Знак Зверя

Или бросят далеко на запад, в Герат, обдуваемый иранскими ветрами, или на восток, в горный Кунар, или в северный лазуритовый Бадахшан, или в Нуристан, медвежий лесистый угол в горах Центрального Гиндукуша: здесь в дубовых и сосновых лесах действительно водятся медведи, бурые и черные, а в деревянных деревнях живут светлоглазые и светлоликие люди, потомки воинов, сражавшихся в фалангах Александра Македонского.

Операция может проходить в любой провинции Афганистана: в Пактике или в Пактии, граничащих с Пакистаном, в Кундузе или Фарьябе, граничащих с СССР, в центральных — Парване, Вардаке, Каписе, Лагмане... Разве угадаешь, какое место на кирпично-желтой раскаленной карте накроет генеральский палец, стягивая колонны из полков и бригад, разбросанных по горам и степям Афганистана.

2

В разгар подготовки к операции пришла колонна из Кабула. Она доставила в город у Мраморной горы муку, табак, почту, строительные материалы и партию поросят, которых тут же препроводили в первую батарею.

Поросят было десять. Они были худые, грязные, с огромными розовыми ушами и голубоватыми глазками. Вечером командир артиллерийского дивизиона подполковник Поткин приехал взглянуть, как они устроились. Короткошеий подполковник с двойным подбородком и нависавшим над портупеей животом, хлопая белесыми густыми короткими ресницами, внимательно и дружелюбно разглядывал тощих хрюкающих поросят. За его спиной стоял угрюмый комбат Барщеев. Осмотрев поросят, подполковник сказал: надо, знаешь, приставить, значит, самое, ептэть, такого, чтобы мог с душой, отношение чтобы душевное имелось. Комбат засопел. Лучше, самое это, конечно, чтобы из деревенских, а то эти какие-нибудь городские живодеры, сам понимаешь. Комбат вздохнул. Ну что ты, Трофимыч, вздыхаешь? Понятно, понимаю, но что я мог? Отдать во вторую или в третью — там же мусульмане сплошь, самое это, гвоздями и порохом кормить их будут, ну. Но и у меня и узбеки есть, и туркмен. Но, Трофимыч, не столько же, так что... зато, как вырастут, хряк как зачнет свинок херачить, — глаза подполковника заблестели, — как зачнет, как зачнет! а? х-х-х! — и расплодятся, самое, каждый день котлеты... в общем, короче, ты подыщи человека, пастуха, от нарядов, от операций освобождается, только вот ездит по батареям и останки, то есть остатки, короче, объедки собирает, кормит их, поит их, хрушек этих.

На вечернем разводе комбат спросил: кто хотел бы все ночи подряд спать? Строй оживился. Спать, а не торчать с автоматом на позиции? Строй недоверчиво загудел. Спать по ночам, не чистить орудия, не участвовать в операциях, быть свободным от всех без исключения нарядов?

— А! — послышались возгласы смекнувших. — Ишь! ишь! чего! Не-ет! не-ет, ишь чего!

— Нужен человек, который любит животных, — продолжал комбат, и строй завихлялся, заржал.

Кто-то крикнул:

— Енохова! он очень любит! его! гыы!

Стройный широкоплечий Енохов засмеялся вместе со всеми.

— А Бесика? Бесик! ты любишь животных? Он любит, товарищ капитан, он юный натуралист!

В ответ разверзлась пещера и, звеня шашками и кинжалами, цокая по зубам подковами, на храпящих конях понеслись, джигитуя, грузинские ругательства, — Бесикошвили был оскорблен и возмущен.

Комбат подождал и энергичным возгласом восстановил тишину и сказал, что животным необходим уход, и, если не найдется доброволец, придется его назначить. Строй зашумел. А если галдеж не прекратится — помаршируем на сон грядущий. Строй зашелестел, умолк. Есть еще и такой вариант: в обязанности дневальных будет входить и забота о животных. Строй был против, категорически. Ну тогда думаем, решаем. Кто? Комбат обвел строй взглядом. Так. Добровольцев, значит, не имеется?.. Что ж...

— Я!

Взгляды офицеров и солдат сошлись на узкоплечей фигурке.

— Ну, — сказал комбат, — вот и хорошо.

Свинопасом стал Коля.

