Страница 115 из 135
В назначенный час Скоблин вошел в кабинет Гейдриха. Походка его была легка, стремительна, на тщательно выбритом смуглом лице играла едва приметная улыбка, весь его вид являл собой воплощение достоинства и благородства. Густые черные брови, орлиный нос, лихие, как у гвардейца, усы придавали его облику что-то демоническое. Заученным кивком он приветствовал Гейдриха и в высшей степени элегантно сел в предложенное ему кресло.
Гейдрих стремительно оглядел его маленькими, пронизывающими насквозь глазками, в которых мелькало что-то рысье, и не спешил начинать разговор.
— Господин штандартенфюрер, — первым заговорил Скоблин, выдержав нацеленный на него взгляд Гейдриха, — я прибыл к вам по весьма важному и неотложному делу…
— Вам следует прежде всего рассказать о себе, — грубо прервал его Гейдрих, и Скоблин подивился его огромному широкому рту, выталкивающему в окружающее пространство звучные и хлесткие, как выстрелы, слова. — Или вы убеждены, что ваша личность так известна на мировой арене, что избавляет вас от того, чтобы представиться?
Фраза, произнесенная Гейдрихом, была основательно начинена ядом, и Скоблин, слегка изменившись в лице, вскочил с кресла, вытянув руки по швам.
— Генерал Скоблин, честь имею, господин штандартенфюрер! — отрекомендовался он, не теряя, однако, своей скромной горделивости. — Николай Владимирович Скоблин, — повторил он свою фамилию уже с именем и отчеством, хотя и понимал, что немец Гейдрих будет называть его только по фамилии, а то и вовсе будет разговаривать как с существом безымянным.
— Сидите, — милостиво разрешил Гейдрих, поморщившись, будто услышал что-то неприятное. — Садитесь и рассказывайте о себе.
Собственно, из досье Гейдрих узнал о Скоблине уже многое, и все же сейчас его разжигало любопытство: ему хотелось немедля сопоставить факты, содержавшиеся в досье, с тем, что ему расскажет сам Скоблин.
— В царской армии имел чин полковника, — утихомирив нервное возбуждение, уже спокойнее продолжал Скоблин. — После революции пошел на службу к генералу Деникину. — Он приостановился, желая удостовериться, знакома ли Гейдриху эта фамилия, но тот слушал его с застывшим в каменной неподвижности по-лошадиному длинным лицом.
— В каком качестве вы служили у Деникина? — осведомился Гейдрих, и Скоблина поразила его речь — нервная, прерывистая; он проглатывал гласные с такой неистовой жадностью, будто в них содержалось нечто съедобное.
— В Добровольческой армии я служил в контрразведке, — охотно ответил на вопрос Скоблин, понимая, что в этом качестве он будет представлять для Гейдриха еще больший интерес. — Действовал в основном в тылу красных.
— Плохо действовали, — усмехнулся Гейдрих, и в этой усмешке сверкнуло что-то зловещее. — Иначе красные не смогли бы вас разгромить.
— Судьба, предопределенная свыше, — пожал плечами Скоблин, ничуть не смутившись. — Господь Бог отвернулся от нас, видимо за наши прошлые грехи, и нам выпало нести тяжелый крест.
— Известная славянская склонность к покаянию и самобичеванию! — Гейдрих нетерпеливо поморщился: он не переносил разговоров на религиозные и вообще на нравственные темы, от которых несло мистицизмом, как не переносил и людей, пытающихся укрыться за чужую спину и оправдывать свои поражения всем, чем угодно, даже Божьим наказанием, но никак не собственными промахами и ошибками.
— Вы были в плену у красных? — тут же бросил ему очередной вопрос Гейдрих. Этот факт был ему особенно интересен: он знал, что Скоблину удалось совершить побег, и кто знает, чем он заплатил красным за свою свободу. В таких обстоятельствах вполне можно — и, пожалуй, совершенно безошибочно! — предположить, что чекисты сумели его завербовать, прежде чем отправить на последний пароход, уходивший из Крыма с остатками врангелевской армии.
— К сожалению, был, — уверенно подтвердил Скоблин, — но мне сопутствовала удача — я вырвался из рук чекистов и в результате разделил типичную участь белой эмиграции: попал сперва в Турцию, затем к барону Врангелю в Югославии, и, наконец, волны житейского моря прибили меня к Парижу.
