Страница 42 из 43
— Всем оставаться на месте, — сказал он. — Я пойду один… Сейчас, — четырнадцать тридцать шесть. Если до восемнадцати часов не вернусь или не выйду на связь, отступайте к лагерю…
Он поймал себя на том, что сказал это непонятное слово «отступайте», которое не имело к окружающей действительности никакого отношения. А было из какой-то другой действительности, — как из другого мира.
— Возвращайтесь в лагерь, — поправился он. — Если не выйду на связь к утру, — считайте меня коммунистом.
Это он так пошутил. Очень неудачно. Глупо. Как не должен был шутить. Никто не понял, что он хотел сказать.
— Если к утру не выйду на связь, — поправился Гвидонов, — возвращайтесь в Кызыл… А там, как решит начальство… Но, скорее всего, до шести я вернусь.
— Владимир Ильич… — сказал Петька.
— Нет, ты тоже остаешься здесь.
Тот сделал недовольное лицо.
Такая — любовь. Гвидонов даже немного рассочувствовался. Откуда что взялось.
Если не вернуться вовремя в сон, — он пропадет. Или начнется другой. А первый никогда не досмотришь до конца. Не узнаешь, чем там все закончилось.
Куй железо, пока горячо.
Цыплят по осени считают.
Береги одежду снову, а честь смолоду.
Лучше поберегись, лучше тебе не ходить туда. Что тебе там нужно?.. Досмотреть уплывающий сон? — так его уже и нет. Он закончился, как заканчиваются все сны.
Получить новую порцию впечатлений?
Что, разве не хватило?.. Некоторым подобных впечатлений на месяц хватит. А некоторым — на год…
Конечно же, — план.
А он солдат, — который еще разок хочет взглянуть в глаза неприятелю.
Поход испортило то, что он был не один. Так теперь казалось… Что их слишком много собралось для этого места. Колонна их была слишком большая, слишком многолюдная. Поэтому все и посходили с ума.
Пьяный Федор, который позавчера вечером пришел нападать на него у разрушенной церкви… Его товарищи по работе, которые сделали это сегодня.
Не в самый лучший момент. Значит, спонтанно, по внутреннему убеждению… Как и пьяный Федор.
Это они, они, они… Не контрабандисты, не отряд туристов, не искатели женьшеня, не спецназ ГРУ. Это они, монахи, — понаоставляли за собой следов.
Но как, каким образом, когда профессор ничего не нашел?..
Или он правду ему сказал тогда, не кокетничал, — что ничего не знает о своей профессии?.. Как и он, Гвидонов, ничего не знает о своей.
Тогда, значит, и такое возможно. Такая иллюзия?
«Четырнадцать пятьдесят четыре, — записал Гвидонов в блокнот. — Стою у трупа охранника. Сознание ясно.
Это должен быть монстр, какое-нибудь ужасное чудовище, — которого я обязан смертельно испугаться. Чтобы повернуть назад.
Интересно, можно ли умереть от страха? Можно… Могу ли я умереть от страха, если знаю, что меня будут пугать?
Могу…
Я помню его взгляд… Но я тогда не знал, что это фантом. Это должно многое изменить…»
Гвидонов отвлекся от литературного творчества, спрятал ручку и блокнот, взглянул напоследок на убитого в спину охранника, и направился дальше.
Он пишет для себя, его литературный опыт не предназначен для общего употребления. Не ради славы старается он.
А для того, чтобы как-нибудь, удобно устроившись на диване, под ненастье за окном, под беззвучную картинку телевизора, с горячим чаем на стуле, — перечитать все это. И попытаться что-нибудь понять.
Про тех людей, которые водят его за нос.
Чувствуя себя в полной безнаказанности.
Пользуясь хитрыми приемами психологического воздействия на других людей, — которые они долгими веками разрабатывали в кромешной темноте своих родных подземелий.
На тот случай, если не доберется до их базы сегодня.
Которая, судя по психической защите, — где-то совсем рядом.
Пока не посмотрит в их наглые гипнотизирующие глаза, и не скажет: Вы арестованы!..
По какому уголовному кодексу? За что?.. За незаконный переход границы?
