Страница 9 из 145
Что есть для женщины правда? Мужчинам нередко правда представляется в строгом, но красивом наряде, вроде фрака. Для женщины же это широко открытая звериная пасть, куда гонит ее жизнь. Добровольно идти в эту пасть желающих не находится.
Перед судьбой женщины художник нередко оказывается в роли ученика, пытающегося читать мораль учителю.
Для российской женщины, прошедшей школу надругательства пьяных мужей, кровь абортов и равнодушия государства, правда — лишь дополнительная соль на рану. Зачем она ей?
Брошенная и оскорбленная мать еще вчера получала на ребенка пять рублей, старушка за убитого на фронте сына — семь. А что изменилось сейчас?
Для нашей женщины театральное представление заканчивается, едва начавшись. Она уже не зрительница на шекспировском спектакле, события прямо со сцены входят в ее жизнь. И каждая начинает играть свою трагическую роль, написанную Судьбой.
Как тут не кутаться в латаное покрывало самообмана? Ложь оказывается ближе, привычнее, домашнее. Она, словно толстый живот давно надоевшего мужа, от которого уже никуда не денешься. В обнимку с ложью спать еще можно, правда уснуть не дает.
Наша женщина, поломавшись немного, вранье мужу простит, но правду — никогда!
Впрочем, легко ли отличить правду от лжи? Женщина охотно путает одно с другим. Пошлым комплиментам верит, а зеркалу верить не хочет. Астрологам — верит, экстрасенсам — верит, мужу — никогда!
И это нормально. Это из разряда фундаментальных законов природы.
А ты лезешь к женщине с какими-то душеспасительными письмами… Уж лучше бы — под юбку.
28 декабря 1996 г.
О вечном
Я с юности подозревал, что жизнь, состоящая только из работы и отдыха, не может быть полноценной. «Неужели ежедневно ходить на работу, а в отпуске валяться под южным солнцем или ходить в горы — это и есть счастье?» — думал я.
В первые годы моей врачебной работы я ждал отпуска, как манны небесной. Так же жили и мои коллеги. Но если отдыхом они обычно были удовлетворены и безропотно запрягались на следующий год, то я с тоской думал: «Неужели так будет до седин?».
Неотчётливая тревога заставляла метаться, хвататься за разные дела: переплетать книги, дворничать, фотографировать, искать смысл жизни в умных книгах и даже в религии. Я видел, что для некоторых работа была действительно любимым делом. «Но что же будет, когда человек уже не сможет работать — заболеет, состариться? Ведь его заменят, как сносившийся винтик. С чем же он останется на старости лет? С воспоминаниями? Но они будут обязательно отравлены разочарованием — ведь всё устаревает и отмирает, как и сам человек. Что же в итоге?»
Лишь сегодня утром у меня сформулировалось некое определение: «Работа и отдых — дела конечные. Их вектор — смерть, исчезновение. А человек инстинктивно стремится к бессмертию. На этом основана любая религия. Что же на земле бессмертно, что может стать основой подлинного, реального счастья? Есть ли такие ценности? Да, есть. Это семья и творчество. И то, и другое бессмертно, и то и другое оставляет след на земле. Эти вещи тоже могут принести разочарование, но если в семье царят дружба и любовь, есть взаимопонимание, то дети вырастут гармоничными людьми, а их творчество будет полноценным. Оно будет питаться реальной жизнью, а не надуманной идеей и может в конечном итоге стать бессмертным».
Может быть, это и не слишком оригинальная мысль, но я считаю, что мне повезло, если на старости лет я до этого додумался.
Гулливеры и лилипуты
Что важнее для человека — жизнь или литература? Для кого как.
Однако для меня на верхнем этаже прочно восседает реальная жизнь, а на нижнем обитает её отражение — литература. Всё дело в восприятии жизни.
Каждый способен полюбить Пушкина. Но много ли пишущих людей, способных полюбить соседа по коммунальной квартире?
Классики сохранили для нас образы современников. Мы же считаем живущих рядом простых смертных недостойными такой чести. Русская классическая литература следовала пушкинской традиции — прочтению героя СВОЕГО времени. Наши литераторы, читая Толстого и Достоевского, не желают осмотреться вокруг. Разве не Катерины Масловы, Сонечки Мармеладовы или Анны Каренины живут на наших лестничных клетках?
