Страница 29 из 52
— Эх, напекла бы мамка люсков, — мечтала, сидя в яме, Маша Сидорова, — есть охота. Люски, знаете, какие вкусные!
— И я есть хочу, — не утерпела худенькая Вера Ткачёва. — Сильно хочу. Маша, давай пойдём, вон темнеет, скоро ночь, а мы всё сидим да сидим.
— Давай пойдём, — согласилась Маша.
Девчонки выбрались из-под ветлы, пошли в сторону села. Оттуда им навстречу плыл дым пожарищ. В центре Марьина горели четыре дома, столбы пламени вздымались в небо. Полыхало и одно из деревянных зданий начальной школы. В переулках между домами зияли воронки, в одной из них лежала убитая старушка.
— Мне страшно, — всхлипнула Нина Соколова, — побегли быстрее по своим домам.
— Побегли быстрее, — подхватила Маша.
Подружки побежали, каждая к своему дому.
Дом Сидоровых стоял в центре Марьина. Подбегая к дому, Маша увидела мертвого солдата. Он лежал прямо на дороге, под ним застыла бурая лужица крови, рука была приложена к виску, будто солдат отдавал честь старшему офицеру — это был красноармеец. Чуть подальше от него лежал ещё один убитый, и по тому, что одет он был в незнакомую одежду, девочка поняла, что тот — фашист. Ей стало страшнее, чем когда она увидела старушку в воронке.
Пока подружки хоронились в яме, немцы не только бомбили село, но и спустили с самолётов десант, в Марьине завязался бой. Наши отступили, фашисты оккупировали село.
— Где ж ты шляешься? — накинулась мать на Машу. — Кричала, искала тебя, а ты, как сквозь землю провалилась. Где ты была?
— Под вятлой мы прятались, — ответила Маша. — Я с подружками там от самолётов хоронилась.
— Под вятлой! — мать не поняла дочку. — Под какой ещё вятлой? Ох, задала бы я тебе порку, да не ровен час, в Свищево надо уходить.
— Зачем, мама, уходить? — спросила Маша.
— Зачем, зачем! Не видишь разве? — мать всё ещё не могла скрыть своего недовольства поведением Маши. — Немцы в Марьине, уходить надо, а то, неровен час, и прибьют. Собирайся, помогай мне.
В семье Сидоровых было восемь детей. Старшему сыну дали «бронь», он трудился на заводе имени Лихачева в Москве, а остальные были все тут. Хозяина забрали на оборонные работы под Торжок, и он оттуда пока не вернулся. Когда стемнело и стало безопасно идти, Сидоровы оравой, держа друг друга за руки, чтобы не потеряться, побрели в Свищево, в деревню в километре от Марьино, там жили родственники.
Многие уходили из родных изб, опасаясь врагов.
Фашисты, заняв в Марьине лучшие из уцелевших домов, резали хозяйскую живность, жарко топили печки, жарили свежатину и жрали, отогревались от наступивших холодов. Пировать им пришлось недолго. На третьи сутки сильным ударом наши войска выбили их из Марьина, десант, в основном, уничтожили, частью рассеяли.
Трупы фашистов увозили и спихивали в заброшенный колодец, на горе, где когда-то стоял кожевенный завод.
Так началась тщательно продуманная, умело спланированная операция по разгрому врага в направлении на Торжок.
Дальше события происходили не так, как задумал немецкий генерал-фельдмаршал фон Бок, войска которого 14 октября заняли часть западной окраины города Калинина. Одурманенный победой, генерал приказал соединениям не допустить перехода Красной армии через реки Тверца и Мста в районах, прилегающих к областному центру Цель у фашистского стратега была одна — упредить возможные маневры Красной армии, не дать им выйти в направлении на Торжок, постараться как можно быстрее оккупировать древний город. Фон Бок спешил, до выполнения задачи, поставленной Гитлером — захватить Торжок, времени оставалось в обрез.
Но командующий группой фашистских армий «Центр» даже не мог предположить, что его замысел советские полководцы разгадали и уже действовали на опережение.
Глубокой ночью соединения 133-й стрелковой дивизии, ею командовал генерал-майор Василий Иванович Швецов, подошли на близкое расстояние к реке Тверце со стороны города Лихославля. Ночь была такой тёмной, что и на шаг ничего не видно.
