Страница 31 из 51
«Мальцева». И вовсе я не Мальцева. Это мама — Мальцева. А я — Полякова. Чего мне, в самом деле, от родного отца отказываться. У них свои счеты. Пусть считаются. А у меня нет никаких счетов.
Да, нелегко выдавать мать замуж. Ну, зачем, зачем она обманывала меня всю жизнь? Всю жизнь твердила сказку, что отец умер. Благородную сказочку. А оказалось — он жив, оказалось, что ничего между ними не было. Никакой любви. Просто, как пишут в статьях на моральные темы, случайная связь. А я… я результат этой случайной связи. Ладно бы уж там — «дитя любви». А то… «результат». Ничего не могу поделать с собой, знаю: нехорошо так думать, но не могу, думаю. И все равно, все равно надо было рассказать мне правду — я бы поняла, я бы все поняла. Потому что любую, даже самую страшную правду можно понять, а ложь нет…
За пять домов, наверно, был слышен визг со двора Андрея. Женька визжал. Весело. Колька смеялся. Чему обрадовались? Мать, что ли, наконец вернулась?
Нет, не вернулась. Колька с Женькой бросали картонный бумеранг. И хохотали, когда он возвращался. Андрей каждый день придумывает им новую игрушку.
Вообще он нянька неплохая. Терпеливый. Не ноет на судьбу. Хотя мальчишки уже довольно большие — Женьке шесть, Коле — четыре, все равно одних не оставишь: накормить надо, то да се. А мать гуляет. Какой уж день. Когда вернется — неизвестно.
У Кольки из носа ползла белая струйка. Он втянул ее, но она снова выползла.
Не люблю я сопливых детей — утерла ему нос, пошла Андрея искать. Если во дворе нет и мальчишки без присмотра — знаю, где он. За сараем. Там у него тайный прачечный трест. Никто чтоб не видел, не знал.
Не ошиблась: стоит в трусах, трет что-то в корыте, пена мыльная летит во все стороны.
— Эй, прачка!
Смутился:
— Сказал — приду. Чего явилась?
— Отойди! Кто ж так стирает?
Сто раз говорила: «Я буду стирать», нет — гордый.
— Отойди — не слышал?
Смешно: дома-то не очень рвусь к корыту, а тут…
Прогнала. Выстирала. Дела-то на десять минут. Колькины трусики да Женькины рубашонки.
Повесила на забор, сказала:
— Новость: мать замуж выходит. За председателя.
— Тю! С бородой новость…
На забор взобрался петух, только клюв разинул — закукарекать, наверно, хотел, вдруг бумеранг по самой его бороде угодил.
Это Женька запустил. Женька — курносый, рыжий, головастый. Ни на кого не похож. Ни на Андрея, ни на мать. На отца небось похож. Только кто он, отец? Все они тут от разных отцов собрались.
— Убьешь петуха-то, — я сказала.
— А што? Он не петух, — сказал Женька, — дурак он старый. От него уж куры не несутся.
— Не мели, Емеля.
— А што? Мамка говорит.
— «Мамка, мамка», — передразнила я. — Пропала мамка-то.
— Зато конфет принесет. Во, — Женька показал, сколько она принесет: наверно, мешок, выше головы показал.
— А вообще нехорошо, — сказала я Андрею, — не будет на похоронах.
— Может, придет еще.
— Андрей, — я спросила, — почему люди лгут друг другу?
— Не знаю.
— Ответь!
— Я тебе не лгу.
— Люди, спрашиваю.
— Людей много. Пригляжусь, лет через двадцать отвечу. Одни лгут, другие нет.
— Все лгут. Даже боги. Вон в Древней Греции все эти Зевсы, Венеры только и делали, что козни строили друг против друга. Боги. Каковы же люди?
— Лучше. Сильнее. Люди все могут. Боги — ничего. Не боги людей создают, а люди богов.
— Ага, создают. Знают, каковы их боги, а поклоняются. Сами себе лгут — совсем подло. Знают правду, а молятся неправде. Проповедуют одно, делают другое.
Он засмеялся.
— Ты что, окончательно разуверилась в человеческом роде?
— Угу.
— И во мне?
— Подавно!
— Ну что ж. Когда топиться пойдешь, не забудь камень привязать. А то передумаешь еще. В последний момент.
— Что я, дура, что ли? Я жить буду. Назло тебе. Я на Братскую ГЭС уеду.
Почему на Братскую? Никогда не думала ни о какой Братской ГЭС. Зачем сказала, сама не знаю.
