Бесноватость по протекции, или В тихом омуте

Ера Михаил

Бесноватость по протекции, или В тихом омуте

Бесноватость по протекции, или В тихом омуте

Антон Евгеньевич Надломов, губернский секретарь, воротился домой еще до полночи немного во хмелю. Действительный статский советник Тулупов праздновал юбилей. Дождавшись катания на санях, Надломов, как это за ним водится, сбежал, сославшись на плохое самочувствие. Вовсе не пойти было нельзя. Во-первых, Тулупов - это не хухры-мухры, а величина! К тому же он персона непосредственно начальствующая - благодетель, равно отец родной. Во-вторых, Полина Дмитриевна, племянница Тулупова, в такие вечера романсы исполняет. Поет она бесподобно. Очень хотелось Антону Евгеньевичу послушать. И полюбоваться ею. В-третьих, что скажут в обществе? Что Надломов подлец, не проявил уважения, даже в гостевой книге не удосужился пару слов черкнуть; что мерзавцу за это и руки подавать не стоит? Нет, такое непозволительно и вовсе невозможно.

В передней стоял смрад, от кухни несло жареным гусем с капустой и яблоками. Лакей встретил Надломова нерасторопно, сам выглядел заспанным и измятым, наверняка дышал перегаром: шапку и шинель принимал, а рожу-то, шельмец, воротил.

Надломов от ужина отказался, выпил огуречного рассолу и сразу поднялся в комнату, где, взяв со стены гитару, улегся на диване как был - в кителе, в брюках. Лишь удавку-бабочку распустил да крючок на стойке сорочки расстегнул. На душе и во рту у Антона Евгеньевича было одинаково мерзко, будто и там, и там одна и та же кошка нагадила.

Какая же у нас жизнь несовершенная, - перебирая струны, думал Надломов. - Какая же она неправильная и вся эдакая шиворот навыворот. Вот, взять, хотя бы Телепкина - лентяй, бестолочь, позер, но ведь едва ли не все заграницы объездил, видел такое, что не каждому в этой жизни выпадает. А за что ему такие блага? За то, что в обществе он человек известный, знает что сказать, кому и когда услужить, а кому и поклониться. Пусть не по рангу иной раз, но от избытка уважения никто же не отказывается, да и лестное слово о себе услышать всякому приятно. Выходит, Телепкин - человек умудренный, хоть и бессовестный.

Надломов так не умел. Не мог он, к примеру, к сморщенной старухе Сомовой вот так запросто подойти и сказать, что она - само совершенство. Это же чистейшая ложь. Надломов на дух вранья не переносил. А вот перед Полиной Дмитриевной он робел, покрывался пурпурными пятнами и готов был сквозь землю провалиться. Да и не только перед ней...

Зато пройдоха Телепкин с легкостью называл Сомову "блистательной принцессой", и та принимала это, как должное, и сияла, и пожирала глазами молодого льстеца. А ведь Телепкин мошенничал потому лишь, что Сомова состоит в дальнем родстве с Тулуповым, во власти коего одобрить очередной зарубежный вояж. И эту бестолочь, этого Телепкина, снова командируют в Париж, Берлин, Прагу, Вену, Лондон, или еще бог весть куда, а он, умный и порядочный Надломов, снова останется в Москве или, и того хуже, поедет с инспекцией в какую-нибудь богом забытую тмутаракань.

- Завидуешь? - раздался вдруг чей-то мягкий баритон. - Нехорошо сие, Антон Евгенич.

Надломов аж вскочил с дивана от неожиданности, схватил лампу.

Оказалось, что в креслах по обе стороны от его недавнего ложа сидят, нога на ногу, двое мужчин, как две капли воды похожие на самого Надломова, в таких же мундирах с такими же петлицами.

- Вы кто, господа?! - спросил, заикаясь, Надломов. - Как вы вошли без доклада?!

Гости переглянулись.

- А мы, Антон Евгенич, вместе с тобой вошли. Мы с некоторых пор всюду с тобой ходим, - ответил тот же, что минутой раньше пристыдил Надломова и тем раскрыл свое присутствие.