Подмораживало землю, на дорогах образовалась ледовая корка.
Небо казалось чёрным, если бы ни мириады мелких звёздочек, рассыпанных повсюду, да ни крупные звёзды Большой Медведицы. Полки и батальоны за двое суток прошли трудный путь — больше трехсот километров, от окрестностей города Андреаполя, где вели тяжелые бои. А из-под Лихославля они сделали марш-бросок в 50 километров то под дождём, то под снегом, по лесным тропам, болотам, на проезжие дороги нельзя было выходить, опасаясь немецкой разведки.
Солдаты и офицеры дивизии изрядно вымотались в этих переходах.
Люди давно не мылись, некоторые простудились, сильно кашляли, некоторых донимал насморк. Надо было дать привал, поспать хотя бы часов пять. Об этом думал и Иннокентий Щеглов, начальник штаба 2-го батальона, он по-отцовски заботился о бойцах. Человек опытный, в мирной жизни бывший геолог, Щеглов выслал вперед квартирьеров. И те, разведав обстановку, доложили, что в деревне Рылово можно передохнуть, попариться в баньке, отоспаться. Офицер поблагодарил квартирьеров, добавил:
— Эх, банька, банька — мечта моя светлая! Уж попаримся от души, отмоем грязь окопную.
Бойцы, шедшие впереди, чуть не стукнулись лбами о первый дом в деревне — стояла несусветная темень.
Сзади они услышали гул мотора, увидели слабый свет подфарников.
Колонну батальона догнал дивизионный вездеход. Машина остановилась, из неё вышел офицер — адъютант генерала Василий Ивановича Швецова. Связной попросил начальника штаба Иннокентия Щеглова и командира 2-го батальона Александра Чайковского следовать за ним.
Те сразу пошли за адъютантом.
Они вместе вступили в правление колхоза. В просторной комнате горела керосиновая лампа, у стола стоял командир дивизии, а рядом с ним находился генерал, не знакомый Щеглову.
Это был Иван Степанович Конев.
Командир дивизии, статный, высокий, широкий в плечах, окинул вошедших взглядом выразительных карих глаз, кивком головы пригласил к столу, где лежала развёрнутой большая карта. Василий Иванович носил черные густые усы, они придавали его лицу некоторую строгость. Бойцы уважали генерала за смелость, отвагу и находчивость, которые он проявил в боях под Смоленском и Андреаполем.
— Мы находимся вот здесь, — начальник штаба дивизии показал на карту — Вот деревня Старо-Каликино, а чуть подальше — Ново-Каликино. Надо выбить противника из названных деревень, перерезать шоссе Москва-Ленинград, по нему идёт интенсивная переброска техники и живой силы фашистов в сторону Медного и далее на Торжок.
Чайковский и Щеглов внимательно слушали.
— Ваш батальон первым вступит в бой! — заключил начальник штаба.
Младший лейтенант Щеглов едва сдерживал себя, чтобы не выпалить комдиву: «А как же отдых, Василий Иванович? Где ночлег в тёплой избе? Где банька? Где, наконец, котелок горячих щей? Люди, сами знаете, как устали!».
Он посмотрел на генерала, намереваясь спросить, взгляды их встретились. «Понимаю, — как бы отвечали глаза Швецова. — Понимаю, дорогие мои, потерпите ещё чуток. Потерпите до утра! Привал будет, обязательно будет!».
Щеглов промолчал, опустил голову.
Швецов и Конев, пожелав удачи командованию батальона, вышли из комнаты и направились к вездеходу.
Хоть и неловко, стыдно было перед людьми, но комбат Чайковский приказал без промедления начать переправу через реку Тверцу.
По деревне, рота за ротой, батальон спускался к берегу, шёл второй час ночи. Солдатам запретили зажигать даже спички из-за опасения случайно быть замеченными. Всё происходило в полной темноте. В миномётной роте шагал и сержант Николай Басов. Он едва не падал, ноги были, как ватные, иногда перед глазами возникали и тут же исчезали оранжевые круги.
— До рассвета хоть подождали бы, чего уж так гнать! — пожаловался Николай соседу в строю.
— Нам, сибирякам, всё по плечу, — отозвался тот. — Мы, сибиряки, народ привычный. Командир лучше нас с тобою знает обстановку, знает, куда и зачем надо идти.