Повесть о Борисе Годунове и Димитрии Самозванце

Пока тянулись эти переговоры, 12 ноября произошло в Кракове, в присутствии самого короля, обручение панны Марины с московским царем, которого лицо в этом обряде представлял его надворный подскарбий (прежде дьяк) Афанасий Власьев. Этот уполномоченный сановник не мог, или не хотел, принаровиться к обычаям иноземным и поступал, в кругу поляков, как на Руси. Так, во время молитвенного коленопреклонения, он стоя слушал пение непонятного для него латинского псалма. На обычный при обручении вопрос кардинала: «Не давал ли Дмитрий обещания другой невесте?» он простодушно отвечал: «А мне как знать? о том ничего мне не наказано!» а когда потребовали от него точного ответа, он сказал: «Если б обещал другой невесте, то и не слал бы меня сюда.» Далее, отказался надеть на палец, в качестве представителя жениха, обручальный перстень, а принял его в дорогую материю для доставления царю. Отказался, также, взять царскую невесту просто за руку, а обертывал прежде свою руку в чистый платок и всячески старался, чтоб одежда его не коснулась платья панны Марины. Потом, на пиру, из уважения к царской невесте и к королю, не хотел сесть за стол и, на приглашения королевские, отвечал, что не годится есть холопу вместе с монархами, довольно ему и смотреть на них; а после обеда отказался танцовать с обрученною, говоря, что недостоин дотронуться до царицы. За то, когда она стала на колени перед королем, чтоб благодарить его за все милости, Власьев гордо выразил негодование на унижение, в её лице, достоинства своего государя.

Узнав об обручении, Дмитрий послал с благодарностью к королю и Юрию Мнишку Ивана Безобразова и торопил нареченного тестя скорейшим выездом в Москву. Но, сверх его чаяния, выезд этот замедлился целыми месяцами. Дело в том, что Безобразов был усердный клеврет враждебных Дмитрию бояр и тайно передал королю ропот на него князей Шуйских и Голицыных за содействие распутному, злобному и легкомысленному бродяге в достижении московского престола. Бояре, не надеясь поднять на самозванца большинство простолюдинов, вообще преданных царю, старались поднять на него бурю извне и, под шум войны, опрокинуть престол ненавистного своего воспитанника. Для этого они хитро задели самую чувствительную струну Сигизмунда: Безобразов сообщил ему намерение их свергнуть Дмитрия с престола и возвести на него королевича Владислава. Король отвечал, с лицемерною скромностью, что он не увлекается честолюбием и сына своего научает той же умеренности, предоставляя все воле Божией, но тут же объявил, что не станет препятствовать боярам в их предприятии. Сигизмунд давно понял свою ошибку касательно Дмитрия; горьки ему были упреки вельмож, что он потерял случай выторговать у покойного Бориса всевозможные уступки в пользу республики, и он рад был поправить теперь свою ошибку, содействуя боярам. Он сообщил московские вести Юрию Мнишку, и это-то обстоятельство было причиною медлительности его выезда в Москву. Мнишек стал внимательнее прислушиваться к неблагоприятной молве о Дмитрии, которого уже не в одной России, но и в Литве и Польше многие называли беглым монахом и пророчили скорое его падение. Эту молву пронесли там, большею частью, поляки, возвратившиеся с обманутыми надеждами из службы при московском царе. Новые слухи, приходившие от поры до поры в Краков, подтверждали ее. Юрий Мнишек медлил, под разными предлогами: то говорил, что не имеет денег на уплату долгов и на подъем в дальнюю дорогу; то поставлял важным препятствием к выезду носящиеся в Польше слухи, что царь живет в предосудительных связях с дочерью покойного царя Бориса [109]. Дмитрий в ожидании невесты, действительно взял к себе Ксению и этим поступком доказал испорченность нравов, общую ему с тогдашним веком. Любовь к блистательной польке была, однакож, так в нем сильна, что, получив намек от нареченного тестя, он немедленно удалил от себя несчастную Ксению в Белозерский монастырь, где она и была пострижена, под именем Ольги. Что касается до денег, то Дмитрий не щадил для тестя и для невесты ничего и посылал в Самбор суммы за суммами. Не смотря, однакож, на все это, Юрий Мнишек медлил и ожидал страшной вести о гибели самозванца, а вместе с ним и о гибели собственных блистательных надежд. Между тем Афанасий Власьев, посланный в Слоним с многочисленною свитою и лошадьми, для встречи и провожания царской невесты в Москву, томился скукою бесконечного ожидания, издерживался и боялся гнева Дмитриева за медленность порученных его заботам гостей. О Димитрии и говорить нечего: он дошел до высшей степени нетерпения и посылал к Мнишку письмо за письмом, то с сердитыми упреками за медленность, то с покорными мольбами не мучить его долее. Наконец Сендомирский воевода, видя, что Москва повинуется по-прежнему Дмитрию, перестал придавать важность слухам о страшном заговоре против него бояр, духовенства и торговых людей, и двинулся в дорогу в сопровождении многочисленных родных, приятелей и слуг. Однакож еще колебался между стремлением к величию и страхом гибели, хотел было даже воротиться назад, под подлогом огорчения за грубую настойчивость царских послов, и растянул дорогу так, что, выехав в начале января 1606 года, едва в апреле достиг русской границы.

