Страница 89 из 117
Ну совсем из жизни Бальзака взято. Помните, когда он, полный страсти к какой-то герцогине (не Эвелину Ганскую мы в виду имеем), назначив ей свидание в Луврском музее, среди мраморных обнаженных античных богов, с болью и мукой в голосе спросил коварную кокетку, водившую его за нос: «Господи, но что же вам еще надо?» И она, поглаживая нежным длинным пальчиком по стройной мраморной скульптуре Аполлона Бельведерского, вдруг кладет ладонь на фиговый листок и произносит: «Станьте им».
Ну разумеется, от такого холодного душа у толстого, неуклюжего, страдающего одышкой, великого писателя любовь мигом испарилась, ибо он, наивный, считал, что его талант выше там какого-то фаллоса. Ан нет! Фаллос, оказывается, во все времена и народы был в большой цене. Стоящие навытяжку гренадеры, то есть попросту ротмистры, в белых обтягивающих рейтузах перед великой государыней Екатериной II вам знакомы?
Хотя, дорогой читатель, новое учение современных сексопатологов однозначно гласит: это не имеет никакого значения. Главное тут не анатомическая зрелость, а психическая. И у нас была знакомая милая дама, которая, вернувшись с южного курорта, на своего мужа! — коротышку набросилась, ибо, как потом признавалась: «Боже, величина там, у этих южан, что обух, а вкуса никакого. Деревянная палка, и все».
Людовик XV и характером, и своим анатомическим строением, вероятно, нашей Мадам Версаль вполне отвечал, если она не преминула откровенно свой восторг по этому поводу в письме к подруге изложить. Письмо попало в руки королю (ох уж эти дворцовые интриги)! Он прочитал, чуть поморщившись, и покраснел, узнав о достоинствах своих «подвигов», и нескромную даму мгновенно удалили из дворца. У скольких еще смертных язык будет их врагом?
Из всех многочисленных фавориток короля самой значительной была мадам дю Барри, которую король для приличия замуж выдал. Но, так сказать, фиктивно, то есть фамилией мужа жена пользоваться будет, а вот его ласками ни в коем случае. Муж даже толком и рассмотреть-то жену не успел. Получил денежную мзду и какую-то там должность, и айда! Долой из дворца. Теперь там на любовном алькове все добропорядочно будет, и никто не сможет обвинить Людовика XV в незаконнорожденном плодении детишек. Тем более что у него своих-то четверо дочерей некуда девать. Ни один захудалый монарх даже руку и сердце им не предлагает, так и стареют девственницами, злыми и мрачными, за амурными делишками отца злостно подглядывающими. А с этой дю Барри дело было так.
Пока с ней, этой самой могущественной дю Барри, изумительная метаморфоза произойдет, такой великолепный прыжок она сделает из кухни своей матери (та кухаркой была) в спальню короля, — промежуточное звено еще будет. Это когда она, по одной версии историков, продавщицей в магазине работала, мадемуазелью Ленж называясь, по другой версии, швеей в мастерской мадам Тюбор — неважно. Может, она и там и там маленько поработала. Ибо первоначально эта мамзель возымела благородное намерение честной девушкой быть и трудом рук своих на хлеб себе зарабатывать. Да разве в Париже дадут? Не хлебный это город. Не то что наш когда-то Ташкент. Ну разве позволят хорошенькой девушке в Париже, в этом притоне разврата, руками трудиться, когда кругом столько желающих до других частей ее тела? И вот пришла как-то в мастерскую известная сводница мадам Гурдон (она бордель содержала), увидела мадемуазель Ленж и ахнула: «Эдакое добро за иголкой пропадает!» И сказала девушке дословно следующее: «Нечего тебе, милочка, с таким ангельским личиком и уже хорошо развитой грудью над чужими платьями корпеть, руки свои искалывая и глазки портя. Вот тебе шесть франков, малость приоденься, и, когда какой благородный мужчина захочет твоего общества, я тебя позову. А ты уж постарайся ему угодить как следует». Ну наша Ленж от радости такой скорой перемены своей жизни к лучшему на шею благодетельнице бросается и бежит домой — мать-кухарку обрадовать. «Вот, значит, матушка, кончились для нас трудные времена. Сейчас мною хорошие, благородные господа интересоваться будут». Ну и правда, здорово семейный бюджет подправился, поскольку пожилые господа, имеющие не слишком соблазнительных жен, обремененных вечными беременностями и грудой живых ребятишек, очень даже охотно начали услугами мадемуазель Ленж пользоваться. А некто дю Барри, почему-то бесправно называвший себя графом, к ней очень привязался и даже ею свои карточные долги выплачивал. Проиграет он, скажем, в карты пару тысяч франков, а платить неохота, он и говорит своему выигравшему партнеру, что не желает ли тот бумажные деньги на живой товар обменять? Партнер как увидит этот «товар», красивую девицу с огромными голубыми глазами, белоснежным личиком, белокурыми локонами, с пышной грудью и хитрой таинственно-лукавой улыбкой, сразу соглашается.
