Страница 128 из 145
Предложение Гранина для Евдокии Николаевны было неожиданным и она попросила время для раздумий. Лишь через несколько дней позвонила писателю и дала согласие на переселение в Дом ветеранов сцены.
Однако это оказалось нелёгким делом. Существовала целая очередь актёров и актрис преклонного возраста, желающих закончить свои дни в тепле и уходе. В театральном мире Евдокию Николаевну не знали, имя художника Филонова в те годы начальству ВТО ничего не говорило. Сопротивление чиновников продолжалось около трёх месяцев. В конце концов Даниилу Александровичу пришлось обращаться в обком партии. Партийным деятелям Гранин не стал говорить о заслугах художника. Он представил Евдокию Николаевну как жену видного революционера, работавшего с Лениным, участника первых партийных съездов и одного из создателей документального кино в СССР. Это подействовало и направление было, наконец, получено.
Вскоре Евдокия Николаевна поселилась на Крестовском острове в небольшой комнатке "убежища для престарелых актёров", основанного великой актрисой Марией Гавриловной Савиной в начале 20 века. В комнату была завезена мебель Евдокии Николаевны и дорогие её сердцу личные вещи. Сейф с дневниками брата и его жены тоже "поселился" в её комнате. С этими дневниками она долго не могла расстаться, но, в конце концов, передала и их в Русский музей.
Теперь забота о здоровье и быте была в руках обслуживающего персонала и врачей. Евдокия Николаевна очень скоро привыкла к новому дому и полюбила его.
Мы с молодой женой часто навещали её. Она любила беседовать с нами, сидя в старинном золочёном кресле, возможно даже том самом, в котором сидела во время позирования брату на знаменитом портрете. Иногда мы вместе гуляли. Особенно любила она зимние прогулки по заснеженным тропинкам парка. В память об этих прогулках у меня сохранился альбом фотографий.
Кроме нас Евдокию Николаевну навещала племянница Люба, уже немолодая женщина, скульптор Недельман, московский искусствовед Валерий Кулаков и, конечно, Даниил Александрович. В то время они с Алесем Адамовичем работали над "Блокадной книгой". Воспоминания Евдокии Николаевны о спасении коллекции в страшные блокадные дни вошли в эту книгу.
Скончалась Евдокия Николаевна в Ленинграде в Доме ветеранов сцены в возрасте 92 лет. Её душа нашла успокоение рядом с великим братом в 1980 году.
В мае 1990 года в парижском Центре Помпиду открылась выставка Павла Николаевича Филонова. К выставке был выпущен каталог, на суперобложке которого был помещен снимок автора этого очерка. На фотографии Евдокия Николаевна Глебова со скромным букетом цветов стоит у оградки могилы. На стеле из чёрного камня надпись: "Художник Филонов. 1883–1941".
Жизнь Евдокии Николаевны Глебовой стала подвижническим подвигом по сохранению творческого наследия величайшего новатора русской живописи 20 века. Потомки ещё не раз помянут её добрым словом.
Годы жизни героев очерка
Филонов Павел Николаевич (1883–1941).
Глебова (Филонова) Евдокия Николаевна — (1888–1980).
Глебов-Путиловский Николай Николаевич (1883–1948).
Серебрякова (Тетельман) Екатерина Александровна (1882–1942).
Серебряков Пётр Эсперович (1898–1942).
Филонова (Гуэ) Алексанрда Николаевна (1878–1958).
Филонова Мария Николаевна (1880–1965).
Именем Пушкина спасённый
(П.Я.Данзас)
Прикатил я в Париж. Сижу на брусчатке площади Бобур, отдыхаю. А вокруг суета: фокусник шпагу глотает, гутаперчивая девочка, его дочка, с шапкой зевак обходит, клоун резиновым молотком из публики франки выбивает. Неподалеку грохочет бразильский бродячий оркестр, посередине площади художники зазывают клиентов, обещая за пять минут написать портрет с фотографической похожестью. Тут и русские есть. Кто-то из них, увидев новое лицо — пыльного бородача с велосипедом — и поняв по экипировке, что это русский, подошёл поговорить.