Между тем Дмитрий готовился к походу на Азов, слил множество больших пушек и мортир, и еще зимою отправил их в Елец, а рати велел готовиться к великому походу и по весне выступить в южную украйну, одним по Дону на стругах, а другим степными сакмами к Ельцу. Мечтая о геройских подвигах в войне с татарами и турками, Дмитрий делал зимою примерные осады ледяных крепостей. Он думал этим способом ознакомить своих воевод с осадным искусством; но вражда их к немецкой царской дружине нашла тут новый источник обид и неудовольствий. Однажды он велел обвести ледяным валом Вяземскую обитель, в 30 верстах от Москвы, и поручил защищать эту крепость князьям и боярам с дружиною стрельцов, а сам пошел на приступ с немцами. Тем и другим, вместо оружия, служили снежные комья. Немцы воспользовались этим случаем, чтоб отомстить боярям за их вражду и, вместе с снегом, принялись метать каменья. Ничего не замечая, пылкий предводитель с жаром продолжал приступ и первый ворвался в крепость. Победители и побежденные сели вместе за столы и стали пировать. Радостный царь, вознося кубок, говорил: «Дай Бог взять нам так и Азов!» и велел готовиться к новой потехе. Но тут кто-то из приближенных шепнул ему, что он играет в опасную игру, что бояре злятся на немцев, которые осмелились бросать в них каменьями, что у немцев нет никакого оружия, а у всех бояр припасено по острому ножу, так не вышло бы худой шутки. Царь одумался и немедленно возвратился в столицу.

Москва продолжала волноваться разными опасениями: то проносился в народе слух, что царь, под видом ратной потехи, хочет с своими немцами перебить всех бояр; то говорили, что он велел составить описи монастырским имуществам, с тем, чтоб ограбить древние святыни на жалованье войску, для войны с турками. Бояре и монахи нашли средство возбудить даже в стрельцах ненависть к Дмитрию. Стрельцам было досадно, что не из них набрана царская гвардия. «Царь нас не любит и не верит нам», говорили они. «Чего ж нам ждать, когда приедет из Польши невеста и привезет с собой поляков? Сколько тогда накопится иноземной сволочи!» От оскорбленного самолюбия и зависти запылало с большим жаром и оскорбленное религиозное чувство. Стрельцам, как и всем москвичам, было досадно, что за Дмитрием в самую церковь следовали его телохранители, «безбожные латины и люторы». Презирая русский народ, эти иноземцы естественно не почитали его святыни: гремели оружием во время богослужения, облокачивались на гробницы, опирались о раки с мощами. Стрельцы, просто, заговорили, что царь разоряет веру православную, и некоторые стали замышлять, как бы освободиться от него и от ненавистных его хранителей. К счастью для Дмитрия, один из заговорщиков изменил товарищам и сказал об их замыслах Басманову, а Басманов царю. Дмитрий и в этом случае поступил по-прежнему: отдал виновников на суд товарищей. Тогда стрельцы доказали ему, что, не смотря на множество тайных врагов, есть у него люди, преданные ему всею душою. Стрелецкий голова, Григорий Микулин, грубо, но сильно выразил свою верность: «Позволь мне, государь», сказал он, «я у тех твоих, государевых, изменников не только что головы поскусаю, но и черева из них своими зубами повытаскаю!» и выразительно мигнул своей дружине. Стрельцы бросились на преступников и в минуту иссекли их в мелкие части.

109

Собр. Гос. Гр. и Д. II, 243: «И поелику (писал Мнишек) известная царевна, Борисова дочь, близко вас находится, то благоволите В. Ц. В., вняв совету благоразумных с сей стороны людей, от себя ее отдалить.»