Прогульщик

— «Теперь ничего», — засмеялась Зоя Викторовна. — Не «ничего», а лучшая наша работница Алена Кузанина. И скромная — сил нет.

Все девушки засмеялись, Аня и Таня — громче всех. Алена спряталась за высокую коробку с зайцами. Зоя Викторовна сказала ребятам:

— Вы не спешите, никакого соревнования не устраивайте. Эти проволочки пружинят, поэтому они выпрыгивают. Тут главное не торопиться, вот так, вот так.

Гоша заметил, что от ее голоса его пальцы стали двигаться спокойнее. Гоша первым вправил петельку в золотой шарик. Вот теперь это был настоящий елочный шар, полностью готовый к тому, чтобы висеть на ветке.

Гоша держал шарик за стальную тоненькую петлю, и он подрагивал, сияли его золотые бока. И тут Климов завопил:

— Я самый первый! У меня получилось!

Все стали смеяться, потому что видели, что самый первый — Гоша Нечушкин. И Климов сказал:

— Надоел мне этот Нечушкин — надо с ним разобраться.

Но Гоша не очень-то обращал на него внимание. Хотя, конечно, жалко, что нельзя проучить этого Климова раз навсегда. Почему ничего нельзя сделать навсегда?

Через минуту у всех получилась первая игрушка. А Гоша и Климов скоро закончили и следующий шар.

И оказалось, что это не так уж трудно. Даже весело. И все стали просить:

— Еще, еще!

— Пожалуйста. — Зоя Викторовна подвинула к ним ящик с серебряными шишками.

И они быстро стали вставлять петельки в шишки. Потом им достались светофорчики. А под конец — сверкающие стеклянные клоуны в пестрых колпаках. В самый кончик колпака надо было вдеть петлю. Минут через пять целая куча клоунов была готова. И до чего приятно было смотреть на все это богатство — игрушки, которые они помогли подготовить к празднику.

— Ну что, — Зоя Викторовна весело спросила, — устали, труженики?

— Не очень, — не совсем уверенно ответили они.

— Устали, — твердо сказала она, — и пальцы накололи, и глаза утомили. А как же? Работа есть работа. Вон и ваша воспитательница палец сосет, искололась.

Доброе, сдобное лицо Зои Викторовны стало строгим и серьезным. Твердая складка губ, твердый подбородок.

— У меня к вам деловое предложение. Каждую пятницу вы будете, как и сегодня, приходить к четырем в цех. Работы хватит. Мы найдем вам дело по силам, фабрике нужна ваша помощь. Рабочих рук не хватает. Вот в общих чертах и все.

Ребята стали растерянно переглядываться. Работать? Каждую пятницу? Почему вдруг? Зачем? Они живут на всем готовом, им никогда не приходило в голову — работать. До сих пор для них все делали другие. Белье стирали прачки. Посуду мыли специальные посудомойки. Картошку чистили тетя Полина и тетя Валерия. На всем готовом. И вот новость — работать. Немножко, ради развлечения, для разнообразия, как сегодня, — это хорошо. А так… Какой, скажите, пожалуйста, работник из Женьки Палшкова? Маленький, как второклассник. Или Китаев — какая от него работа? Он копуша, ему только в шкафу сидеть да книжки глотать. Что вообще могут дети?

Но тут Галина Александровна сказала:

— Сможете, сможете. Не сомневайтесь.

Гоша догадался, что она все это заранее придумала, с пятницами. На всем готовом — это не так уж хорошо, вот что она решила.

А Галина Александровна уверенно говорила:

— Они смогут, Зоя Викторовна. Это же вон какие старательные и работящие ребята. Вы сами видели, Зоя Викторовна.

Климов выскочил вперед:

— А чего? И поработаем. Деньги нам будут платить?

— А как же? — Зоя Викторовна была довольна. — Вот это настоящий разговор. Будете сами зарабатывать. Сколько заработаете, столько и получите. В собственные руки.

Они зашумели:

— Согласны!

— Деньги получим! Денежки!

— На что захотим, на то потратим!

— Мороженое, шесть пачек!

— Пирожное с кремом!

— Восемь, нет десять шоколадных батончиков! Они мечтали, они шутили и дурачились.

— В пятницу мы вас ждем к четырем. — Зоя Викторовна провожала их до проходной. — Мы — ваши шефы. А вы теперь — наши шефы. Будем помогать друг другу.

Тут она отдала Насте большой сверток. Там были апельсины, бананы и пирожные с кремом.

— Все-таки вы нам дали гостинцы, — весело сказала Ира Косточкова. — А мы думали, не дадите. Только работу дадите, мы думали.