Мимо нас в библиотеку центра Помпиду студенты пробегают. Одна девушка, услышав русскую речь, остановилась.
— Ви русский? — спрашивает.
— Точно, — отвечаю.
— Из России?
— Из Петербурга, — говорю.
— О, Петербург… — тянет она многозначительно.
— Что, хочется туда поехать?
— Хочется. Мой папа там родился. Вы надолго приехали?
— Не знаю, — отвечаю, — я теперь птица свободная. Решил мир посмотреть, путешествую.
— А где остановились?
— Пока нигде. Я ведь только что приехал.
— А велосипед?
— Так я на нём и прикатил.
— Откуда?
— Из Питера, я же сказал.
— Не может быть.
— Может.
— О, как интересно. Вы не хотите с папой познакомиться? Он любит по-русски говорить, но теперь редко выходит из дома. У него ноги болят.
— Охотно.
— Тогда запишите телефон. И адрес. А меня Машей зовут.
— Юрий Степанович.
Маша продиктовала адрес.
— Папа мой — Пётр Яковлевич Данзас.
— Интересная фамилия. Уж не из тех ли Данзасов?
— Из тех. У нас в доме культ Пушкина.
— Но, помнится, у Константина Данзаса не было детей.
— Не было. Но у него был брат Борис. Мы по его линии идём. Не прямые. Но всё равно папа очень гордится своим родом.
— Ещё бы. Когда же можно позвонить?
— Завтра. Я ему сегодня расскажу о вас. Но вы же не устроены. Я могу помочь вам найти отель.
— Я в отелях не останавливаюсь. У меня в Париже знакомые художники есть. Разыщу их вечером.
— Ну, смотрите. А то можно и у нас…
— Спасибо, не надо.
— Тогда до свидания.
— До встречи.
Я вынул план Парижа, который при въезде в город взял в какой-то турфирме, нашёл улицу Жюльет Додю и, поколесив полдня по известным местам, к вечеру приехал в русский скват в надежде встретить кого-нибудь из знакомых по Петербургу художников.
Ночь я провёл на старом диване, стоящем посреди бывшего заводского цеха, который они оккупировали. Все художники были нелегальными эмигрантами, собравшимися в Париж из разных стран. Большая часть была из России. Среди них были и мои друзья, изгнанные из страны после "бульдозерной выставки" за неугодное государству формалистическое искусство. Жизнь каждого из них — занимательный роман, и о каждом надо рассказывать отдельно. Но сейчас у меня другая тема.
Около полудня я позвонил в квартиру Данзасов. Трубку снял сам Пётр Яковлевич.
— Да, да, Маша мне рассказала о встрече с вами. Приезжайте, я давно с русскими не говорил. Боюсь, родной язык уже забывать начал. Только мы на окраине живём, в Иври. Но от метро это недалеко.
— Не беспокойтесь, я доберусь. Сейчас и отправляюсь.
— Тогда до встречи.
— Всего доброго!
Я снял с багажника рюкзак, протёр свою многострадальную технику, закапал в конуса масла и на облегченном велосипеде отправился в гости к потомку секунданта Пушкина. По плану Парижа, обгоняя скапливающиеся у светофоров машины, я добрался до района Иври минут за сорок.
Пётр Яковлевич оказался высоким, сутуловатым, нет, не могу сказать "стариком", хотя ему уже было, как я потом узнал, восемьдесят пять лет. Умные и добрые глаза с удивлением рассматривали моего "коня", пока я выводил его из лифта.
— Неужели прямо из Питера? На велосипеде?
— Я уже второй раз приезжаю, в прошлом году с группой велотуристов был. Приятное с полезным.
— А в чём польза?
— На панели деньги зарабатываю. Пенсия-то у меня врачебная, копеечная.
— Как же зарабатываете?
— Живописью. Картинки с видами Парижа туристам продаю.
— Вот как… На Монмартре, что ли?
— Нет, там вотчина местных художников. У Лувра, у Нотр-Дам на мосту… Где придётся.