Страница 1 из 38
Грему и Джесс, а также Мэтью и Грему де Янгеру
ГЛАВА 1
СТАРИННЫЕ ВЕСЫ
Канадский писатель-натуралист Эрнест Сетон-Томпсон в день, когда ему исполнился двадцать один год, получил странный счет. Его отец скрупулезно зафиксировал все расходы на сына, не забыв включить в счет даже гонорар врача, принимавшего роды. Еще более необычным было то, что, как утверждают, Эрнест этот счет оплатил. Поначалу я считала, что господин Сетон-старший слишком экстравагантен, но теперь начинаю думать, что он, возможно, прав. Разве мы не в долгу за сам факт своего появления на свет? А если да, то сколько и кому или чему мы должны?
Написать эту книгу меня заставило не только любопытство, но и надежда, что в ходе работы над ней я смогу глубже изучить мало мне известное, но весьма интригующее понятие долга.
Эта книга не имеет никакого отношения ни к управлению долгами компаний, ни к национальному долгу, ни к планированию семейных расходов, ни к тому, как выгодно брать деньги в долг, а потом пускать их в рост, ни даже к определению, приобрело ли ваше хождение по магазинам маниакальную форму или еще нет. От текстов на эти темы ломятся книжные магазины и Интернет.
Не найдете вы здесь и рассуждений о таких зловещих материях, как карточный долг, возмездие мафии или кармическое воздаяние, когда за дурно прожитой жизнью следует реинкарнация в форме какого-нибудь насекомого. Не будет в моей книге и мелодраматических красавчиков с лихо закрученными усами, которые собирают арендную плату и требуют интимных услуг от женщин, неспособных вовремя расплатиться за жилье, хотя такие истории не оставляют читателя равнодушным. Вместо этого я буду говорить о долге как о некоей порожденной человеческим воображением идее, умственном построении, конструкте и о том, как эта идея может отражать и разжигать неуемные страсти и заключать человека в оковы столь же неуемного страха.
Авторы пишут о том, что их больше всего волнует, говорит Алистер Маклеод[1]. Но и о том, что приводит их в недоумение, добавляю я. Темой моей книги является самая волнующая и загадочная вещь из всех, которые я знаю. Ибо именно здесь странным образом пересекаются деньги, слово и вера, и это сплетение таит в себе поистине взрывную силу.
Вещи, которые занимают нас, когда мы становимся взрослыми, вызывали наш интерес и в детском возрасте — по крайней мере, так было со мной. В конце 1940-х общество, в котором я росла, полагало невозможным обсуждать три темы. Никто не мог заговорить о деньгах — особенно о том, сколько каждый зарабатывает. Нельзя было рассуждать о религии, дабы разговор не привел к испанской инквизиции или к чему-нибудь похуже. Наконец, запрещалось говорить о сексе. Живя в семье биологов, о сексе — как минимум — среди насекомых я могла прочесть в учебниках, разбросанных по всему дому. Так что о яйцекладе я была наслышана. А поскольку запрещенное всегда привлекает детское любопытство, я сосредоточила внимание на двух других табу: финансах и религии.
Поначалу они мне казались вполне ясными и понятными категориями. Существовал мир невидимых вещей, относящихся к Богу, и существовал мир вещей вполне материальных, относящихся к кесарю. Последние принимали форму «золотых тельцов», которых у нас в Торонто в то время почти не водилось, и денег, из любви к которым вырастало все зло на земле. Но с другой стороны, существовал герой комиксов Скрудж Макдак, про которого в то время я очень любила читать, — такой вспыльчивый, прижимистый, не всегда честный миллиардер, получивший свое имя от персонажа известной повести Чарльза Диккенса — скупердяя Эбенезера Скруджа. У плутократа Макдака было огромное хранилище золотых монет, куда он и трое его племянников ныряли как в бассейн с водой. Для дядюшки Скруджа и троицы утят деньги были не источником зла, а любимой игрушкой. Вот теперь и понимай, какой из этих двух взглядов на деньги верный?
