Страница 16 из 52
«Будет казнь!», — мысль обожгла генерала.
На какое-то мгновение он почувствовал жалость к себе, будто видел себя самого чужими глазами и со стороны, а вместе с жалостью ощутил даже равнодушие, будто допрашивали не его, а кого-то другого.
Но тут же, сломив слабость, Конев начал выкладывать последние аргументы. Непродуманно, считал он, по приказу Ставки отвели 49-ю армию Резервного фронта на другой фронт за сутки до операции «Тайфун». И, наконец, Иван Степанович вспомнил товарища Сталина, его критику Красной армии, которую слышал собственными ушами, когда присутствовал на совещании в Кремле.
Тщательно разбирая весной 1940 года уроки войны с Финляндией, Иосиф Виссарионович прямо говорил, что у нас в армии нет культурного, квалифицированного и образованного командного состава, а есть только единицы; что у нас в армии мало сколоченных и искусно действующий штабов; что нам в армии нужны хорошо обученные, дисциплинированные и инициативные бойцы, а у нашего бойца инициативы не хватает, он «мало развит и плохо обучен».
— Хватит! — оборвал Мехлис генерала. — Мы приехали не для того, чтобы слушать ваш бред, из него толком ничего поймёшь. Я прежде был о вас лучшего мнения.
Генерал замолчал, но, спустя минуту, всё же бросил в адрес армейского комиссара:
— Попросил бы вас выбирать выражения!
После паузы Иван Степанович ответил ещё на вопросы гостей из Москвы.
Комиссия ГКО удалилась на совещание.
Да, Конев продолжал командовать остатками фронта, окружённые части бились в кольце и пытались выйти оттуда, а за пределами деревни Красновидово происходили не рядовые события. Сталин глубоко переживал случившееся под Вязьмой; он всю ночь не спал, не хотел ни с кем разговаривать, много курил. Руководитель страны чувствовал личную ответственность, а, может, и вину в том, что «Тайфун» накрыл собой немалую часть Красной армии.
Но сочувствиями беде не поможешь. Сталин это прекрасно понимал. Только действия, быстрые, точные могли остановить приближение «Тайфуна» к Москве. Как часто бывало в сложных ситуациях, Иосиф Виссарионович просчитывал одновременно несколько вариантов. Он отправил комиссию ГКО на Западный фронт, и, не исключено, дал ей указание арестовать и судить Конева.
Пока комиссия ехала, пока разбиралась, Сталин вызвал из Ленинграда генерала армии К.Г. Жукова, отправил его на Резервный фронт в качестве командующего вместо героя Гражданской войны Семёна Буденного; но уже в пути назначил Жукова командующим Западным фронтом. Вероятно, между Сталиным и Жуковым мог произойти разговор, и генерал осмелился высказать своё мнение: «Такими кадрами, как Конев, всё же не следовало бы разбрасываться».
Да и у солдат и офицеров была свежа память о Павлове, так что повторение его участи другим командующим фронтом могло принести армии только вред.
И Сталин, принявший решение о Коневе под воздействием момента и собственной слабости, наверное, прислушался к замечанию Жукова.
Такой вариант развития событий вполне мог быть.
Комиссия вернулась в общую комнату командующего.
— Проанализировав обстановку на Западном фронте за десять дней, — докладывал Молотов, — комиссия Государственного Комитета Обороны пришла к выводу, что командованием фронта были допущены…
Вячеслав Михайлович не успел договорить фразу.
Распахнулась дверь, в комнату тяжелой усталой походкой вошёл генерал армии Жуков. Он снял фуражку, скинул с плеч утеплённый плащ, поздоровался за руку с каждым членом комиссии ГКО.
Пристально взглянув на Вячеслава Михайловича Молотова, Георгий Константинович сказал:
— Товарищи, я приказом Ставки назначен командующим Западным фронтом. Обстановка, вы знаете, тяжелая. И не только здесь. Моим заместителем будет генерал Конев, он знает обстановку.
Лев Захарович Мехлис поднял руку, хотел что-то возразить Жукову, но он его упредил:
— Вопрос о назначении генерала Конева моим заместителем согласован с Верховным Главнокомандующим.
