Герой дня

Муле доложил, что обер-лейтенанта дожидается какой-то эсэсовский интендант. Шумит, твердит, что, пока он отсутствовал, его квартиру обчистили люди из батальона Вилле.

Обер-лейтенант сдержанно спровадил его и дал приказ к выступлению. Интендант кричал что-то насчет воровства у своих и военно-полевого суда. Вилле только улыбнулся и велел запускать моторы. «Чиновничья душонка, нацистский бюрократ», - думал он. Зато Муле заинтересовался описанием пуховиков. У него был нюх на подобные вещи.

Батальон продвигался на запад вдоль южной опушки леса. Длинное облако пыли. Хутора - обычно три-четыре деревянные хибары - и тут стояли пустые. Солдаты вылезали из машин, гоняясь за бесхозными курами. Разыскали даже брошенного на цепи молодого пса. Каждому хотелось погладить собаку. На одном чердаке наткнулись на гроб с медными ножками в виде львиных лап, полный репчатого лука. Шутки ради гроб прицепили к бронетранспортеру. После обыска спецкоманды, как водится, поджигали домишки. В ранних сумерках зарево было видно далеко. К Гульевке вышли без происшествий в 21.40. Вилле даже усомнился, что партизаны еще находятся в здешних лесах. Или они вовсе круглые дураки в военном деле. На его взгляд, операция велась слишком открыто.

Гульевка оказалась большой деревней, но людей и тут - ни души. Однако сносный ночлег подыскать можно. Жители, похоже, удирали сломя голову. В чердачной каморке осталась только какая-то умирающая старуха. Запах жуткий. [68]

Вилле осматривал поповский дом. Одна комната битком набита иконами, расшитыми тряпками и всевозможной церковной рухлядью. Кругом лампады, черные кованые кресты, витиеватые латунные оклады. Странно. Чем-то они его раздражали. Пахло гнилыми фруктами и прогорклым маслом. «Холодная пышность окладов древних икон, только руки да лица выписаны кистью. Ни следа психологизма, - размышлял Вилле. - На всех руках стигматы, точно орнамент. Смерть, где твое жало?… Глубокая связь греко-православного культа с болью. Надо бы изучить». Большое изображение Христа, очевидно алтарное, по всему образу - следы крови. Вилле разглядел в ранах тончайшие канальцы и спрятанные в доске баллончики с высохшей краской. «Ну и ну! Ох, хитрецы! - Открытие поразило его. - Культ, обман и массовое внушение. Надо бы поговорить об этом с Рудатом. За ужином. Не исключено, что этот хлам представляет художественную ценность. И может весьма украсить современный интерьер».

Он позвал Муле. Поручил ему разыскать старшего рядового Рудата и привезти сюда.

– У нас есть приличное вино?

– Так точно, господин обер-лейтенант! - проворчал Муле. «Длинноносый золотушный кретин», - сердито думал Вилле, усаживаясь в машину. Он ехал проверять меры по охранению населенного пункта и юго-восточного участка лесного массива.

Ни Рудата, ни Пёттера Муле не нашел, хотя вдоль и поперек исколесил всю Короленко, где стоял мадьярский штаб. Он мотался по деревне до тех пор, пока какой-то говоривший по-немецки фельдфебель не показал ему их квартиру. Увидев на койках цветастые пуховые одеяла эсэсовского интенданта. Муле прямо расцвел. В доме ни души. Чутье привело денщика в импровизированный офицерский клуб, точнее, штабной кабак. Офицеры, вино, бабы. И Пёттер тут как тут. Играют на сотенные билеты и на матрасы - небось из штабного имущества. «У-у, балканское отродье!»

Рудат сидел поодаль, бледный и пьяный. Чернявая бабенка прижимала его лицо к своему пышному бюсту и слюнявила поцелуями смазливую мордашку.

– Приведи мне парня в порядок! Покажи ему, чем может порадовать человека жизнь и вечная женственность! - гаркнул Пёттер.

Девица еще крепче притянула Рудата к себе и расстегнула блузку, оголив белую грудь.

– Не хочу! Сказано тебе: не хочу! - вяло отбивался Рулад.

– Ротный тебя требует, - сказал Муле.

– Сейчас? На кой я ему сдался?

– К сожалению, я не царь Соломон, а всего лишь Эрнст Муле. Пошли! - Он усадил вдрызг пьяного Рудата в коляску мотоцикла и помчался назад в Гульевку.

