Прогульщик

Этот выкрик был так ужасен! Медленное бормотание, совсем тихое, и вдруг, как с обрыва, крик.

Гоша затрясся и зажал ладонью рот, чтобы не заорать.

Никому в голову не приходило, почему простыня? Почему черная? Почему она летит? Все было непонятно. Тайна и ужас. Кто-то завопил: «Ой, мама!» Вова Климов пополз под кроватями, срывая с мальчишек одеяла. Неужели Климов не боялся? Конечно, боялся. Но кто-то от страха пищит. Кто-то молчит, сжимает зубы. А вот Климов от страха хочет всех еще больше напугать.

Все пришли в большое волнение. Стали прыгать по кроватям. Денис Крысятников кричал:

— Женя! Палшков! У тебя в ногах кто-то шевелится!

Женя, самый маленький, заверещал совсем уж диким голосом.

Тут вбежала Валентина Петровна. Она резко включила свет, гневом пылало ее лицо.

— Совесть есть? Туалет мыть захотели?

Все до одного мирно лежали на своих местах, положив руки под щеку. Только Гоша Нечушкин сидел на кровати и тупо глядел на ночную дежурную.

Вот тут Вова Климов и сказал сонным голосом:

— Это все новенький. Орет чего-то. Ни с того ни с сего завопил. Всех разбудил. Припадочный, что ли.

От такой подлости Гоша растерял все слова. Только ртом хлопал и ничего не говорил. А Валентина Петровна оглядела спальню сердито.

— Если услышу хоть звук — разговор будет особый. Всех вас касается. И ты, новенький, держи себя в руках. Мало ли что нервы. Здесь все нервные.

— А я не кричал, это вранье. — Не будет он молчать.

— Не отвечай лучше, — оборвала его ночная, — никому не интересно.

Она стояла у самой Гошиной кровати, от нее пахло почему-то лекарством. Выключила свет, прикрыла за собой дверь.

Гоша видел тоненькую полосочку света, которая пробивалась под дверью. Потом и она погасла. Тихо на всем этаже, во всем интернате.

Мальчишки в спальне ровно дышали. «Черная простыня летит над городом…» Побесились и уснули. Чего им?

Завтра Гоша должен отлупить Климова. И никакого другого выхода у Гоши нет. Отлупить за подлость, чтобы знал: ябедничать да еще наговаривать на Гошу нельзя — получишь. Отлупит завтра же. Не такой уж и здоровый этот Климов. Привык, что все ему подчиняются. А вот Гоша не подчинится. Он покажет Климову, что не на такого нарвался. Завтра.

Гоша завернулся покрепче в одеяло и заснул.

Он забыл, что такие дела нельзя откладывать. Лупить надо сразу. Если отложил, значит, испугался. А если испугался, все это поняли. Любой дурак почему-то чувствует, кто боится, а кто нет. И сейчас Климов не спал, он ждал, как поступит новенький. Подождал, подождал, усмехнулся в темноте и спокойно уснул.

Ангелина Ивановна

Гоша так и не отплатил Климову. Назавтра нашлась какая-то причина. Послезавтра их водили в музей. А потом, через неделю, было бы странно вдруг ни с того ни с сего налететь на Вову. Проехали. Гоша в глубине души понимал, что все это отговорки, что все прогульщики на свете очень хорошо умеют находить причины прогулов. Не настоял на своем — не хотелось связываться. Не сказал то, что думал, — зачем быть мелочным. Не поставил наглеца на место — а, наплевать на него, я выше этого. Не защитил слабого — а почему обязательно я? Эх прогульщики, прогульщики! Если бы вы пропускали только контрольные по математике. А то вы любую трудность норовите прогулять и находите уважительные причины…

Гоша сам не заметил, как начал потихоньку, помаленьку привыкать к интернату. Он быстро во всем разобрался.

Вот начинается новый день. Классная руководительница Ангелина Ивановна открыла дверь спальни и резко сказала:

— Подъем! Быстрее, быстрее! Что, Крысятников, никак не проснешься? А ты, Китаев, опять медленнее всех постель убираешь? Не надо было вчера до поздней ночи подушками кидаться.

— А мы и не кидались! — Они, правда, вчера не кидались. Женя Палшков честно смотрит на Ангелину Ивановну. — Зачем же зря говорить?