У нас, детей 1940-х, конечно, водились карманные деньги, но нам и в голову не приходило говорить о них или — что казалось уж вовсе немыслимым — любить их. В то же время нас с раннего детства учили, как с ними обращаться. Когда в восьмилетнем возрасте у меня появился первый источник дохода, я уже имела некоторое представление о деньгах, получая пять центов в неделю на свои нужды. На эти деньги можно было нанести в два раза больше вреда зубам, чем это доступно детям в наши дни. То, что оставалось после покупки конфет, я хранила в жестянке из-под чая «Липтон», на котором сверкающими красками были изображены закутанная в паранджу индианка, слон, пальмы, смуглые мужчины в чалмах и невероятно синее небо. На монетах с одной стороны были отчеканены листья, с другой — голова короля. Я ценила их по тому, насколько редко встречалось то или иное изображение и насколько оно мне представлялось красивым. Правящий монарх Георг VI встречался довольно часто, а потому на моей шкале ценностей занимал скромное место. Кроме того, у него не было ни бороды, ни усов, как, например, у Георга V, монеты с изображением которого еще были в ходу. Реже всего попадались монеты с изображением совсем уж заросшего волосами Эдуарда VII.
Я скоро сообразила, что эти монеты можно было менять, например, на «рожки» мороженого, но не думала, что они чем-то отличаются от той валюты, которая была в ходу у моих сверстников: карты с изображением самолетов, крышки от молочных бутылок, книжки комиксов и стеклянные шарики. Внутри каждой такой категории царил тот же принцип: редкость и красота экземпляра повышали его цену. Обменные курсы устанавливали сами дети, хотя споров по этому поводу было предостаточно.
Но все изменилось, когда я получила работу. Мне платили целое состояние — двадцать пять центов в час! А работа заключалась в том, что мне нужно было катать по снегу детскую коляску с ребенком. Всякий раз, возвращая после прогулки ребенка живым и не окончательно замерзшим, я получала двадцать пять центов. С этого момента я поняла, что ценность монеты никак не связана с тем, голова какого короля на ней красовалась, и извлекла важный урок: в высших финансовых сферах эстетические соображения только мешают.
Как только у меня появились деньги, мне посоветовали открыть счет в банке. Поэтому я распрощалась с чайной жестянкой и обзавелась красной банковской книжкой. Теперь разница между монетами с изображением королей, с одной стороны, и стеклянными шариками, молочными крышками, книжками с комиксами и картами с изображением самолетов, с другой, обрела для меня полную ясность, поскольку шарики и прочее нельзя было положить в банк. В то же время деньги нужно непременно держать в банке, потому что только там они могут быть в полной сохранности. Когда у меня накапливалась небезопасная сумма — скажем, один доллар, — мне следовало отнести ее в банк, где устрашающего вида кассир делал в моей книжке соответствующую запись. Последняя строка в книжке называлась «остаток», или «баланс», но я не очень хорошо представляла, что это значит, и, поскольку это слово у меня ассоциировалось с равновесием, я все время ожидала встречи с весами.
Периодически в моей красной банковской книжечке появлялась дополнительная сумма, которую я в банк не вносила. Мне сказали, что это называется моим «интересом», то есть деньгами, которые мне причитаются за то, что я храню деньги в банке. Этого я тоже никак не могла понять. Конечно, сам факт увеличения суммы на счете у меня действительно вызывал интерес, и я предполагала, что эти дополнительные деньги называются «интересом» именно поэтому. В то же время я понимала, что сама их не заработала, поскольку никаких детей, принадлежавших банку, не катала по снежным тропинкам. Откуда же брались эти таинственные деньги? Наверное, их приносила Зубная фея — ведь дарила же она мне монету в пять центов за каждый выпавший молочный зуб. Фея жила в сказочной стране, местоположение этой страны я определить не могла, но в ее существовании не сомневалась: иначе нельзя было объяснить появление пяти центов при выпадении очередного молочного зуба.
1
Алистер Маклеод (р. 1936) — канадский писатель (здесь и далее примеч. переводчика.)