– Небольшой перерывчик, - обратился Пёттер к своим партнерам, которые явно были в проигрыше, и пошел к себе на квартиру. Там он постарался предусмотрительно спрятать вещички, позаимствованные у интенданта. А пуховики сменял у одного казачьего капрала на две трофейные оленьи шкуры. Капрал определенно остался в барыше.

– В сорок лет жизнь только начинается, - объявил Пёттер, тасуя новую колоду. Ему по-прежнему везло.

Обер-лейтенант Вилле схлестнулся в это время с казачьим атаманом, в прошлом землевладельцем с Дона. Кое-кто из его людей негласно мародерствовал в лесных деревнях. При этом два патруля подорвались на минах. Потери: четыре лошади и трое людей. Другие казаки, вернувшись в подпитии из лесу, открыли стрельбу и ухлопали немецкий спаренный пост. Еще двое солдат из второй роты бесследно исчезли. Вилле фальцетом пролаял, что расстреляет любого власовца, который без приказа покинет указанные позиции. Атаман держался невозмутимо: ему доставалось двадцать процентов всей добычи. [69]

Вилле уже почти добрался до своей квартиры, когда его нагнал автомобиль с эсэсовцами. Обергруппфюрер - типичный ландскнехт с Рыцарским крестом - коротко сообщил ему приказ командования передислоцировать батальон в лесную деревню Хабровку, на семь километров в глубь леса, и блокировать с юга большой лесной проселок.?

– А почему, позвольте узнать? - холодно осведомился Вилле, чуя каверзу Фюльманша.

– Потому что партизаны отошли на север, господин обер-лейтенант.

– И вы ничего лучше не придумали, как сообщить мне об этом сейчас, когда батальон уже занял позиции и расквартировался?!

– Вот именно, - сказал обертруппфюрер. - Это ведь операция против партизан, а не тыловые учения военного училища.

– Это я заметил, - съязвил Вилле.

– Что «это»?

– Что в вашем приказе и не пахнет теми азами военной тактики, которые, кстати сказать, изучают в училищах! У меня пока нет связи с Хоэнзее, и я считаю безответственным гнать ночью через партизанский лес батальон, сформированный наспех, да к тому же усталый!

– Наша задача ознакомить вас с приказом, господин обер-лейтенант, а не пускаться в дискуссии, - послышался из машины сипловатый голос. Вилле думал, что там никого нет.

Низенький, бюрократического вида шарфюрер СС включил карманный фонарик и делал какие-то пометки в черном блокноте. Справа и слева от него сидели дюжие эсэсовцы с автоматами. На Вилле он и не глядел. На рукаве шарфюрера виднелась эмблема гестапо.

– Есть еще вопросы, господин обер-лейтенант?

Вилле счел за благо воздержаться от вопросов, пробормотал что-то смягчающее насчет чувства ответственности, заботы о батальоне и прочая и прочая.

Он не договорил, с радостью увидев подъезжавшего Муле. Рудат вытянулся перед Вилле по стойке «смирно» и доложился.

– Отлично, Рудат, - сказал Вилле. - Погодите минуточку. Я только что получил приказ о передислокации.

Муле грубо выругался и развернул мотоцикл. Луч света от мотоциклетной фары скользнул по лицам эсэсовцев в автомобиле.

«Быть не может! - подумал Рудат. - Я просто-напросто в стельку пьян. Таких лиц тысячи». В шарфюрере он узнал человека из подвала и отчетливо понимал, что ошибка исключена. Человека, который был тогда в никелевых очках. В темноте Рудат искал его глаза. И заметил, как один из сопровождающих навел на него, Рудата, автомат.

– Где-то я вас видел, - опять послышался из машины сипловатый голос. - Кажется, мы с вами уже сталкивались. - Фонарик осветил лицо Рудата, белые пятна вокруг ожоговых пузырей.

– Нет, - возразил Рудат, - я ни разу не имел дела с гестапо.

– Ни разу? - Человек задумчиво посмотрел Рудату в глаза. Потом погасил фонарик. Вилле облегченно вздохнул.

– Порядок, - сказал обертруппфюрер. - Через тридцать минут батальон должен быть готов к маршу, господин обер-лейтенант. Выступайте прямо на Хабровку. Вот здесь, - он показал по карте. - Радиосвязь установите уже из Хабровки, так требует безопасность.