Страница 9 из 80
Следом на очереди была Чита. Ренненкампф полностью блокировал город и потребовал его сдачи. После нескольких дней переговоров мятежники капитулировали. Все рабочие отряды, народная самооборона, то есть те, кого сейчас именуют незаконными вооруженными формированиями, были разоружены, а их главари и активисты преданы суду военного трибунала. Так генерал действовал на всех участках своей зоны ответственности. Позже советские историки, вслед за Ем. Ярославским, вспомнившим на суде над Р. Ф. Унгерном, как «бароны Ренненкампфы прошлись по кровавым полям Сибири… в 1905 году», назовут П. К. Ренненкампфа «кровавым карателем», «палачом забайкальских рабочих и крестьян», хотя на самом деле генерал действовал исключительно в рамках процессуальных норм военного времени, бессудных расстрелов и экзекуций не проводил. За что и заслужил упрек от другого барона, генерала Меллер-Закомельского, который двигался по Транссибу навстречу Ренненкампфу всего с двумя сотнями варшавских гвардейцев. Меллер-Закомельский говорил: «Ренненкампфовские генералы сделали большую ошибку, вступив в переговоры с революционерами и заставив их сдаться. Бескровное покорение взбунтовавшихся городов не производит никакого впечатления…»
Пройдет десять с небольшим лет… В 1918 году генерал П. К. Ренненкампф отвергнет предложение видного большевика Антона Антонова-Овсеенко занять один из командных постов в формирующейся Красной армии и будет зверски убит красногвардейцами на таганрогском кладбище в ночь на 1 апреля 1918 года. А в это же время его дальний родственник и протеже Роман Федорович Унгерн-Штернберг поведет войну с революционной чумой в «диких степях Забайкалья», в тех же местах, где отражал первый натиск русской революции генерал П. К. Ренненкампф.
Революционные волнения в Прибалтике, в частности в Эстляндской губернии, где проживало множество родственников Романа Федоровича, помимо социальной приобрели также и национальную окраску. Прибалтийские крестьяне люто ненавидели своих немцев, точно так же, как ирландские фермеры — англо-шотландских лендлордов. Эстонские и латвийские земледельцы, ставшие в 1918 году основной опорой большевистской власти, вырезали обитателей остзейских замков и усадеб целыми семьями. Не делалось исключений ни для стариков, ни для малых детей. Не менее жестоко наводил порядок в Прибалтике карательный Северный отряд под командованием генерал-майора свиты Его Величества А. А. Орлова. Обе воюющие стороны — и мятежники, и правительственные войска — действовали в полном соответствии с универсальным законом любой гражданской войны. Закон этот гласит: «Что нам, то и вам!» Сантиментам и моральным рефлексиям здесь не могло быть места. Впрочем, случалось, не выдерживали даже боевые офицеры: так, в припадке нервного расстройства покончил с собой ротмистр-кавалергард Назимов из отряда генерала Орлова. Крестьяне, застигнутые с оружием в руках, а также семьи, в которых были обнаружены какие-либо предметы из разграбленных домов, без пощады расстреливались на задворках остзейских усадеб, ставших опорными пунктами правительственных войск. Как и в отряде генерала П. К. Ренненкампфа, тон у Орлова задавали недавние участники сражений Русско-японской войны.
В Северном отряде служил и отлично зарекомендовал себя штабс-ротмистр барон П. Н. Врангель, будущий командир барона Р. Ф. Унгерна во время Первой мировой войны. Благодаря таким генералам и офицерам, как П. К. Ренненкампф, А. А. Орлов, П. Н. Врангель, первая революционная волна, накатившаяся на Российскую империю, к концу лета 1906 года резко пошла на убыль. Революционеры отныне делали ставку на индивидуальный террор.
Из Маньчжурии Унгерн на некоторое время заезжает в Ревель, где проживали мать, отчим и другие родственники. Несмотря на революционные волнения в окрестных мызах и хуторах, обстановка в самом городе была относительно спокойной. Повидавшись с родными и придя немного в себя после года с лишним армейской службы, Р. Ф. Унгерн-Штернберг отправляется в Санкт-Петербург, дабы продолжить воинскую службу уже в качестве юнкера Павловского пехотного училища.
Павловское пехотное училище было детищем военного министра Александра II, Д. А. Милютина. Именно Д. А. Милютину принадлежала идея создания Павловского и Константиновского военных училищ в Санкт-Петербурге и Александровского — в Москве. Павловское пехотное училище возникло в 1863 году и насчитывало приблизительно 300 воспитанников. Юнкера проходили двухлетний срок обучения. Каждый срок делился на два периода — зимний и летний. Летом юнкера выводились на Дудергофское озеро под Красным Селом. В зимний период занятия проводились в классах и на плацу — на базе самого училища.
Г. А. Бенуа, выпускник Павловского пехотного училища, вспоминал: «Два года в училище пролетали незаметно в постоянных занятиях на огромном манеже, где мы занимались маршировкой и лихими ружейными приемами».
В программу военных училищ входил блок гуманитарных дисциплин — русский язык и литература, политическая история, иностранные (французский и немецкий) языки, а также Закон Божий. Гуманитарные дисциплины занимали 30 % времени общей недельной учебной нагрузки. «Естественные дисциплины» (математика, физика, химия) занимали 22,5 % от общего курса. Остальное учебное время, то есть 47,5 %, было отдано специальным военным наукам — тактика, артиллерия, военная топография, военная администрация, фортификация и ряд других наук. Впрочем, данный курс варьировался и довольно часто менялся. Основной целью программы было «приближение военных знаний юнкеров к войсковой жизни…» Все вышеперечисленные дисциплины осваивались юнкерами в зимний период обучения. Летом предстояли практические занятия. Г. Бенуа приводит перечень занятий, проводившихся на летних лагерных сборах: стрельба, строевые учения, съемка местности, фортификация и саперные работы, сомкнутый и рассыпной строй, батальонные учения… «Нередко ходили церемониальным маршем развернутым строем роты», — вспоминал Бенуа.
Каждое военное училище отличалось своей особой атмосферой, своими писаными и неписаными традициями. В обществе существовал определенный стереотип взглядов на то или иное училище. Николаевское кавалерийское училище (любимое детище Николая I до 1865 года именовалось Николаевское училище гвардейских юнкеров) окружал ореол «шагистики и солдафонства». Юнкера-«александровцы» считались «прогрессивными и свободомыслящими». Выпускники Павловского пехотного училища — «честные служаки и парадные офицеры». В Пажеском корпусе собраны юноши «из лучших дворянских семей».
Начальник охраны императора Николая II генерал А. И. Спиридович в своих воспоминаниях привел ряд характерных мифологем, сопровождавших каждое военное училище: «О каждом училище имелись свои подробные сведения. Александровское училище в Москве — нестрогое и даже распущенное, офицеры не подтягивают, смотрят на многое сквозь пальцы, учиться нетрудно, устраиваются хорошие балы.
Из двух пехотных петербургских Константиновское много легче Павловского. Отношение офицеров хорошее, похожее на корпусное. Училище расположено около Обуховского моста; прозвище — Обуховские институтки. Павловское училище самое строгое: муштровка сильная, дисциплина страшная, солдатчина, требуют строй и гимнастику. Зовут — Павлоны-солдафоны».
Именно в «самом строгом» военном училище предстояло провести два года юнкеру Р. Ф. Унгерн-Штернбергу, человеку, уже успевшему, в отличие от многих своих товарищей, «понюхать пороху» на Русско-японской войне.
Мы помним, что проблемы с дисциплиной возникали у барона Унгерна еще в период обучения в Морском кадетском корпусе. Можно себе представить, сколь трудным было приспосабливаться к павловским порядкам независимому и самоуглубленному молодому человеку.
О двух годах, проведенных Унгерном в стенах Павловского пехотного училища, нам известно совсем немного. Приходится опираться на единичные сведения. Барон П. Н. Врангель упоминает в своих «Записках» об учебе Унгерна, но буквально одной строкой: «… он возвращается в Россию (после окончания Русско-японской войны. — Примеч. А. Ж.) и, устроенный родственниками в военное училище, с превеликим трудом кончает таковое». В описываемое время сам Петр Николаевич Врангель тоже учился в Санкт-Петербурге, но только в Николаевской академии Генерального штаба (в нее он поступил в сентябре 1907 года) и лично своего будущего подчиненного знать не мог. Мы уже отмечали выше, что в своих «Записках» у П. Н. Врангеля допущено в отношении биографии Р. Ф. Унгерна довольно много неточностей. Это представляется вполне естественным: барон Врангель писал свои воспоминания в эмиграции в середине 1920-х годов, когда Романа Федоровича Унгерна уже не было в живых, да и в русском рассеянии трудно было разыскать людей, лично знавших юнкера Унгерна в 1906–1908 годах. Казалось, прошло-то всего лишь каких-нибудь десять-пятнадцать лет, а на самом деле — целая эпоха. Однако в данном случае П. Н. Врангель, очевидно, не погрешил против истины — известно, что Павловское училище юнкер Р. Ф. Унгерн-Штернберг окончил по второму разряду, то есть с весьма относительными успехами в учебе.