Страница 3 из 92
Сама судьба назначила ей любовника. Как только уйдет Макс, она займется своим лицом и постарается сделать его неотразимым. А в пять часов появится в кабинете ничего не подозревающего Бори Глотова. Столько лет знакомы, но ни разу Вера не взглянула на него, как на мужчину. Он для нее всегда был начальником. Самоуверенным и официозным. Глотов умел все делать значительно. Ходил неторопливо широким размеренным шагом, занимая собой значительное пространство. Элегантные модные костюмы хорошо смотрелись на его высокой фигуре. Не тронутые сединой волосы он зачесывал набок вправо, и они небрежно нависали на его небольшой, без единой морщины лоб. Вера восстанавливает в памяти внешность будущего любовника, отмечая, что при своих габаритах он обладает некрупным лицом, большую часть которого занимают припухшие мешочки серого цвета под глазами. Оно выглядело бы болезненным, если бы не постоянная «дежурная» улыбка, выражающая равнодушие и снисходительность к окружающим. С этой улыбкой он и отказывал, и соглашался, и ссорился… Единственное, чего она не выражала, так это нормальной человеческой радости. Глотова за улыбку в университете прозвали «японцем». Его образ, столь отчетливо воссозданный Верой, не вызвал у нее новых эмоций. Глотов остается для нее не более чем интересным мужчиной. И это хорошо. Ведь она будет с ним изменять не для себя, а для Макса. Ни о каких чувствах между ними речи быть не может. Вера отдастся ему без желания и страсти. Пусть надругается над ее телом с той же неизменной снисходительной улыбкой. Вера будет ему признательна. А он пусть думает, что еще одна кошка не устояла перед ним. Тут Вера одергивает свои ни на шутку разгулявшиеся мысли. Глотов же показательный семьянин! Вдруг он не поймет ее тонких намеков? Или еще хуже — не захочет воспользоваться представляющейся возможностью? Вере не доводилось соблазнять мужчин. Она смущается и, кажется, краснеет. Во всяком случае щеки пылают. Черт его знает, как это делается, тем более в ее возрасте. Можно показаться смешной и жалкой. С другой стороны, чем крепче удары по самолюбию, тем острее реагирует на них охладевшее сердце. Вере становится обидно. Неужели есть мужчина, который ее не захочет? Просто он из вежливости не замечает ее внешности. Серьезный мужчина. И жене не изменяет, потому что за него никто по-настоящему не брался. Не будет же он за каждой бегать и предлагать. Такие мужчины ждут, когда к ним женщина придет сама. Со своим достоинством и гордостью. Вера вспоминает себя в компании Валентина и успокаивается. Тогда она была царицей бала. Что ж, ее бал не закончен. Впереди — последний аккорд женской судьбы. Вера вздыхает. Двенадцать лет с Максом. Сплошная работа. Тихое семейное копошение. Вроде и хорошо прожили. А вспоминать не хочется. Больно. Макс считает иначе. Ему каждый день в радость. Он ведь ее любит. Вера без него погибла бы. Трудно жить с постоянной благодарностью в сердце. И всячески стараться ее продемонстрировать. Временами ей казалось, что любовь наконец охватила ее душу. Они с Максом валились в постель, целыми днями старались хотя бы коснуться друг друга. Болтали чушь. Вспоминали море. Уверяли себя, что настоящая классная жизнь вот-вот начнется, и золотые плоды за их каторжный труд посыпятся из рога изобилия прямо им на головы. Вера безумно радовалась накатившему чувству и страшилась его внезапного исчезновения. Где-то в самых запутанных извивах сознания пряталась гадкая мыслишка, что праздник ненадолго. Вера не притворялась, не подыгрывала Максу. Она была искренней в своих любовных проявлениях. Но помимо ее воли накапливалось раздражение от существования той самой мыслишки, и возникало зябкое ожидание неизбежного конца. Случайно оброненное Максом неловкое слово становилось детонатором истерики. Потом наступало долгое молчание. Печальное осознание Верой нереальности долгой любви.
