Дети блокады

Ребята в детдоме много пели. Пели, кто что знал. Иногда запевали грустные: «Позабыт-позаброшен» и «Мама». «Мама» была опасной песней и, как правило, заканчивалась плачем. Поэтому я старалась переключить их на что-нибудь нейтральное, например, просила Иру Синельникову исполнить ее любимую «Гречаныки». Лучше всех пел Женя Ватинцев. У него был приятный и сильный голос. Любимые его песни «Пара гнедых» и «Песня о неизвестном моряке», которую он исполнял особенно задушевно.

У Сашки Корнилова свой репертуар — блатные песни. Он пел их со вкусом и настолько залихватски, что многие заразились этим жанром, и переключить их было трудно.

Вообще Сашка был особым человеком — властным и одновременно ранимым, заводным, озорным, но часто впадающим в грусть или даже отчаяние. Он был начитан, пожалуй, больше всех, но при этом любил изъясняться на блатной фене, пересыпая свою витиеватую речь словами «кающийся грешник», «романтическая баллада», «насунуть», «притырить», «урки», «шкварки» и т. д.

Однажды я случайно наткнулась на оставленную им на тумбочке тетрадь с заглавием «Моя борьба с администрацией». Эпиграф: «Я не переношу приказы». Дальше записи: «1. Чрезвычайно трудно сидеть на уроках. Меня мучают кошмары. 2. Урок геометрии. Учитель зекает, как аллигатор, и не дает пошевельнуться. 3. Учитель вопит, как гад. Ох, как он мне надоел!».

Володя Панфиленок тоже трудный парень. Наверное, из-за своего роста. Он больше других страдал от голода и никак не мог наесться. Наша медсестра Валя однажды сообщила мне, что лежащие в изоляторе с чесоткой (чесотка была бичом детей, переходила от школьников к дошколятам, от воспитанников к взрослым, и справиться с ней удалось только через несколько месяцев). Панфиленок и Элинбаум часто вылезают в четыре утра из окошка изолятора и пропадают где-то до завтрака. Вечерами же едят овощи, яйца, ягоды и пьют молоко.

Я немедленно пошла в изолятор. Не прошло и получаса, как Панфиленок признался, что они с Виктором ходят в деревню Поломы, где меняют на еду вещи Виктора. За рубаху — чугун картошки, за брюки — пару яиц, два огурца и брюквина. «Казенное белье не меняли», — уверял меня Панфиленок. Я сделала вид, что поверила.

После праздника у меня в отряде пропали казенные брюки. Мои розыски ни к чему не привели. Поздно вечером, когда я шла домой мимо изолятора, из окошка высунулся Виктор и попросил зайти к нему. В изоляторе было темно. На койке сидел Виктор, завернутый, как римлянин в тогу, в красное байковое одеяло. Потом он встал в позу и театрально произнес:

— Я решил помочь вам поймать вора. Этот вор — Панфиленок!

Последовавший разговор с Панфиленком оказался ниточкой, которая помогла размотать целый клубок. Сначала он проклял своего неверного друга, а потом подробно рассказал, где, когда, и что променял он сам. Он назвал еще нескольких ребят, занимавшихся тем же промыслом — обменом казенных вещей на еду в соседских деревнях.

Дело приняло серьезный оборот. Ольга Александровна потребовала любой ценой вернуть казенное имущество. И на другой день утром Ревекка Лазаревна, надев военную гимнастерку и прицепив к ремню внушительную финку, отправилась в Поломы, подхватив для подкрепления Веру Рогову и Элинбаума с Панфиленком как участников мены. Они заходили во все избы, где имел место обмен, и, угрожая судом, получали назад свои вещи.

Вечером все «меняльщики» предстали перед директором, и началась разборка. Провинившиеся ребята держались по-разному. Леня Баринов винился легко, слезно просил прощения и клялся, что больше это не повторится. Коля Леонтьев, высокий, всегда улыбающийся парень, держался спокойно. Он сразу признался во всех своих грехах и покорно отправился по деревням собирать все, что успел наменять.