Объяснение Антона Евгеньевича не удовлетворило, а бестактность незваных гостей и вовсе казалась возмутительной. Он перевел взгляд на второго, дожидаясь более вразумительного ответа.

- Тебе нечего нас стыдиться и следовать условностям в общении с нами, - не замедлил пояснить второй все тем же мягким баритоном. - Мы - это ты, твое внутреннее содержание, твоя, с позволения сказать, машина противоречий. Существа мы безобидные и даже бестелесные. Изволь, проверь. Огрей меня по голове чем-нибудь. Попробуй, не страшись! От осознания сего факта тебе полегчает, и общение наше скорее в русло обыденности войдет.

Надломов махнул лампой, желая стукнуть нахала по лицу, коли тот сам напрашивается, да только препятствия рука не встретила. Антон Евгеньевич слегка опешил, однако успел подумать здраво, что поступал опрометчиво, что лучше бы было этого типа гитарой треснуть: будь перед ним обычный человек, то керосин бы из лампы выплеснулся и непременно вспыхнул, поджег бы дом.

Вернув от греха лампу на крючок и гитару на стену, Надломов уселся на диван, обхватил голову руками и зашептал, едва не плача:

- Все, сгубил свою жизнь окончательно, совсем обезумел! Права была маменька, царствие ей небесное, когда говорила - ты, Антоша, меньше размышляй да больше делай, а то ум за разум зайдет. Вот и подтвердились маменькины опасения, вот и мозги набекрень!

- Не кручинься, Антон Евгенич, - сочувственно заговорил тот, что находился справа - "первый". - Вот они - мы, раздельно сидим, друг за дружку заходить не собираемся. Это я к тому, что мы и есть твой ум и разум, твоя честь и совесть, и так далее по списку.

- И что вам от меня надобно? - несмело выглянув из-под руки, спросил Надломов.

- Да, нам, собственно, ничего не надо. Тебе надо! - пожал плечами "первый".

- И чего же, по-вашему, мне надо? - снова выглянув из убежища рук, поинтересовался Надломов у "второго", посчитав, что у того ответы выходят проще и доходчивей.

- Ну, так сам же знаешь - не хуже других быть. Потом карьеры тебе надобно, поездок за границу, чтобы в обществе байками о похождениях женщин очаровывать, жениться тебе надо...

- Выгодно жениться! - вставил "первый".

- На ком же, позволь спросить? - хмыкнул "второй".

- Да хоть на Рябоконихе!

- Я вам, господа, - не выдержал Надломов, - прямо скажу: Рябокони хоть и приданое большое дают, но Дарья мне, мягко говоря, не мила. Так что увольте от такой партии!

- Да, Дарья, не из красавиц, - согласился "второй". - Впрочем, горб любую не украсит.

- Но, ведь умна, начитана! Рукодельница, опять-таки!.. - настаивал "первый".

Слово за слово, в спорах о достоинствах и недостатках знакомых барышень на выданье Надломов освоился в компании "Ума" и "Разума", примирился с мыслью о сумасшествии, даже нашел свое состояние забавным и полезным.

Дойдя же по очередности до Полины Дмитриевны, племянницы Тулупова, Надломов вздохнул печально, и обсуждать эту девицу наотрез отказался. Гости настаивать не стали, потому от женщин решили перейти к делам служебным. Перемыли косточки всех коллег Надломова, прошлись по моральным качествам Телепкина, Сомовой и, шепотом, самого Тулупова. После придумали план действий, поставили на голосование и приняли единогласно - найти повод и напомнить Тулупову, что Телепкин в разряде последние месяцы дохаживает, что повышение по выслуге тому в спину дышит, а замены ему в связях с заграницей нет, что чревато! На том и расстались. Надломов перешел в спальню, укутался с головой в одеяло и заснул быстро.

План сработал. В Варшаве были проездом, красот не лицезрели: много ли разглядишь, выйдя на полчаса на перрон? Телепкин тут же купил с десяток карточек с видами города и еще какие-то бестолковые копеечные вещицы. На том и успокоился, беготню по вокзалу прекратил; окликнул разносчика пива, сделал запас, а дальше лишь прохаживался взад-вперед около вагона. Наконец, наставнически бросил Надломову: