Дети блокады

20 июня. Дневник вести ни к чему. Лева в опасности. Гаррик в опасности. Мама плачет целые дни. Я замкнулась. Сколько еще может выдержать человеческое сердце?..

О жизни в Угорах, о наших буднях и праздниках много и подробно написали мои подруги, с которыми мы прожили дружно почти два года. А я хочу написать главное: о душевном тепле, которое мы приняли от дорогих нам людей, умудренных жизненным опытом: Иты Ноевны и Ревекки Лазаревны Златогорских, Татьяны Максимовны и Мирры Самсоновны Разумовских, Зинаиды Сергеевны Якульс и совсем еще юных воспитательниц, только перед войной закончивших школу, — Роговых Веры и Людмилы, строгой, но заботливой Ольги Александровны Саренок, которая отправила из блокадного Ленинграда полторы тысячи умирающих детей. Еще хочу помянуть добрым словом Рогову Марию Николаевну, красивую, добрую женщину, благодаря которой мы всегда были хорошо и нарядно одеты, Рогова Николая Васильевича, нашего хозяйственника, доброго человека, и обслуживающий персонал: Зинаиду Ивановну и кухонных работников. Кого не назвала, прошу меня простить. Все эти прекрасные люди отдавали нам свою любовь и тепло, учили нас красивому и благородному, и мы эту науку запомнили на всю жизнь.

У бывших детдомовцев жизнь сложилось по-разному, но думаю, что большинство из нас прожили свою жизнь достойно, не опозорили своего детского дома. Ни одна семья не могла бы вложить в детей столько добра и благородства, сколько вложили в нас упомянутые мною люди. Вечная память всем, которых уже нет с нами сегодня.

А мы, живые, встречаемся, дорожим друг другом, для меня все — родные, дорогие люди. Хочу, чтобы мы жили дольше и лучше и как можно дольше не расставались. Всех люблю.

После войны в тринадцать лет началась моя трудовая биография. И трудовая книжка тоже с тринадцати лет.

Бабушку мою сожгли заживо немцы под Ржевом в 1943 году. На фронте погиб мамин родной брат Миша и двоюродный Петр. Жить мне пришлось с моей тетей Машей. Жизнь была трудная, но я все преодолела, и мне не стыдно за прожитые годы.

В конце февраля 1943 года пришло письмо от Фаины. Она жила в Казани. В письме был адрес. Меня стали собирать в дорогу. Дали зимнее пальто, валенки и что-то из еды. В Горьком была пересадка, я познакомилась с девушкой, которая также ехала в Казань. Мы приехали поздно вечером, и она взяла меня с собой в общежитие переночевать. Утром я нашла сестру, и мы пошли в баню. К нам подошла женщина, мы разговорились. Узнав, что мы из Ленинграда, она сразу достала хлеб, который выкупила на свою карточку, отдала нам и сказала: «Ленинградцы должны жить, как одна семья».

Вот думаю… Сколько за войну я встретила добрых, честных, бескорыстных и душевных людей.

Один из них — Мирра Самсоновна, которая постоянно нам читала вслух художественную литературу и отрывки своих записей о детском доме. Каждый праздник мы разыгрывали написанные ею литературные монтажи. Лучшей учительницы и человека я не встречала.

В 1944 году мы вернулись в Ленинград, и я стала работать на заводе «Большевик» — ныне Обуховский завод.

О Шулевской школе. Она предопределила мою дальнейшую судьбу. Там началась моя духовная жизнь, мое серьезное приобщение к литературе. Наша учительница Герасимова имела прекрасную домашнюю библиотеку — вся русская классика в старинных изданиях, в переплетах с золотым тиснением. Она заметила мою любовь к чтению и стала мне давать книги — том за томом. Так я прочитала всего Гончарова, Тургенева, Толстого. Вспоминая Шулево, вижу себя лежащей на топчане с книгой в руках, либо сидящей за столом, где все мы шулевцы, в поте лица своего решаем задачи по геометрии…