На причале в рельс забили: обед. Значит, мне пора домой возвращаться. Тетю Аню вывозить на прогулку. Так и живу — то туда, то сюда бегаю. Каждый день после обеда я тетю Аню вожу в коляске по поселку. Работенка — не дай бог. Язык высунешь, катая ее вверх-вниз. По домам я ее вожу: ей кажется, что люди нуждаются в ее советах и указаниях. Она учит их, как жить. Просвещает.
Прибежала я домой. Там Краб сидит. Ведет с тетей Аней научную беседу. Что-то об облаках и влажности. Вот бы и их поженить — сверхинтеллектуальная была бы пара. Но не поженишь — слишком он для нее молод. Меня увидел — собрался уходить. Я вытащила из комода деньги, нагнала его во дворе.
— Вот. Общественное поручение. Пожалуйста, купите водку. Ходили с Иваном Прокопьевичем на охоту? Работайте.
Взял деньги, не пикнул.
Я хотела тетю Аню усадить в коляску. Но она сказала:
— Погоди. Поговорим.
Я вздохнула, села к ней на кровать. Ох уж это «поговорим»! Значит, будет очередное нравоучение. Как она хочет казаться сильной! А на самом деле она слабая. Потому-то так ортодоксальна, как газетная передовица. И совсем не добрая. И завистливая. Она оттого и рассердилась на маму и Олега Николаевича, что позавидовала им.
— Я хочу, чтобы ты меня правильно поняла.
Ну, конечно, будет нравоучение.
— Постараюсь, — сказала я. И руки сложила на коленях: пай-девочка.
— Теперь многое изменится в нашей жизни. Мать замуж выйдет. Я рада за нее. Он человек хороший. Ты должна их понять. Быть тактичной.
— Хорошо, буду, — ответила я. Но я знала: это не главное, это предисловие, главное впереди. Интересно, что за камешек она пульнет в меня?
— У нее будут новые заботы, новые обязанности. Она уже не сможет уделять тебе столько внимания, как прежде… Но это не значит, что ты должна менее строго относиться к себе…
— Конечно, — сказала я. Нет, и это еще не главное.
— Меня беспокоят твои отношения с Андреем.
Наконец-то! Вот и главное появилось. Только какая связь между маминым замужеством и моими отношениями с Андреем? Зачем вертеться вокруг да около? Терпеть не могу играть в кошки-мышки. Я сказала:
— Не беспокойтесь, тетя Аня: мы любим друг друга.
Она засмеялась. Обидно засмеялась.
— Не смейтесь, — сказала я. — Не смейтесь. Я люблю его.
— Как же мне не смеяться, если смешно? Что ты, голубушка, знаешь о любви? Тебе думать-то об этом рано. «Люблю». Погоди, успеешь в любовь наиграться. А пока в куклы играй — это по возрасту более подходит.
— Может быть, — сказала я, — но я его люблю.
— Она завтра пройдет, твоя любовь.
— Тогда о чем же вы беспокоитесь? Пройдет — и все.
— Как ты разговариваешь? Ты понимаешь, как нагло ты разговариваешь?
— Нет, не понимаю.
— Одним словом, тебе рано бегать с мальчишками. Ты же от рук отбилась. Где ты там с ним пропадаешь? Что делаешь?
Я разозлилась, сказала:
— В лесу, тетя Аня. Целуюсь.
— Что ты городишь, девчонка?
— Это правда, — сказала я.
Мама пришла. Остановилась в дверях:
— Что у вас тут?
— Ничего особенного, — ответила я, — просто тетя Аня занимается моим воспитанием. Я не должна больше встречаться с Андреем. Это безнравственно.
— Да, именно это я и хотела тебе внушить, — сказала тетя Аня, — ты правильно поняла.
Я смотрела на маму. Она подошла, обняла меня:
— Я тебе верю, девочка, но…
— Какое «но», мама! — Я чуть не заплакала.
— Подожди, выслушай, — сказала она. — Мне ведь тоже было восемнадцать. Правда? Я тоже воображала себя умнее всех, очень взрослой… В этом возрасте легко принять мнимое за настоящее… Очень…
Она обнимала меня, а я едва удерживалась, чтобы не убежать, не заплакать. Слова ее были мягкие, добрые, а мне от них было больно. Все, что она говорила, я и сама знала. Она ничего не запрещала, но фактически втолковывала то же, что тетя Аня: рано думать о мальчиках.
Я не выдержала:
— Зачем вы вокруг да около? Называйте все своими именами. Не надо меня оберегать. Не обтесывайте. Я не бревно. Кому это надо, чтобы я вашими глазами на все глядела? От лжи оберегаете? Ложью оберегаете! Ведь я вижу, что это ложь. Вижу. И что? Должна убеждать себя в обратном?