Как и было обещано, его освободили от нарядов и ночных смен. После завтрака, обеда и ужина его возили на машине по батареям, и он собирал то, что оставалось на столах и в баках: кашу, куски хлеба, компот. В остальное время чистил загон и пас блудливых поросят в степи между батареей и Мраморной. Над ним, конечно, потешались: называли главным героем афганской войны, говорили, что ему надо выточить к дембелю отличительные знаки в петлицы, — батарейный художник, специалист по наколкам, набросал на тетрадном листе эскиз: два уха, пятак и Корыто.

— Зачем лезть в кишлаки с гаубицами! — хохоча, восклицали шутники. — Снаряды тратить. Пустим взвод Кола — он там быстро порядок наведет. Из Панджшера Масуда никак не выкурят, а мы туда — взвод Кола. Только пятки того Масуда сверкать будут.

— И наградят Кольку орденом. Сам министр обороны будет вручать, прилетит, скажет, где тут герой, я ему орден привез. Ну — оркестр туш, все по стойке смирно во главе с кэпом на плацу, и тут с хрюкающим взводом — Кол вразвалку к министру подходит: ну что приехал? что привез? А вот, — орден Хряка.

— Золотого.

— Да, орден Золотого Хряка, Зэха. И все? Нет, водки, разумеется, папирос. А это кто? Это? где? эта? Ну эта баба, да. А это со мной, лепечет министр, приехала посмотреть, как вы тут воюете с басмачами. Ну, в тот домик мраморный подошлешь ее. Если, конечно, можно полюбопытствовать... Любопытствуй. Что в этой мраморной вилле? Ну, если прямо сказать, — свинарник, я там ей войну показывать буду.

Подполковник Поткин, наведываясь в батарею, обязательно заглядывал в свинарник. Однажды он неосторожно сказал, что львиная доля свинины будет, разумеется, оставаться артиллеристам, а остальное... Замечание вызвало неудовольствие, раньше говорили, будто все свиньи попадут на столы артиллеристов, а теперь выясняется — львиная доля, а остальное — в полк, на столы высшего офицерства. Сегодня — львиная доля, а завтра выяснится, что копыта и хвосты артиллеристам, а львиная — в полк. Но подполковник Поткин заверил, что львиную свинину будут есть артиллеристы, а остальное — все остальные, потому что хорошо питаться должны прежде всего артиллеристы, слуги, так сказать, самое, это, ептэть — богини войны.

— А то что же получается? — Поткин оглядел лица солдат, обернулся к офицерам. — Если ее плохо кормить?

— Кого? — спросил комбат угрюмо. Поткин округло провел руками в воздухе:

— Богиню.

— Мумия, — сказал прапорщик. — Кожа да кости.

— Доска! Селедка! — выкрикнули из строя.

А еще кто-то, раздухарившись, сказал, что у нее ни того, ни сего не будет, а задница будет с кулачок. Поткину шутки не понравились. Шутки шутками, но и меру надо знать.

— Ну ладно, хватит ржать! — оборвал он смех и уехал.

Он сидел рядом с водителем и сосредоточенно глядел вперед. Перед его мысленным взором вырисовывалось нечто огромное, могучее, тяжелое, сопящее, с колышущимися снарядоподобными грудями...

Политработник старший лейтенант Овцын при случае тоже посетил свинарник, он глянул в окно и подумал, что свинарник просторен и светел, как школьный класс. (Он каждый день читал газеты, а в них что ни класс — то светлый и просторный.)

— Хорошо здесь, — сказал Овцын Кольке, разливавшему по корытам поросячий завтрак.

Визжа и толкаясь, хотя места было достаточно — свинарник действительно был просторен и светел, как... школьный класс, — ушастые животные с напряженными хвостами завтракали. Среди них выделялся своими размерами, мастью и наглостью один хрячонок. В отличие от розоватых соплеменников, покрытых белой шерстью, он был смугл, а бока и спину украшали черные яблоки. Он периодически отгонял сокорытников и пытался заслонить подступы к жирному хлебалу, и некоторое время ему это удавалось, и сокорытники жалобно визжали, тычась в бок, покрытый черными яблоками, но вот какой-нибудь изворотливый пролезал к корыту и совал мокрый жадный нос в теплое месиво, — хрячонок угрожающе верещал и ударом морды отшвыривал едока, а в это время — в это время все остальные торопливо наворачивали. В свинарнике было два корыта, на пять рыл по корыту. Сокорытники хрячонка в черных яблоках проигрывали в весе и жизнерадостности поросятам из другого отделения, а один уж и явно на ладан дышал — был вял и молчаливо-задумчив. Овцын, понаблюдав за хрячонком в черных яблоках, посоветовал Кольке: