Страница 71 из 80
Не лучше обстояло дело и в других местах — бригада полковника Казагранди была отбита от советской границы и вообще действовала чрезвычайно пассивно. Позже Казагранди отказался идти на соединение с частями барона, как это ему было приказано, а повернул в глубь Монголии, где никаких красных в помине не было. По слухам, Казагранди планировал уйти в Тибет. Унгерн, раздраженный бездействием Казагранди и вообще относившийся к нему с подозрением («… барон был готов считаться с Казагранди, как с военачальником, совершившим много подвигов во время командования Боткинской дивизией, — вспоминал H.H. Князев. — Казагранди же не смог взять верный тон. Он явно трепетал перед бароном и заискивающе любезничал, то есть вел себя несолидно и именно в том стиле, который барону чрезвычайно не нравился»), обвинил его в измене и приказал расстрелять.
Воспользовавшись тем, что Урга была фактически оставлена белыми войсками, большевики двинули в Монголию экспедиционный корпус под командованием бывшего прапорщика К. А. Неймана. 27 июня экспедиционный корпус перешел монгольскую границу и двинулся на Ургу. По мнению А. С. Кручинина, действия Унгерна в данной ситуации «окончательно развеяли легенду о его «монгольских химерах».
«Группировка Неймана, на три четверти состоявшая из пехоты, — пишет Кручинин, — опрометчиво подставляла фланг и тыл соединившимся на Селенге конным бригадам Унгерна и Резухина. И если бы «панмонголист» Унгерн хотел защитить от красного нашествия Монголию и «священную особу» Богдо-гэгэна, ему ничего не стоило бы наброситься на ползущую по кратчайшему пути на Ургу советскую пехоту и на степных просторах, используя маневренные качества своего «войска», растрепать ее в пух и прах». Но Монголия более не интересует Унгерна ни в политическом, ни в военном отношении — он видит желание монголов «тянуть на сторону Советской России», видит их стремление прибиться к сильному, вообще характерное для менталитета восточных народов. Унгерн вновь собирается идти на север, в Советскую Россию, чтобы «увеличить свои силы надежными войсками», а главное — вызвать мощное народное антибольшевистское восстание, которое бы в корне могло изменить соотношение сил в Сибири и на Дальнем Востоке.
Даже спустя много лет современники Унгерна, офицеры его дивизии, принимавшие участие в последнем походе барона, продолжали задаваться вопросом: «Была ли это все авантюра, как многие думали, или серьезное идейное дело?» Похоже, что верный ответ удалось найтй енисейскому казаку К. И. Лаврентьеву, писавшему: «Мне кажется, что если называть авантюрой, то нужно назвать этим все отряды, не только Унгерна, но и Бакича, Кайгородова, Казанцева, Казагранди, Шубина, Остроухова, Шишкина, Анненкова и им же несть числа… Нет, так относиться нельзя. Все они преследовали цель — борьбу с большевиками, а время было такое, что в могущество и долголетие большевиков никто не верил и верить не хотел, почему все отряды не оставались на местах, а старались выйти к границе в бой. И это как раз всех и погубило».
М. Г. Торновский давал гораздо более критические оценки как военно-политическим планам Унгерна, так и его личным качествам: «Отсутствовали самокритика, анализ и дар предвидения. Походы в Нерчинском районе, около Акши, в. Кударинском районе, кажется, должны были убедить генерала Унгерна, что население Забайкалья не пойдет не только с семеновцами, но и вообще с белыми против красных, и тем не менее наперекор судьбе и стихии он шел искать союзников в 1-м отделе того же войска и не нашел их. Не найдя в Забайкалье, он решил уйти в Урянхай (Тува. — А. Ж.), перезимовать и по весне поискать в Енисейской области, забывая, что власть большевиков за зиму еще более окрепнет и ему с ней не справиться». Правда, далее М. Г. Торновский не выдерживает критический тон и воздает должное действиям барона Унгерна: «Поход на Русь — исторический, блестящий кавалерийский рейд, когда за месяц исходили вдоль и поперек 1-й отдел Забайкальской области — страну, равную целому государству, делая в сутки по сто и больше верст, стиснутые превосходными, регулярными частями Красной армии, и ни разу противник «не прищучил» и не побил унгерновцев, тогда как они били красных везде, нанося им огромный урон, и уходили безнаказанными».
