Ромео

Просторный, отделанный дубовыми панелями вестибюль клиники ассоциировался в сознании Сары с помпезным интерьером эксклюзивного мужского клуба — разве что сигарного дыма не хватало. Таблички «не курить» были развешаны повсюду.

Одна гостья — на вид лет шестидесяти с небольшим, в строгом сером габардиновом платье с кружевным воротником, сидела в инвалидной коляске возле холодного камина и вязала шерстяной шарф в голубую и желтую полоску. Завидев Сару, старушка подхватила свое вязанье и заботливо спрятала его в корзинку.

Престарелый джентльмен, устроившийся у окна, был занят оживленной беседой с самим собой. Через каждые несколько слов он делал паузу, словно выслушивая ответ, затем возобновлял прерванный разговор. На появление Сары он никак не отреагировал.

В дальнем конце вестибюля за античным письменным столом сидела миловидная пожилая женщина. Ее темные волосы были коротко и стильно подстрижены, одета она была в твидовый костюм и голубую шелковую блузку. С виду она очень напоминала гостиничного портье. На самом деле Шарлотта Харрис числилась старшей медсестрой «Белльвиста».

Она приветливо улыбнулась, узнав Сару, но в улыбке ее промелькнуло и сочувствие. Вскочив из-за стола, она поспешила ей навстречу.

— Я так огорчена, — полушепотом произнесла Шарлотта Харрис, взяв Сару под руку.

Сара встревожилась. Огорчена? Неужели что-то случилось и с отцом? Все то немногое, что оставалось от ее семьи, рухнуло в одночасье?..

— Мой отец…

— Он еще не знает, — поспешила заверить ее медсестра. — Доктор Фельдман сказал, что будет лучше, если…

Сара изумленно уставилась на нее.

— Фельдман?

— Он приехал десять минут назад. Ждет вас в Жасминной комнате.

Сара неохотно подчинилась медсестре, когда та повела ее, как поводырь слепого, через вестибюль и далее по узкому, устланному розовой ковровой дорожкой, коридору. Вскоре они подошли к обитой дубовыми панелями двери, на которой висела латунная табличка с надписью «Жасминная комната». Столь поэтичное название было присвоено комнате отдыха врачей клиники «Белльвиста».

Доктор Стэнли Фельдман был в комнате один. Как только ввели Сару, он поднялся с виндзорского кресла, пересек богато убранную комнату и, подойдя к ней, собственническим жестом схватил ее свободную руку. Передав Сару доктору, Шарлотта Харрис вышла из комнаты.

Некоторое время они молчали. Сара вдыхала знакомый сладковатый запах табака, которым был пропитан Фельдман. Хотя он и был на целых два дюйма ниже ее ростом, у Сары — впрочем, как и всегда, — возникло странное ощущение, будто маститый психиатр смотрит на нее сверху вниз. В этом смысле Фельдман очень напоминал ей отца.

Собственно, этим их сходство и исчерпывалось. Фельдман, полная противоположность отцу Сары — высокому, рафинированному, классическому красавцу, — был невзрачным, костлявым коротышкой со спутанными седыми волосенками. Лицо его было изрыто оспинами — наследие прыщавой юности. Одевался он в высшей степени безвкусно. В тот день на нем был мешковатый коричневый пиджак с потертыми кожаными заплатами на локтях. Но, даже несмотря на свою внешнюю непривлекательность, в кругу весьма взыскательных коллег-психоаналитиков Фельдман слыл личностью легендарно харизматической. В свои шестьдесят он нисколько не утратил обаяния и жизненной энергии.

Сара вгляделась в рябое лицо Фельдмана, пытаясь прочитать в нем отклик на трагедию, но так и не смогла пробиться сквозь плотную завесу бесстрастности. Впрочем, ей это никогда не удавалось. Она подумала о том, что из психиатров, должно быть, получаются неплохие игроки в покер. Фельдман-то уж наверняка был настоящей карточной акулой.

— Как ты узнал? — хрипло прозвучал ее голос. В горле у нее пересохло.

— Мне позвонил Билл Деннисон, — вкрадчиво произнес он, увлекая ее к одному из кресел, стоявших возле широкого окна, из которого открывался яркий вид на помпезные садовые скульптуры.

— Плохие новости циркулируют быстрее.