Литераторы конца двадцатого века отказались от пушкинской традиции. Под блестящими корочками детективных и эротических романов поселились не живые люди, а монстры, способные вывихнуть мозги всякому нормальному школьнику.
Так мы обошлись с национальными гениями, так обошлись с традициями в искусстве и литературе. К нашим гениям мы относимся по-русски, как к иконе: «годится молиться, годится и горшки накрывать».
Наши гулливеры оказались в стране лилипутов.
24 ноября 1985 г. — 14 марта 1996 г.
Любознательность
С грустью приходится признать, что любознательных людей не так уж много. Хорошо, если в человеке живет интерес к маркам, к шахматам, к работе… Он всегда может спрятаться от серых будней в мир своего увлечения.
Но где те люди, которым интересен сам процесс жизни? Животные оставляют после себя лишь потомство. Человеку же дана живая душа. Она требует, должна требовать для себя пищи: новых сведений, красоты, умственной работы, творческого созидания. Почему же пенсионеры убивают время у телевизора или за костяшками домино? Разве им нечего рассказать о своей жизни? Или они просто не умеют, не решаются? А может быть, никогда и не задумывались о ней? Работали, цапались с женами, растили детей и вот — доживают.
Уныло доживание без осмысливания пройденного пути, но люди не любят этим заниматься. Не только старые, но и молодые боятся и ненавидят тех, кто побуждает их к этому занятию. К середине жизни большинство людей успевают «понять все», то есть свить себе психологическое гнездо, в котором им уютно и тепло. В этом гнезде они не допускают уколов совести, в нем нет места памяти о плохом: «Что прошло, того не было. И не лезьте ко мне с вашим анализом». Не так ли рассуждает большинство?
Этими мыслями я поделился с другом и верным моим Учителем жизни, старым работягой, Степаном.
— Почему тебя в шестьдесят девять лет колотит интерес к жизни? Разве тебе не наскучило наблюдать людей? Видеть повторение все тех же ошибок, которые совершаются из поколения в поколение.
— Все дело, Юра, в декорациях. Декорации каждый раз новые. Те, кто их пишет — политики, полководцы — создают историю, а история весьма любопытная наука, хотя творят ее обычно отъявленные негодяи.
— Как же ты до этого додумался? Может быть, у тебя дар Божий?
— Дождешься от него! Любопытство зародила во мне бабушка Поля. Мальчишкой я любил пропадать в лесу: грибы, ягоды, охота… Из рогатки птиц налету бил, червяка на крючок с младенчества насаживал. Лес мне домом родным был. Но вот когда приходили мы в бор с бабушкой Полей, получалось, что я в лесу ничего не знаю. Ни названий деревьев, ни трав, ни даже тех птиц, что жарю на костре. Брала бабушка в руки какую-нибудь травинку и рассказывала о ней столько, что в школе за долгие годы я бы не узнал. И какой зверь ею лечится, и какая от нее человеку польза, и когда ее собирать можно. Обо всем она знала, а мне интересно это было, вопросы задавал. Оживал для меня лес, еще больше родным становился.
Только не успел я оглянуться — война. Кровь, плен…
А после войны другая жизнь началась. И оказалось, что в ней, в жизни этой, я, как в лесу, ничего не знаю, червяка на крючок насадить не могу. А без охоты и тут не обойдешься, есть-то надо. Грузчиком работать стал, приворовывать помаленьку. На краже «рыжиков» — лома медного — попался. И устроили мне на заводе открытый суд. Стою и слушаю о себе разные речи. Парторг свое гневное слово вещает, главный инженер, первый на заводе ворюга, ему вторит. Ребята слушают, похохатывают; знают, какова этим речам цена. Вижу я — врет парторг. Не душой за народное добро болеет, по должности меня клеймит. Не хуже других знает, кто на заводе по-крупному ворует, да только их не укусишь. Для отчета в райкоме открытый спектакль устроил, козла отпущения нашел — работягу в рваных галошах.