Какими мерками можно определить «авантюрность» тех или иных действий или замыслов барона Унгерна? Мерками пресловутого «здравого смысла»? Но если вставать на точку зрения «здравого смысла», то в подобном случае «авантюрой» может показаться любая борьба против превосходящих тебя численно и материально сил врага. Не подобной ли «авантюрой» будет выглядеть борьба белого Крыма или белого Приморья — крохотных осколков России — против огромной туши красного зверя? Под определение «авантюры» попадут в таком случае и Тамбовское восстание, и так называемый «Кронштадтский мятеж»…
Бессмысленными авантюрами покажутся рейды боевиков РОВС, и партизанские действия отрядов «Братства Русской правды», своими акциями наводивших ужас на чекистов, коммунистических функционеров и советских работников из приграничных районов… Не «авантюрой» ли, в конце концов, выглядели поступки первых христиан, приступивших к проповеди своего учения, — всего лишь нескольких десятков рыбаков и бывших мытарей? Но именно подобные им «безумные авантюристы» превращали всю мудрость мира в подлинное безумие, и сила, казавшаяся неодолимой, гибла, а столпы и истуканы, выглядевшие неколебимыми, рушились и превращались в прах. Способность действовать вопреки здравому смыслу и чувству самосохранения высоко ценилась средневековыми рыцарями, с миром которых соотносил и свои поступки барон Унгерн. Как человек, наделенный средневековым восприятием истории, он понимал, что кроме физической истории, истории «в реальном времени», существует также и сверхчувственная Сакральная История, в которой правят не жестокие и глупые победители, а правит Божественный Промысел. Простому смертному не дано понять Его действий, он только может следовать по пути Долга и Верности. Путь, по которому шел Роман Федорович Унген-Штернберг, — путь рыцаря Крестовых походов, путь японского самурая — Бусидо. «Служение идеалу — сердцевина Бусидо», — говорит современный исследователь самурайских традиций А. Р. Басов. Барон Унгерн служил прежде всего своим идеалам, и эти идеалы были для него несравненно более ценными, чем собственная жизнь. Принцип рыцарского служения царскому дому Романовых, белой идее был доведен бароном до абсолюта — высшей ценности бытия и смысла жизни.
… Раздробленная при отступлении бригада барона стягивалась к Карнаковской заимке и уртону Ибицык. Здесь в глубокой горной долине отряд отдыхал три дня. Сюда же, с докладом Унгерну, прибыл из Урги комендант города подполковник Сипайлов. Запоминающуюся характеристику Сипайлова дает в своих записках H.H. Князев: «Если считать, что кто-нибудь, например генерал Резухин, являл собой идеальный лик Азиатской конной дивизии, то Сипайлов олицетворял собой оборотную сторону того самого лица и вообще всего дела барона Унгерна. Отрицательная сторона вооруженной борьбы с ее жестокостью, хитростью и озлоблением соответственно преломилась у Сипайлова: хитрость — в мрачное коварство, жестокость — в садизм, а озлобление — в кровожадность. Этот моргающий подслеповатый урод продолжительное время пользовался большим доверием барона, который знал, что люди, подобные Сипайлову, находятся во вражде с окружающей средой, почему у них, по мнению барона, никогда не могло явиться оснований что-либо утаить от своего начальника. Как верный пес, такой человек уцепится в каждого, на кого укажет ему хозяин… Многое из области так называемых унгерновских зверств должно быть всецело отнесено на единоличный счет этого человека».
Сипайлов доложил барону, что обнаружил в Урге 3,5 пуда золота, похищенного из Ургинского банка войсковым старшиной Архиповым, незадолго перед тем вступившим в командование 4-м полком. Своим докладом Сипайлов попал в самую чувствительную точку: с одной стороны, барон, как известно, относился в высшей степени нетерпимо к казнокрадству, личному обогащению и любой недобросовестности в денежных делах, а с другой стороны, финансы Азиатской конной дивизии находились в плачевном состоянии после утраты денежного ящика под Троицкосавском. Архипова арестовали, он во всем признался и был голым привязан к дереву на берегу реки на съедение комарам. H.H. Князев указывал, что этот случай произвел на всю дивизию неизгладимое впечатление…