С Виктором Элинбаумом оказалось сложнее. Он отпирался, путался, открывая свои секреты не сразу. Ольга Александровна быстро разобралась в этой игре и приказала запереть его в подвале, чтоб поразмышлял на досуге. Одиночество и темнота сработали быстро, уже на другой день несколько простынь вернулись в кладовую нашей кастелянши.

С Панфиленком было еще труднее. Сознавшись в экспроприации двух простыней и обмен их на яйца и пряженики (пирожки с картошкой), он подозрительно быстро вернул их. А вечером обнаружилась пропажа двух простыней в соседнем отряде. Вся комбинация оказалась проще пареной репы: вместо того чтобы утруждать себя походом за несколько километров, гораздо проще было забрать одеяло с койки соседа и честно рассчитаться с назойливыми воспитателями…

16 августа 1942 года.

Вечер, посвященный открытию детского дома. Я прочитала свой «Ленинградский дневник», написанный в один присест в мае 42 года.

Пережитое впервые читала на людях. Их искренняя реакция (многие плакали) меня очень взволновала.

Этот вечер еще больше сблизил меня с ребятами. В моих строках они услышали то, что пережили сами.

18 августа. Мой отряд вчера и сегодня помогал колхозу — теребили лен. День был жаркий, наш участок поля находился недалеко от берега Унжи, поэтому соблазн был велик. Я разрешила сделать перерыв. Однако купаться нам не пришлось. Около спуска к реке мы встретили Ревекку Лазаревну, которая решительно завернула нас назад, сказала что, пока мы не выполним положенную норму, ни о каком купанье не может быть и речи. Норму мы выполнили, но купаться было уже поздно.

Сельсовет выделил нам еще несколько домов рядом с церковью, в которых разместились дошколята с воспитателями, столовая с кухней, лазарет. Началось строительство бани.

Мария Николаевна Рогова организовала кружок кройки и шитья. Я тоже искал дела и организовал кружок рисования. Вспомнив свои занятия во Дворце пионеров, я начал приучать ребят рисовать с натуры — ставил им простые натюрморты, а также поощрял их к вольным композициям — рисуй, что тебе интересно.

Среди ребят самым способным оказался маленький черноглазый мальчик Завен Аршакуни. Он легко схватывал суть моих требований и выражал свою мысль в рисунках лучше всех.

Недалеко от деревни Ступино я обнаружил в овраге выходы бурой глины, накопал ведро и принес ребятам. Так наш кружок рисования превратился в кружок рисования и лепки.

Первое задание вылепить с натуры кошку оказалось слишком трудным. Дети, привыкшие к плоскостным изображениям, вылепили кошек плоскими с тоненькими ножками, свисающими частоколом от живота.

Однако после моих объяснений в нескольких вылепленных фигурках можно было узнать кошек, а кошка Завена была лучше всех! Высушенные фигурки дети с удовольствием раскрасили акварелью. Других красок у нас не было.

После того как мы устроили в столовой маленькую выставку наших работ, Ревекка Лазаревна предложила мне оформить отсек в церкви, отведенный для игр и клубной работы.

Я с радостью взялся за это дело и решил расписать стенки сюжетами из сказок Пушкина, как в «Комнате сказок» в ленинградском Дворце пионеров.

На другой же день один из отсеков церкви был отгорожен высокими деревянными рамами, которые местные столяры обшили белой чистой фанерой, аккуратно подогнав лист к листу.

Я собрал все имеющиеся материалы — иллюстрации, книги, учебники — и начал работать. Добросовестно перерисовал все иллюстрации Билибина к сказкам «О золотом петушке», «О царе Салтане», «О рыбаке и золотой рыбке», расположив их вольно по четырем стенам.

В центре поместил круг с портретом Пушкина, срисованным со школьной тетрадки.

Работа над этими незатейливыми росписями доставила мне много радости. Открытая мною новая техника — «роспись акварелью по фанере» — дала неожиданный результат: рисунки красиво расцветились на теплом тоне березовой глади.

Занимался я этой комнатой недели две, и все это время ребята с интересом следили за моей работой, радовались появлению новых персонажей, советовали, вспоминали стихи, сопереживали, т. е. оказались стихийно вовлеченными в творческий процесс.