В Шулево мы занимали две избы: одна для мальчиков, другая для девочек. Жили там прекрасно. Раз в неделю в выходные ходили в Угоры, летом пешком, зимой на лыжах. Всегда старались попасть к обеду. В Шулево готовили себе еду сами. Кашеварили в русской печке. Первой научилась ее растапливать Ника Бобровская, у которой всегда все горело в руках. Продукты из детдома получали на неделю вперед. Картошка завозилась заранее, с осени, и хранилась в гоубце (погребе) при доме. Уроки готовили коллективно. Я всегда была слаба в математике, поэтому жила за счет способностей Ники и Вали Козловских. Зато с ухватами у печки, чугунами и горшками справлялась хорошо. Решая задачи, мы до того упаривались у горячей печки, что иногда снимали с себя всю одежду и прямо с крыльца бросались в глубокий сугроб. Тело обжигало. Бежали в дом, вытирались, одевались и снова садились за задачи, которым ни конца ни края видно не было…

Шулевская школа занимала старинное приземистое здание из черных бревен с железной крышей.

С нами вместе учились сельские ребята. Приходили издалека. Учителя были простые человечные люди, очень любили детдомовцев.

Когда мы получили американские подарки, то в карманах платьев или кофт обнаружили записки и адреса на английском языке. Мне достался адрес на русском языке: США, Калифорния, г. Антиок, Валентина Суровцева…

У нас завязалась переписка. Выяснилось, что Суровцевы были петербургскими сахарозаводчиками, во время революции бежали в Харбин, а оттуда в США.

Никогда не забуду День Победы. Нам объявили об этом во время урока. Все бросились обниматься, целоваться, от радости плакали. Шутка ли — ведь мы этого дня ждали целых четыре года! Многие плакали не только от радости, но и от горя — ведь война отняла у них родителей или братьев и сестер…

…После отъезда детдома в Ленинград, нас, малышей, осталось три отряда. К тому времени у детдома были большие огороды, свой скот: коровы, овцы, свиньи. Детдом, в отличие от сельчан, постоянно снабжался хлебом.

Места вокруг были сказочные. Леса, поля, широкая Унжа, куда мы ходили купаться и загорать на песчаных плесах. Мы валялись на песке, играли и постоянно жевали сочный щавель, так что казалось, что во рту уже нет кожи. Мы уже знали все травы, чувствовали съедобное, как звери.

Наши шефы военные жили недалеко от нас в деревне у леса. За грибами и ягодами мы шли лесными дорогами мимо голубых полей льна. Проходя мимо военного поселка, били в барабан и трубили в горн. Из казарм выскакивали солдаты, смотрели на нас и смеялись: звучит горн, но это, слава богу, не военная тревога.

Леса наши были дремучие. Один раз встретились с медведем. Побросали все ягоды, закричали, побежали — мы в одну сторону, медведь в другую.

Мы очень любили наших молодых воспитательниц. У Дины Петровны была светлая коса до колен. В лесу на поляне она распускала косы, и мы забирались под навес ее волос, как в стог душистого сена, а она смеялась, читала нам сказки, и все царевны и королевны казались нам похожими на нее.

Мы любили Унжу. Весной она разливалась синью. По ней шли маленькие пароходики, а мы сидели, свесив ноги с высокого берега.

Весна 45-го года. На Унже прошел ледоход, и она разлилась. В один солнечный и теплый день нас вывели на прогулку к реке, чтобы мы посмотрели разлив. И вдруг кто-то из взрослых прибежал и закричал:

— Война закончилась! Победа!

Мы были еще очень малы, чтобы ощутить радость победы, но на всю жизнь запомнили, как плакали, целовались и обнимались наши воспитательницы. А главное, нам дали в обед по три чайные ложки сахарного песку, и мы сразу почувствовали, что сегодня действительно большой праздник!

Зимой мы, дошколята, не ходили в общую столовую, так как падали, проваливаясь в сугробы или в ямы от лошадиных копыт. Еду приносили в наш бревенчатый дом, который стоял на самом краю Угор. Дальше была дорога, поле, лес, река. Зимой в полях гудели метели, а по вечерам слышался волчий вой. Летом в теплую погоду на большую лужайку перед домом выносили матрасы, и мы спали на свежем воздухе. Туда же выносили патефон и часто гоняли «Тиритомбу», единственную пластинку, оставленную нам уехавшими старшими.