Страница 45 из 80
Кстати, данный постулат прекрасно понимали англичане — признанные мастера политической интриги, исключительно поднаторевшие в восточных делах. Вместе с тем у Унгерна начисто отсутствует высокомерное, покровительственное и снисходительное отношение к местным, или, как тогда говорили, «туземным» народностям. Барон не только сам пытался изучить и понять менталитет населявших край монгольских племен, но и «погрузить» в туземную среду офицеров своих частей, для большинства из которых Монголия, Китай, Маньчжурия были самой настоящей terra incognita. Одним из первых приказов Унгерна по вверенной ему Инородческой конной дивизии (позже переименованной в Азиатскую конную дивизию), которую он начинает формировать зимой 1918 года, был приказ об изучении чинами дивизии монгольского языка. К занятиям сам Унгерн относился чрезвычайно серьезно. В своем приказе по дивизии № 12 он отмечал: «… Уроки по изучению монгольского языка гг. офицерами посещаются неаккуратно. 15 января на уроке было всего лишь два офицера. Предписываю обучающему, зауряд-есаулу Солдатову, вести дневник, отмечая отсутствующих на уроке. Предупреждаю, что за непосещение уроков буду наказывать как за уклонение от службы. 15 февраля произведу проверку знаний по монгольскому языку…»
Основу Инородческой дивизии Унгерна составляли бурятские и монгольские всадники. В январе 1918 года в состав дивизии влилась большая группа харачин — воинственного монгольского племени, длительное время воевавшего против китайцев. Несколько сот харачин образовали 3-й Хамарский полк, который летом 1918 года принял участие в боях с большевиками вдоль линии Забайкальской железной дороги и продемонстрировал, по отзывам очевидцев, «замечательные боевые качества». При формировании дивизии Унгерн придерживался принципа, уже испытанного во время Великой войны в таких инородческих формированиях, как так называемая «Дикая дивизия»: рядовой состав полностью состоял из туземцев, управление же осуществляли русские офицеры, или же представители знатных инородческих семейств, уже зарекомендовавшие себя верной службой белому царю. Именно верность царю, преданность своему непосредственному начальнику (так же как и внутри своего племени — верность вождю, главе рода или клана) была тем стержнем, на котором держались подобные формирования. Как правило, простые туземцы, будь то кавказские горцы, среднеазиатские текинцы или монголы, о самой России ничего не знали, абсолютно ее себе не представляли и, соответственно, и не любили. Да и за что, собственно говоря, им было ее любить? Слово «отечество» в том смысле, которое вкладывал в него русский человек, было для них не более чем пустым звуком. В системах, подобных Дикой дивизии или Инородческой дивизии Унгерна, абсолютно все держалось на личном авторитете своего непосредственного командира, затем на авторитете командира части и, наконец, на харизме верховного вождя — русского белого царя, на верность которому присягали горцы. После падения монархии главная составляющая часть данной конструкции оказалась утраченной. До некоторой степени детей степей и гор сдерживал личный авторитет непосредственных командиров: вспомним о преданности туркмен-текинцев лично генералу Корнилову, о той любви, которой пользовался у горцев великий князь Михаил Александрович, об их готовности не рассуждая сражаться вместе с генералом Крымовым… Однако после того, как исчезала эта последняя скрепа в лице русского командира, ранее боеспособная и дисциплинированная часть превращалась в неуправляемую банду абреков, хунхузов, басмачей… Во время суда в Новониколаевске, отвечая на вопрос о боеспособности монгольских частей, Унгерн подчеркивал: «Все зависит от начальника. Если начальник впереди, они впереди. А у русских начальник может сам оставаться позади, только должен указывать».
В таких частях вся система взаимоотношений по линии «командир — подчиненный» была принципиально отличной от системы, сложившейся в традиционных частях русской армии. Помимо личной храбрости, военного таланта, заботы о своих солдатах от командира также требовалось умение «навести страх». Справедливость, гуманность, вежливое обращение, добродушие воспринимались горцами и степняками как признак слабости командующего, его неуверенности в себе. Уважение к своему командиру обязательно должно соседствовать со страхом — именно подобная комбинация обеспечивала успешность действий подобных формирований. В полном соответствии с этими принципами строил свою дивизию и барон Унгерн. Сам он называл себя сторонником «палочной дисциплины» и подчеркивал, что своим идеалом считает дисциплину времен Фридриха Великого, Павла I и Николая I.