— Отчего не угостить хороших детей? — улыбнулась бригадирша Зоя Викторовна, и добрые ямочки заиграли на ее щеках, на локтях, на подбородке. — Только это не самое главное — получать от всех гостинцы.

Бутылка с клеем

Гоша ложится спать и сразу вскакивает. В бок впивается что-то твердое. Заглянул под простыню — там бутылка с клеем. А ребята посмеиваются.

— Кто? — хмуро смотрит на них Гоша. Но можно не спрашивать. Климов, конечно. Другие тоже не голуби, но Климов — это Климов. Он и не отпирается, хохочет.

Надо бить. Сразу и крепко. Почему медлит Гоша? Нет, он не боится Климова, хотя Вова здоровее Гоши и дерется злее. Просто связываться неохота. Вот и все. И сразу находятся оправдания. Климов вот-вот уйдет из интерната — чего же с ним связываться? Кончится же когда-нибудь эта волынка с усыновлением. Десять раз в день Климов повторяет: «Меня усыновляют, еще немного осталось. И я от вас уйду. А вы тут кукуйте».

И кому говорил-то! Лиде Федоровой. У нее сразу полные глаза слез. Ее-то родная мать забыла, месяцами не приходит. Близко живет, но даже по воскресеньям не приходит никогда. Да разве одна Лида? Все мечтают, чтобы их усыновили. А усыновили одного Климова.

Гоша пульнул в Климова бутылкой с клеем, но промахнулся. И Климов захихикал еще ехиднее:

— Стрелок без ума! Тоже меткий нашелся!

— Ох и гад ты, Климов, — почти мирно вдруг сказал Гоша, — скорее бы тебя усыновили. Выкатился бы ты отсюда.

Климов почему-то не отозвался. Чего это он? Гоша удивился. Чтобы Климов промолчал — так не бывает.

А Вова Климов уже не хохотал. Он повернулся вдруг к стенке и сделал вид, что спит крепким сном.

— Вова, ты спишь, что ли? — спросил Женька Палшков. — Давай страшные истории рассказывать, Вова.

— Сплю. Выруби звук.

В спальне постепенно стало тихо. И скоро все заснули. Потому что давно известно: если не бросать друг в друга подушками, не рассказывать страшные истории, не смеяться и не прыгать по кроватям, засыпаешь довольно быстро.

Тихо посапывает спальня, только Вова Климов лежит и смотрит в темноту. Он один знает, почему не хочется ему сегодня беситься и носиться. Он знает, а больше никого это не касается.

…После ужина Климова вызвал к себе директор. Наконец-то. Вова помчался вниз, перепрыгивая через две ступеньки. Усыновление — что же еще? Раньше его вызывали в кабинет директора из-за разбитых тарелок, один раз — из-за голубя, которого Вова ловко поймал и привязал за ногу к забору. Теперь у него, у Вовы, в этом кабинете совсем другие дела. Наконец пришли все нужные документы. Интересно, сегодня его отдадут отцу? Или придется ждать до завтра?

— Садись, Климов, — сказал директор. Вова насторожился. Разговор должен быть коротким, и садиться вовсе не обязательно. Уши у Вовы запылали, узкие недобрые глаза уставились на Андрея Григорьевича. А директор вел себя странно. Он мялся, мычал и никак не мог начать разговор. Такое Вова видел впервые, хотя прожил в интернате уже три года.

— Вот какое дело, Вова Климов. Понимаешь, усыновление твое откладывается. Ну, не получилось. Ты не особенно расстраивайся, в общем, не пойдешь ты домой. Пока. А живи пока здесь. Ну чего ты, чего ты?

Климов жестко ответил:

— Я ничего.

И тут плечи у Вовы затряслись, лицо сморщилось, слезы покатились, горькие, как морская вода.

Директор молчал, отвернулся. Потом сказал:

— Ты взрослый парень, я с тобой по-взрослому буду говорить. — Директор вертел в руке какую-то тетрадку, сердце колотилось, и лекарство, которое он проглотил перед Вовиным приходом, совсем не помогало. Директор продолжил: — Считается, что любой дом лучше, чем интернат. Ну считается, и, наверное, правильно. Так и есть. Дом есть дом. Но, понимаешь, все-таки не любой. Не любой, Вова. И я не могу допустить, чтобы ты опять оказался среди безобразия, среди опустившихся людей. Подонков. Я за тебя отвечаю. Сегодня состоялся суд, были свидетели. Люди знают жизнь твоего отца. И я тебя не отдал. Твой отец, Вова, не начал новую жизнь. Обещал, но не смог. Вот все, парень. Такие дела.