— Ну, не кидались, значит, страшные истории рассказывали. Что же, я вас не знаю? Двадцать лет в интернате. Чем рассказывать эти идиотские истории, лучше бы засыпали вовремя. И теперь бы не тянулись, как неживые. Надоело. Пять минут вам на все! И мы уходим на завтрак! Шевелись, Китаев! А ты, Климов, пока еще с нами, будь добр, живи по нашему режиму. Сделай нам такое одолжение!

Гоша первым вбежал в умывалку. Конечно, у окна спать почетнее, чем у двери. Зато тот, кто у двери, первый в умывалке. Следом вбежал Слава Хватов. Гоша придавил струю ледяной воды большим пальцем — полетели брызги в Славу. Он в одних трусах, обожгла его холодная вода. И от смеха трудно удержаться.

— Ты что, Гошка? Вообще?

Тут влетели в умывалку Климов и Денис Крысятников. За ними маленький Женя Палшков, а последним, как всегда, Алеша Китаев.

Климов сразу разобрался в обстановке:

— Ты что, Нечушкин, наших парней обижаешь? — И пошел на Гошу: грудь вперед, голова опущена. Танк. Разъяренный бык.

— Интересно получается. Девочки все давно одеты, а вам требуется особое приглашение. Хватов вообще в трусах да еще весь мокрый. Хоть кол на голове теши, честное слово. Как я от вас устала.

Ангелина Ивановна пришла вовремя. Так решил Гоша. Климов думал, правда, иначе.

— Ты, новенький, ошибся. Но я исправлю твою ошибку.

И очень нехорошо улыбнулся.

— Да я ничего, — встрял Слава Хватов, — да он ничего. Вода и вода.

— Помалкивай. Ты тут ни при чем. С ним надо разобраться. — Климов кивнул на Гошу.

Гоша отвернулся. Главный разговор между ними был еще впереди.

Ангелина Ивановна не стала вникать в эти слова. У нее полно других забот.

— Климов! Шею! Палшков! Уши! А ты, Нечушкин, руки до локтя с мылом! Тоже привычка — мыть одни пальцы.

— Я не пальцы, — пытается сопротивляться Гоша.

— Не спорь, Нечушкин, не утомляй меня с утра. Еще выясним, решил ли ты примеры.

Гоша примолк.

Почему-то Ангелина Ивановна не любит Гошу Нечушкина. Если строго разобраться, она права: Гоша плохо решает примеры. А математички всегда таких не любят. Они любят тех, кто хорошо решает примеры и задачи. Это закон. Гоша вздыхает. В той школе математичка без конца записывала ему в дневник одно и то же: «Не работал на уроке математики!» Этот восклицательный знак должен был заставить Нечушкина работать. И еще он, этот восклицательный знак, должен был встревожить Гошину бабушку. На это, наверное, надеялась учительница в той школе. Но бабушка почти никогда не заглядывала в Гошин дневник. Зачем ей в него заглядывать, бабушке-то?

Ангелина Ивановна не надеется ни на каких бабушек и мам. Она должна сама держать всех в руках. И она держит.

Вот Ангелина Ивановна прищурила глаза, сурово отчеканила:

— Федорова! Подбери лохмы! Носи бант или заколку, сколько раз говорить?

«Лохмы» — это про Лидины золотые волосы.

Гоша удивляется: Лиду тоже не любит учительница, хотя Лида Федорова лучше всех в классе соображает в математике.

Может быть, Ангелина Ивановна вообще не любит всех подряд?

Во время завтрака Ангелина Ивановна подходит к Алеше Китаеву:

— Опять ты медленнее всех ешь? Оставь капусту, отправляйся в класс. Я тебе говорю, Китаев.

Алеша заныл:

— Я не наелся, я доесть хочу. Я быстро.

Разве правильно отгонять человека от стола? Имеет он право на свою законную тушеную капусту?

— Я голодный, — настаивал Алеша. Впрочем, делал он это довольно весело.

— Голодные, Китаев, едят быстро. Они над тарелкой не задумываются, голодные.

— Ангелина Ивановна, — вдруг сказал Гоша, — но Китаев вообще медленный. Он же не нарочно.

Захотелось защитить недотепу из шкафа, Алешку Китаева. И тут же получил от Ангелины Ивановны:

— Опять ты, Нечушкин? Неужели я без тебя не знаю, кто тут у нас медленный, а кто быстрый? Слишком быстрых нам тоже не надо.

Она все-таки выставила Алешу Китаева из столовой. Он понуро побрел в класс. Согнулся в три погибели, напустил на себя большую печаль. Смотрите все, какой я несчастный.