— Волны житейского моря! — презрительно хмыкнул Гейдрих: он не выносил выспренних фраз, хотя в глубине своей натуры был чрезвычайно сентиментален и сам обожал изъясняться более чем высокопарно. — Ваша слишком удачливая судьба наводит на некоторые размышления.
— Вы можете не сомневаться в моей полнейшей благонадежности, — с достоинством и даже некоторой горделивостью произнес Скоблин, понимая, на что намекает Гейдрих. — Иначе я не оказался бы у вас по своей доброй воле.
— А как вы очутились в объятиях некоей Надежды Плевицкой? — Сочные губы Гейдриха влажно заблестели.
Скоблин, казалось, обрадовался этому вопросу.
— Это женщина моей мечты, я благодарю Всевышнего за то, что Он ниспослал ее мне в Париже. Я люблю ее всем сердцем и душой. И поверьте, вовсе не за то, что она — звезда российской эстрады.
— У меня нет времени слушать ваши любовные излияния;— оборвал его Гейдрих. Он знал о Плевицкой многое, даже любовался ее фотографией, имевшейся в скоблинском досье, и его нежданно посетила дерзкая мысль свидеться с этой очаровательной женщиной.
— Я понимаю вас, господин штандартенфюрер, — склонил голову Скоблин.
— У меня есть сведения, что эта очаровательная красавица — агент НКВД. — Гейдрих сознательно шел напролом.
— К сожалению, нашлись люди, в интересах которых было скомпрометировать эту в высшей степени честнейшую женщину. Да, ее после революции пытались обработать чекисты, так же, как и многих других, но она гневно отвергла их попытки.
— И после этого они оставили ее в живых? — Гейдрих наморщил высокий бугристый лоб.
— Ей удалось скрыться и добраться до штаба Деникина. И тут олухи из контрразведки решили на ее аресте сделать себе блистательную карьеру, упрятав ее за решетку. Но они не знали, с кем имеют дело! Я взял «эскадрон гусар летучих», ворвался в тюрьму и выпустил ее на волю! — Скоблин рассказывал об этом увлеченно, радостно, весь отдаваясь отрадным воспоминаниям. — И прямо из тюрьмы на лихой тройке помчал ее в ближайшую сельскую церковь, где мы и обвенчались. Этот сюжет достоин романа! — Он вдруг прервался, заметив, с каким злым нетерпением смотрит на него Гейдрих. — Уверяю вас, она чиста как кристалл! Сам Антон Иванович Деникин, когда мы пришли и пали перед ним на колени, прося прощения, был растроган и благословил нас.
— Знаю, — нервно сказал Гейдрих. — Однако же он сказал: «Любовь святое дело, Богу угодное. А все остальное — суета сует и всяческая суета».
«Он осведомлен обо всем!» Скоблин заерзал в кресле.
— Я не разделяю мыслей вашего Деникина, — мрачно изрек Гейдрих. — И не склонен относить шпионаж ко всяческой суете.
— Но Деникин никогда бы не произвел меня в генералы, если бы в его душе было хотя бы малейшее подозрение в отношении моей жены, — продолжал убеждать Гейдриха Скоблин.
«Кто же из них агент НКВД? — ломал голову Гейдрих. — Он или она? Или они оба? Впрочем, сейчас главное не это. Главное — максимально использовать этого ретивого и удачливого генерала в своих целях».
Он знал, что Плевицкая своим меццо-сопрано очаровала Париж, как в прошлом очаровывала россиян. Знал, что Скоблин и Плевицкая, в отличие от многих других эмигрантов, жили в Париже на широкую ногу, их дом посещало множество известных во Франции людей и что со временем, особенно после таинственного исчезновения главы «Русского объединительного союза» генерала Кутепова, поползли упорные слухи о том, что знаменитая певица связана с чекистами.
— Итак, что заставило вас прийти ко мне? — грозным тоном спросил Гейдрих.
— Только одно, господин штандартенфюрер, — как можно искреннее произнес Скоблин. — Только одно — желание оказать вам помощь в борьбе с большевиками.
— И вы способны это сделать?
— Прошу вас выслушать меня. Я хочу предложить вам великолепную, почти фантастическую идею. Да, на первый взгляд она может и впрямь показаться фантастической. Но эта идея…