Она начинала тихо ненавидеть Макса. Это приходилось тщательно скрывать, и от этого становилось еще хуже и мучительнее. Их отношения входили в обычный деловой оборот. Макс продолжал так же азартно приставать к ней. Вера, стиснув зубы, терпела. Утренний храп Макса вошел в свой верхний регистр. Вера слегка отодвигается от него. Странно, в это время он обычно уже гремит посудой на кухне. К еде Макс безразличен. Вернее, наоборот. Он ест в любых количествах все, что ему подадут или что сам найдет в холодильнике и на полке. Через пять минут после обеда он ни за что не вспомнит не только вкус, но и как называлось блюдо. Поэтому Вера готовит без выдумки, соли и деликатесов. Гречневая каша с жареным луком да бесконечные сосиски, иногда заменяемые куриными окорочками, их расхожее домашнее кушанье. Иногда Вера устраивает себе праздник — лепит вареники с картошкой, варит грибной суп, печет яблоки с сахаром и заставляет Макса бежать в магазин за вином. Больше всего на свете Вера любит после обеда сидеть в кресле у торшера, пить горький сухой «Херес», лакомиться печеными яблоками и листать роскошно изданные видовые альбомы о разных странах. Они остались от Валентина. Впрочем, как и мягкая мебель. Квартиру, спальный гарнитур и кухню отвоевала сестра погибшей жены. Вера не сопротивлялась. Куда девать столько мебели? Она с Алей вернулась в свою маленькую однокомнатную квартирку в Кузьминках. Зато удалось вывезти почти все картины. Тогда эта «мазня» никого не интересовала. Зато теперь Аля заявила свои права на живопись. Уже год возит картины на выставки и получает какие-то деньги за участие в экспозициях. Особенно ценятся ранний Шемякин, картины Каплана, графика Янкелевича. Вера махнула рукой и на картины, и на Алю. Это все — наследство Валентина. Мысли об Але расстраивают Веру. Гадкая и бесконечно одинокая девчонка. Все ее детство прошло не в любви, а в жалости. Большего Вера, как ни пыталась, выдавить из себя не могла. Попробуй поживи с чужим, презирающим тебя ребенком. Хорошо, что выросла. Паспорт получила. Где она теперь болтается? Вере страшно думать об этом. Деньги закончатся, сразу домой прискочит. Тем более, источник ее дохода — картины — спокойно висят на стене. Храп Макса внезапно обрывается, Вера инстинктивно закрывает глаза и поворачивается к нему спиной. Пусть думает, что она спит глубоким сном.
Глотов и Макс — старые приятели
Глотов и Макс — старые приятели. Судьбы у них разные. Общее в жизни — нелюбовь жен. Никто из них друг другу в этом не признавался. Существовал молчаливый договор не касаться больной темы… Поэтому им было легко проводить вместе время за пивом и дружеской беседой. Оба знали — нежелательные вопросы не возникнут. Встречались редко из-за занятости, но по телефону переговаривались регулярно. Поэтому Глотов не удивился раннему звонку Макса. Руководствуясь старой партийной привычкой, Борис Ананьевич приходил на работу за полчаса до начала рабочего дня. Спокойно раскладывал на столе бумаги и папки, проветривал кабинет, обдумывал рабочий план и корректировал график встреч. Когда появлялись сотрудники фонда и секретарша Валя, их шеф уже вовсю работал. Даже те, кто не опаздывал, чувствовали себя неловко, и это укрепляло дисциплину. Макс явно нервничает и не в состоянии объяснить по телефону необходимость их немедленной встречи. Глотов не любит кого-либо принимать у себя до обеда, но вынужден согласиться. С сожалением кладет трубку, упрекая себя, что вообще ее поднимал. От досады прохаживается своим размашистым шагом перед столом и выходит в коридор. Приоткрыв дверь в туалет, Борис Ананьевич обалдевает. Возле окна стоит женщина с голыми, широко расставленными ногами. Ее короткая юбка задралась до черных кружевных трусиков. Тело женщины подрагивает от того, что она пытается что-то оттереть тряпкой на оконном стекле. Обнаженные руки в оранжевых резиновых перчатках то появляются, то исчезают за копной волос. У Глотова кружится голова. Он не может двинуться дальше. В груди перехватило дыхание. Внезапная близость обнаженных женских частей тела завораживает своей первозданной бесстыдностью. Женщина оборачивается и вскрикивает. Борис Ананьевич приходит в себя, пятится назад в коридор и с шумом захлопывает дверь. После чего внимательно разглядывает ромб с мужским силуэтом. Через несколько минут дверь приоткрывается и в проеме показывается та самая копна волос. В просветах между локонами Борис Ананьевич видит один густо намазанный глаз и ярко накрашенные губы.