— С ним связался один из полицейских, дежуривших на месте преступления. Просил его известить пациентов Мелани. Билл позвонил мне в офис. Я обещал ему поговорить с тобой. — Фельдман выдержал паузу, явно выжидая, пока она сядет.

Она послушно села, хотя ей этого и не хотелось. Слишком велико было нервное возбуждение, и уже подкрадывался приступ клаустрофобии. Впрочем, для Фельдмана ее реакция не была неожиданностью. Как лечащий врач, он слишком хорошо знал особенности ее неустойчивой психики. И это была не единственная проблема их взаимоотношений.

— Давно мы с тобой не общались, Сара.

У нее вырвался резкий смешок.

— А я так привыкла к тому, что ты всегда находишь подходящие моменту слова.

Он сел напротив, подался вперед, оперевшись локтями об узловатые колени.

— Ты ведь не на меня хочешь излить свой гнев, Сара.

— Так-то лучше. Вот такого Фельдмана я знаю и люблю.

— Думаешь, это поможет?

— Хватит молоть чушь, Фельдман. Моя сестра убита. Зверски убита. И ничем здесь уже не поможешь.

— Действительно, реальность не изменишь, но облегчить ее восприятие можно.

— Негодяй! — выпалила она в порыве гнева. Она чувствовала, как вибрируют в голове волны, даже слышала их злобное шипение. Потеряв самообладание, она взбрыкнула, и пробковая подошва ее сандалии задела правую голень Фельдмана.

Психиатр поморщился — но, скорее, от удивления, а не от боли. Его молчаливая реакция раззадорила ее еще больше. Сара резко подалась вперед и, вцепившись обеими руками в лацканы его пиджака, встряхнула психиатра.

— Ну хоть бы изобразил убитого горем любовника!

Он крепко сжал ее запястья.

Она еще сильнее тряхнула его и, соскользнув с кресла, упала на колени.

— Признайся же, черт возьми. Хотя бы признайся, что любил ее.

— Прекрати, Сара, — резко сказал он.

Но ее уже было не унять. В нее словно вселился дьявол. Она исступленно колотила Фельдмана по лицу, по груди. Она закрыла глаза, но все затянуло красной пеленой, которая предательски засасывала ее. Она заставила себя открыть глаза.

Тщетно пытаясь уклониться от ее ударов, Фельдман поначалу смотрел на нее как на сумасшедшую, но внезапно рот его искривился, как будто впился в кислый лимон.

Она все еще хлестала его по лицу, когда вдруг с изумлением обнаружила, что он беззвучно плачет и по щекам его катятся крупные слезы. Занесенные для очередного удара руки так и застыли в воздухе.

Он медленно притянул ее к себе.

— Сара, — прошептал он, уткнувшись лицом в ее волосы.

Сдавленный крик сорвался с ее губ. Она увернулась от его объятий, резко отпрянула назад и, ударившись о подлокотник кресла, приземлилась на пол.

С трудом поднявшись, она плюхнулась в кресло. Вскоре она уже изумленно разглядывала Фельдмана. Психиатр был, как ни странно, сдержан и спокоен. Даже слезы, словно по волшебству, высохли на его щеках. Гнев ее сменился завистью. И потом — смущением.

Неужели все это было наяву — ее истерика, его объятия? Неужели он действительно прошептал «Сара» столь же нежно и мелодично, как однажды шепнул имя Мелани? Фельдман оставался бесстрастным, как будто вовсе не было этой вспышки эмоций. Впрочем, он всегда был скрытен.

— Подождем несколько дней, Сара, а уж потом расскажешь отцу о случившемся, — с твердым венгерским акцентом произнес он. — Сейчас он неважно себя чувствует. И потом, тебе самой нужно время, чтобы смириться с утратой. Иначе не хватит сил поддержать отца.

— А как же похороны? Ему ведь нужно присутствовать на похоронах?

— Не знаю, нужно ли. Это мероприятие может оказаться слишком тягостным для него. — Фельдман устремил на нее пристальный, оценивающий, высокомерный взгляд, который ей до сих пор не удалось вычеркнуть из своей памяти. — Впрочем, и для тебя тоже.

— Я справляюсь. — Усилием воли она заставила себя выдержать его взгляд, иначе опытный психиатр мог без труда уловить ее минутную слабость. Но и это не помогло. На Фельдмана ее показная храбрость впечатления не произвела.