Страница 13 из 37
В-четвертых, несмотря на закон об укреплении за помещиками вольных земледельцев и слуг, явились постоянные побеги крестьян; помещики преследовали беглецов, отыскивали их в чужих имениях, дрались за них самоуправно, или заводили бесконечные тяжбы, растравляя взаимную вражду друг к другу и изгоняя из своего сословия единодушие. Крестьяне между тем бродили по лесам и пустыням, спасаясь от ловитвы, как дикие звери; закаляли сердца в ненависти ко всему высшему сословию и с отчаяния решались на грабеж и смертоубийства. Это сделалось наконец так ощутительно, что Борис в 1601 году снова позволил вольный переход крестьян от мелкопоместных владельцев к мелкопоместным. Но было уже поздно: одичалые, развращенные в бурлачестве и разбоях поселяне не возвращались к прежнему быту, а между тем мирные крестьяне обрадовались нежданному послаблению непривычной еще неволи, и, в отмщение господам, спешили переходить к другим владельцам. С своей стороны помещики, привыкшие уже смотреть на них, как на собственность, употребили в дело все преимущества сильного, чтоб удержать их на землях, или ограбить до последних животов. [40] Это к прежним беднякам прибавило новых, равно ожесточенных, равно наклонных к бродяжничеству и готовых на все злодейства, внушаемые притеснениями сильных и безотрадным отчаянием. Но всего более размножилось этих опасных для общества и государства людей во время голода. Богатые владельцы, обрадовавшись учреждению холопьего приказа, закабалили себе еще со времен Фёдора всех вольных слуг, которыми обыкновенно бывали наполнены дворы боярские. Многие, до общенародной известности нового учреждения, постарались самыми выгодными условиями заманить к себе в дома как можно больше людей, сведущих в ремеслах и искусствах, или отличающихся телесною силою, красотою, ростом, а особливо уменьем рубиться на мечах и опытностью в воинском деле, брали с них насильствами и разными муками служилое обязательство, представляли его в приказ, и лучшие вольные люди делались таким образом вечными холопами. Этого мало: даже люди издревле благородные, владевшие наследственными селами и вотчинами, очутились, с помощью приказа, рабами бессовестных богачей. Когда же настал повсеместный голод, помещики безбожно выгоняли этих несчастных из домов, иные, правда, с отпускными, но большая часть и под грозою общего бедствия коварно рассчитывали, что без отпускных можно будет в лучшую пору опять взять их к себе, а с теми, кто приютил их в голодное время, завести выгодные тяжбы [41]. Изгнанные таким образом холопи должны были или погибать от голоду, или хвататься за все возможные средства к существованию. В годину общего замешательства по дорогам было везде просто, без застав, и они уходили на границы государства, особенно литовскую украйну, где малолюдные пустыни давали безопасное убежище для всякого преследуемого законом и были удобны к заведению разбойничьих шаек. Туда же пробирались и холопи бояр опальных, Романовых, Черкаских и других, пылая ненавистью к Борису и нося на теле следы пыток за господ своих. Борис, запретя кому бы то ни было принимать к себе этих холопей, заставил их скитаться без пристанища и сам приготовил себе в них мстителей.
Но и без них, и без разного рода людей, бежавших от закрепощения, и без нищих бродяг, скоплявшихся во время голода в притоны по лесистым пустыням, вся пограничная от Литвы сторона полна была выходцев, более или менее неприязненных к правительству, недовольных настоящим порядком вещей и жаждущих какой-нибудь перемены. Еще Иоанн IV, с намерением заселить литовскую украйну, или северскую землю, людьми, способными к защите границ, не велел преследовать бегавших туда от казни преступников; а таких людей в его грозное царствование было довольно, и Северия год от году наполнялась так называемыми казаками, людьми бездомными, которых все имущество составляли конь да оружие, которые во всякое время готовы были переменить место жительства и не разбирали средств существования. Много казаков рассеяно было и по внутренним областям государства. Одни из них вступали в царскую службу, другие нанимались батраками к людям земским; но большею частью эти бездомные люди тяготились добывать трудовой хлеб, бродили из места в место и жили неизвестно чем, до тех пор, пока попадались полиции и гибли на виселицах, или спасались бегством на пограничье государства. Происхождение этого вредного скопа ленивых и своевольных бродяг теряется в отдаленных временах княжеских усобиц, когда каждому удельному князьку нужна была толпа отважных людей, готовых следовать всюду за предводителем. Когда же