Или, скорее, скажет: Нужно делиться. Отливайте-ка в пустую тару половину из своей бочки с эликсиром. В противном случае даю команду на вызов штурмовиков. Так он скажет?
Что вообще, он может сказать им? Которые, его не ждут. И к себе не приглашали?
Гвидонов прошел метров сто, и остановился, чтобы прислушаться к себе. До их сосны с бугорком оставалось метров двести…
Да, какое-то беспокойство появилось, какое-то напряжение. От того, что вокруг стало тихо. Не было ветра, не шевелились деревья, не было птиц, не слышалось шороха зверей, — вообще не было вокруг ни единого звука.
Как в подземелье.
Но не было еще опасности. Она еще оставалась вдали… Но беспокойство уже было. Будто на горизонте собрались сизые тучи, и все небо заволокло, как при затмении солнца, густой тенью. Тучи роились, двигались ближе, росли, и цвет их менялся на зловещий. Все на земле пригнулось в ожидании бури, сникло, сдалось.
Но ничего же еще не происходило. Ожидание, — это не факт.
«Пятнадцать часов восемнадцать минут, — записал Гвидонов в блокнот. — До сосны приблизительно двести пятьдесят метров. Чувство легкого беспричинного беспокойство. Необоснованного… Что-то внутри, — будто бы, чуть тяжелее дышать».
Сосна.
Тот, первый раз, он достиг ее перебежкой, словно вынесенного вперед окопчика, на линии фронта.
За которым, — уже противник.
Сейчас, — пришел.
Потому что это была контрольная точка. За которой начиналась неизвестность.
Смотрели, смотрели на него, — никуда не деться от их взглядов. Глиняных чудовищ, являющихся плодом его потревоженного чуждой волей воображения. Не по себе было от собственной беззащитности, — все, как в прошлый раз.
Но теперь его не проведешь на мякине.
Ничего с ним не может случиться. Ничего они с ним не смогут сделать. Только попытаться обмануть. Только перепугать, — чтобы он повернул обратно.
Но он, — не повернет.
Он еще посмотрит в их бесстыжие сектантские глаза…
Говорят, — они умны.
Вот всех книгах, которые он изучал, везде было про махатм написано, что они умны.
Долго живут, мудры, и очень много знают.
Должно быть, с ними интересно поговорить. Как всегда интересно поговорить с умным человеком. Который не желает тебе зла.
Пусть не желает добра, это его дело. Но который не желает тебе зла.
Тогда с ним интересно поговорить.
Есть какое-то спокойствие в умных людях. И — достоинство.
Они, если умны, да еще и мудры вдобавок, скажут ему:
— Ильич, кому ты служишь? Ради кого стараешься?..
Скажут:
— Тебе много пообещали. Ты бы согласился и за меньшие бабки. Тебя явно переоценили.
А он ответит:
— Этих бабок мне не видеть, как своих ушей. Я — знаю это… Я все знаю о крючках и наживках. Меня ими не удивишь.
— Тогда зачем? — спросят они. — Тогда мы не понимаем.
— Интересно, — ответит он им. — Поздно что-либо менять. Я привык идти по следу, без этого жизнь становится пуста. След, его запах, наполняет меня смыслом. И тогда я чувствую, что что-то во мне не напрасно.
— Вот ты и пришел, — скажут они. — Что дальше?
Дальше?..
Но он же еще не пришел.
Подбрасывает на ладони стреляную снайперскую гильзу, и по привычке чуть пригибает голову, чтобы не получить в нее пулю.
Со стороны чудовищ.
Которые недобро смотрят на него, — и взгляд их, разглядевших его, — кровав.
«Пятнадцать часов, сорок одна минута… Сосна… Не по себе. Слишком силен противник. У меня нет шансов. Я понимаю, что он — вымысел. Но если, нет? Если я ошибаюсь.
Логично, — отступить. Он наблюдает за мной. Еще терпит, но его терпение может закончится».
У него нет — центра тяжести. Он — везде. Неизвестно, — что он решил, и на что решился. Что намерен предпринять. Какие действия.
Как долго он собирается ждать.
Нужно, — отступать.
Мираж.
Гвидонов вспомнил, что перед ним, — мираж. Пришлось сделать усилие, это было непросто. Чтобы, — вспомнить.
Это всего лишь защитное внушение.