился мой собеседник. Пришлось сознаться, что не я придумал эту идею и что в 20-х годах существовало только в Ленинграде около двухсот, а в Москве — двести двадцать кооперативных издательств, и занимались этим Блок, Чуковский, Есенин, Мариенгоф и другие известные люди. Стремительно записав что-то, Борис Николаевич пообещал помочь осуществлению идеи кооперативных издательств, и мы попрощались.