самодержавие, обняв Россию, уничтожило старый порядок вещей, эти толпы очутились без дела, перебивались в дикой бедности разбоями, пробовали служить и работать, бросали тяжкую службу, воровали, грабили, разбойничали, скрывались от преследования властей законных и долго были для России злом неискоренимым. Теперь ватаги их умножились в украйне и счисленными выше выходцами и скоро дали царю понять грозное свое значение для государства. Не было от них проезду по дорогам; злодеи, презирая меры правительства, пробирались даже во внутренние области, грабили и убивали под самою Москвою. Наконец, под предводительством Косолапа, или Хлопка, вышло из украинских притонов целое войско вооруженных бурлак. Царь должен был выслать против них сильную рать, под начальством главного воеводы, Ивана Федоровича Басманова. Сражение произошло вблизи столицы; Косолап смело ударил на царскую рать и долго не давал ей оправиться. Стыд уступить бродягам заставил воинов сражаться до последней крайности. С обеих сторон пало много народу, сам воевода Басманов убит в сече; наконец царская рать сломила разбойников, захватила в плен Косолапа, покрытого тяжкими ранами, гнала и секла без пощады его ватагу. Как ни много, однакож, истреблено этого сброду в битве и на побеге, украинские притоны по-прежнему кипели хищною вольницею. Неудача под Москвою, смерть многих товарищей, павших в сече, и казнь захваченных в плен еще усилили её злобу. Разбойники чуяли и свою силу, и расстройство общественных основ, тешились мелкими грабежами и сбирались помянуть Косолапа страшною тризною. Самоуверенность их была тем дерзостнее, что тогда носилась уже везде молва о спасении Угличского царевича.
Дьякон Григорий, прежний Юрий Отрепьев, не долго мог играть роль патриаршего книжника: мысль о царственности не давала ему покою. Всеобщая тревога по случаю голода, смущение правительства, грозное накопление голодного и нищего народу, заметная повсюду шаткость общественных основ — все это действовало чудно на душу мечтательного инока. Разгоряченный привычною думою ум его видел во всем этом действия промысла небесного, который спас его от ножа убийц, провел невредимо через падавшие под грозою хищника дома вельмож, сохранил от кровавых рук нового Ирода, бодрствовал над ним всюду — и в кельях монастырских, полных доносчиками, и в дремучих лесах, посреди безумно накликаемых им на себя опасностей. Когда вся Русь была в унынии и страхе от голоду, от увеличивающейся нищеты, от повсеместных злодейств, один Отрепьев торжествовал: жаркие молитвы его, казалось, были наконец услышаны Небом: хищник престола и самое царство, непознавшее своего царя, карались бедствиями, равными Египетским. Он видел уже колебание власти Борисовой, предчувствовал свое величие и, в обаянии юношеской мечтательности, высказывал даже перед братиею свои надежды.... Монахи слушали его бред со смехом и негодованием; иные, просто считали его дьявольским сосудом, погибшею душою, человеком, в которого вселился бес; и, как в те времена доносов всякое неосторожное слово замечалось и разносилось в тысячу мест, то слух о странных речах дьякона Григория скоро достиг до ростовского митрополита Ионы. Митрополит передал их патриарху Иову, но Иов принял эти речи, как не стоящую внимания болтовню молодого человека. Тогда Иона счел нужным донести самому царю, что Отрепьев «готовит себя в сосуд дьяволу.» Как ни дика была мысль, забравшаяся в голову чернеца, однакож осторожный Борис не оставил его без преследования. Отрепьева велено схватить и заточить в Белозерский монастырь, на вечное покаяние. Дело это возложено было царем на дьяка Смирнова-Васильева. Но Смирнов, видно, был тайный приверженец Шуйского: он замедлил исполнением царского указа и дал Отрепьеву время бежать из монастыря.
40
Царь Вас. Ив. Шуйский, в указе своем, 1607, говорит: «Переходом крестьян причинилися великие крамолы, ябеды и насилия немощным от сильных.» (Судебник Татищ.) В самом указе Бориса Годунова, 1601, не без причины дается следующая инструкция полиции: «А из-за которых людей учнут крестьян отказывати (т. е. освобождать для перехода к другому помещику), и те б люди крестьян из-за себя выпускали со всеми их животы, безо всякие зацепки, и во крестьянской бы возке промеж всех людей боев и грабежей не было, и сильно бы дети боярские крестьян за собою не держали.» Акты Арх. Эксп. II, № 20.
41
Борис издал в 1603 г., августа 16, указ, по которому господа непременно обязывались, ссылая холопей для прокормления, выдавать им отпускные; которые же не получат отпускных, тем будет выдавать их холопий приказ; но это было позднее лекарство!