Но мы, дорогой читатель, не знаем, по причине ли карточного выигрыша, или по какой другой надобности, но только попала эта самая Ленж в поле зрения самого могучего господина Лебеля, камердинера Людовика XV. Как известно, Лебель вошел в историю как исключительный поставщик девочек королю в его «Оленьем парке». Он вместе с мадам Помпадур весьма успешно эту поставку осуществлял, и девочки росли «как на дрожжах», дорастая до вполне приличного возраста, четырнадцати-пятнадцати лет, когда их можно было смело в разврат пускать. Но сейчас мадам Помпадур умерла, «Олений парк» несколько опустел, а Людовик XV изрядно приуныл. Этот король, дорогой читатель, был такой, что он вечно скучал. И наверно, его историки имели в виду, когда говорили о каком-то монархе, назначившем большую награду тому, кто выдумает новое наслаждение. Все-то этому королю скучно, все-то ему подавай новое удовольствие. Маркиза Помпадур, когда сама после двадцатилетней любовной связи с королем малость ему опостылела и он начал явно от ее любовных утех отлынивать, с ног сбилась, выискивая королю все новые развлечения. От этой заботы, может, и чахоткой заболела, и раньше времени из жизни ушла. А Людовик XV теперь угрызениями совести мучается. Такое у него, значит, правило было «грешить и каяться». Ну прямо по Островскому, когда героиня успокаивает свою маменьку: «А я буду грешить и каяться, грешить и каяться». Или по примеру нашей царицы Елизаветы Петровны, у которой ни один грешок не прошел без последующего совестливого покаяния. А Людовик XV после смерти своей очередной любовницы (они почему-то у него часто умирали) здорово мучился угрызениями совести. Такая у него привычка была. Мучиться угрызениями совести и с женой и богом мириться. Но поскольку жена его, полячка Мария Лещинская, тоже умерла, пришлось раскаиваться в своих грехах перед одним только господом богом, а это, как известно, невеселое занятие. И такое вынужденное истязание плоти, вообще-то несвойственное этому королю, на психике его отразилось. Он по своему королевскому дворцу мрачный ходит, кофий, самолично приготовленный, дочери Аделаиде без обычной улыбки и остроумных шуточек подает и того гляди на пункте стресса в меланхолию ударится.
А меланхолия, дорогой читатель, — болезнь хуже некуда. Вы почитайте, что о ней ученые восемнадцатого века писали. Мы, конечно, не будем вас тут утомлять долгими научными цитатами Шарля Летурно и знаменитого психопатолога Крафта Эбинга, однако скажем: от меланхолии до сумасшествия — один шаг. Недаром знаменитый Потемкин, фаворит нашей Екатерины II, когда в меланхолию впадал, совсем невменяемым делался. Он или сырую морковку нечесаный на диване грыз, или в монастырь постригаться монахом бежал.
Ну, у Людовика XV меланхолия натурально протекала — он стал задумчивым и грустным, что Лебель правильно понял — как негативный результат отсутствия в алькове короля хорошей женщины. И в благородном побуждении о заботе настроения и здоровья короля привел к нему эту самую мадемуазель Ленж. Конечно, ее перед визитом к королю заставили хорошо помыться, в роскошное платье приодели и наказали не очень робеть, поскольку робких король не любит. Ну, думает Лебель, хоть часок-другой эта милая особа с таким просторечивым неправильным французским говором и меткими словечками, почерпнутыми из базарного фольклора, развлечет короля, и то хорошо. И никто, конечно, даже представить себе не мог, что «часок» обернется долгими годами яркого, сильного сексуального к ней чувства короля, вознесшего эту фаворитку на пьедестал самых могущественных и значительных фавориток мира. Так она и останется с королем до самой его смерти и, несмотря почти на полное отсутствие образования, даже в государственные дела начнет вмешиваться, меняя министров по своему усмотрению. Доказала воочию эта фаворитка правоту изречения гениального вождя, что «и кухарка может управлять государством». Словом, как вошла в альков короля, так уже из него и не вышла. Шестидесятилетний король был без ума от своей двадцатишестилетней фаворитки и так вот с придворными откровенничал: «Я без ума от нее. Во всей Франции она единственная женщина, которой удалось заставить меня забыть, что мне перевалило за шестьдесят».