Мехлис опустил голову.
Чтобы совсем развеять сомнения, Жуков продолжал:
— Товарищ Конев поедет в Торжок. Там ситуация крайне обострилась. Фашисты рвутся к Торжку, им нужен Торжок во что бы то ни стало, они планируют выйти в тыл Волховского и Северо-Западного фронтов, расчленить их.
Генерал помолчал.
— Так что для Ивана Степановича, — добавил он, — есть возможность исправиться. Отправляйтесь в Торжок теперь же!
— Слушаюсь, товарищ командующий, — отчеканил повеселевший Конев.
Выходя из штаба, он вспомнил ночной эпизод в Касне, разговор с часовым, который был из Торжка, и удивился про себя: «Вот как судьба повернула!».
Глава 2
В огне войны
Штабной вездеход катил по безлюдному просёлку, петляя с холма на холм по отрогам Валдайской возвышенности. Иногда где-нибудь на обочине возвышался огромный валун, будто древнее предание, которое люди по извечной привычке спешить забывали прочитать.
О чём поведал бы замшелый гранит, если бы открыл свою тайну? Наверное, много о чём. Наверное, о тех, кто с далёкого Запада шёл захватывать русские земли; и о тех, кто обращал пришельцев в бегство с позором — о защитниках наших доблестных. Бежали иноземцы, оставляя в русских просторах безумную славу, вожделенные мечты о господстве над миром и свои плоть и кости.
Их потомки, если таковые оставались, повзрослев и набрав силу, забывали об участи отцов и через какое-то время устремлялись на Восток подминать под себя русских. Больно уж сладок был для них запретный плод — поработить Россию. И они, как когда-то их родичи, разбивали чугунные лбы о таинственный русских характер.
Так повторялось много-много раз — из века в век.
О том и мог бы поведать невиданных размеров валун, если бы обрёл голос.
Но это не дано ни ему, ни нам.
К обочинам просёлка подступали почерневшие голые перелески, среди которых неожиданно и радостно зеленели остроконечные ели. Чудилось, что в таких местах не мудрено потеряться, сбиться с пути.
Генерал словно почувствовал это.
— Не заблудимся? — спросил Иван Степанович Конев водителя Николая Чуранова.
— Не беспокойтесь, товарищ генерал, — ответил тот. — Я разведал дорогу, в лапы к немцам не попадём.
— Тогда отдаюсь под твою ответственность, — улыбнулся Иван Степанович. — Может, и не пропадём.
И они продолжали ехать, вездеход сопровождала небольшая охрана.
Ближе к вечеру из тёмных облаков, которые плыли низко над землёй, начал падать крупный снег. Иногда там, где придорожный лес перемежали прогалины и поляны, тянул ветерок, подхватывал снежинки, крутил слабую позёмку. И она тонкой белой змейкой пересекала подмёрзший просёлок.
Неожиданно, как и бывало всегда, дала знать о себе зима!
Что принесёт она на наш фронт с Германией и её союзниками, который протянулся извилистой линией на сотни километров от Кавказа до Балтики? Никто не знал, никто не мог сказать ничего вразумительного. В душах миллионов звучали, не теряя силы, слова: «Наше дело правое! Враг будет разбит! Победа будет за нами!». Так определил триединую задачу вождь страны Иосиф Сталин, когда в июле обращался по радио к советскому народу, когда назвал всех «братья и сестры» вместо привычного — «товарищи».
Будто мгновение, отлетели погожие осенние дни. Они явили столько страшных, тяжелых, умопомрачительных событий, что людское сознание их не вмещало — ужас, страх, кровь, потери. За три с небольшим месяца в Советском Союзе потускнел, рухнул и рассыпался миропорядок, где взрослым и детям жилось хорошо, уютно, радостно. Хотя жилось, конечно, в хлопотах и заботах, трудностях, в борьбе одной части общества с другой, желавшей искоренения русских основ.
А как без всего этого?
Теперь в сравнении с тем, что принесла война, мирные трудности представлялись совершенно иными, не угнетающими душу.