Станция Даурия стала опорным пунктом между Читой и Китаем. Военный городок, расположенный у самой станции, представлял собой несколько трехэтажных кирпичных казарм, отдельные здания, в которых в мирное время размещались офицерские квартиры, церковь, артиллерийские мастерские, конюшни, хозяйственные помещения. Дивизия занимала весь городок. Четыре казармы, расположенные по углам военного городка, были превращены в укрепленные форты: окна и двери замурованы, на верхних этажах и крышах установлены пулеметы. Основной задачей Азиатской дивизии являлась охрана железной дороги на участке между станциями Оловянная и Маньчжурия. В состав дивизии входили: комендантский эскадрон, 3 конных полка, отдельный Бурятский конный полк, 2 конные батареи и Корейский пеший батальон. Даже недоброжелатели Унгерна единодушно признавали, что дивизия прекрасно дисциплинирована, одета и обута строго по форме (защитные рубахи и синие шаровары), офицеры, всадники и конский состав обеспечены всем необходимым: питанием, обмундированием, фуражом. Все военнослужащие получали фиксированное жалованье, выплачиваемое в золотых рублях и всегда в срок. Семьям военнослужащих выдавались денежные пособия. На это Унгерн обращал особое внимание. «… K удовлетворению семейств денежным и пищевым довольствием он был особенно внимателен», — вспоминал современник. На плечи барона Унгерна также легла обязанность платить рабочим и служащим КВЖД, оказавшимся в его зоне ответственности.
Их заработок также выплачивался в золотой монете. Всем взрослым служащим мужского пола, а также офицерам и казакам ежедневно выдавалось по пачке папирос и коробку спичек. (Заметим, что спички в условиях тотального дефицита, вызванного Гражданской войной, ценились ничуть не меньше золота.) Никаких производственных конфликтов — задержки жалованья, забастовок, случаев саботажа, сотрясавших тылы белых армий на Восточном фронте, у Унгерна не наблюдалось.
H.H. Князев писал в своих заметках-воспоминаниях о генерале Унгерне, публиковавшихся в 1930-х годах на страницах эмигрантского журнала «Луч Азии»: «Благодаря неусыпным заботам своего начальника Азиатская конная дивизия стояла на значительной высоте в смысле дисциплины и выучки. Боевые же качества этой части были вне критики. Основным недостатком дивизии был низкий культурный уровень и разношерстность ее офицерского состава. Правда, все офицеры имели большой боевой опыт и личную храбрость, но интеллектуальное развитие типичного для дивизии офицера было чрезвычайно низко. Этим недостатком особенно страдал старший командный состав, выдвинутый самим бароном из нижних чинов. Считая таких людей всецело ему обязанными, Роман Федорович вполне на них полагался и верил только им». Известен случай, когда вполне подготовленный и храбрый офицер был назначен заместителем Унгерна генералом Резухиным исполнять должность командира полка. Однако это назначение было отменено Унгерном, лаконически пояснившим свое решение: «Больно грамотен».
В недоверии, которое испытывал Унгерн к «интеллигентам» и интеллигентскому сословию вообще, не было ничего иррационального, как не было и скрытого ощущения собственной неполноценности. Подобное отношение барона к офицерам «интеллигентного типа» имело свои глубокие причины: основы подобной неприязни объяснялись социально-психологическими и идейно-мировоззренческими причинами, идеологическим расколом Белого движения на многочисленное «левое», республиканско-либеральное, политически гибкое крыло и на «правое», идейно-монархическое, к которому принадлежал и сам Роман Федорович. Позже Унгерн одной из причин своего ухода в Монголию объяснял «несходством взглядов» с большинством колчаковских генералов, которые, по словам самого барона, «начали розоветь». «Это мне не по пути», — говорил Унгерн.