Страница 39 из 80
Позволим себе привести здесь горькие слова архимандрита Константина (Зайцева) — одного из наиболее обостренно-эсхатологических русских духовных писателей XX века, — высказанные им в опубликованном в 1943 году в Харбине очерке «Памяти последнего Царя»: «Убог наш монархизм, — восклицал отец Константин, — поскольку он не выходит за пределы размышлений утилитарнополитических! Бессилен он перед фактом духовного распада России. Восстановление российской монархии не есть проблема политическая. Парадоксально может это звучать, но в настоящее время реальным политиком может быть только тот, кто способен проникать в мистическую сущность вещей и событий (курсив наш. — А. Ж..)…»
И если мы заставим себя задуматься над этими строками архимандрита Константина, то поймем, что предавшие своего царя белые вожди не могли, недостойны были победить. Для того чтобы победить, им необходимо было понять и осознать весь комплекс причин, и в первую очередь причин духовных, приведших генерала Корнилова и его сподвижников к трагическому поражению. Время для того, чтобы что-то исправить и для начала хотя бы попытаться искупить свою вину перед преданной царской семьей, было дано. Армия же, не только покинувшая своего царя и предавшая его в руки врагов, но и постаравшаяся забыть о нем, допустившая, в конце концов, страшное злодеяние цареубийства, оказалась лишенной духовной опоры, высшего Божественного покровительства. Потом уже стало поздно — «Времени больше не будет», как говорится в Откровении Иоанна Богослова, в книге, именуемой Апокалипсис.
06 этом предупреждал и оказавшийся в эмиграции святитель Феофан (Быстров), епископ Полтавский, бывший одно время духовником царской семьи. Говоря о «тепло-хладности», проявленной русским народом (в том числе и по отношению к покинутой царской семье) в трагические дни всеобщей смуты, епископ Феофан предупреждал, что за свою теплохладность мы будем наказаны Господом: «Он свое отмщение воздаст не только им (т. е. большевикам. — А. Ж.), но и нам», — писал святитель.
По большому счету идеалом подавляющего большинства вождей Белого движения была отнюдь не «Святая Русь» и даже не конституционная монархия, а чисто западная модель либерально-технократической цивилизации. Но именно данная модель безоговорочно проигрывала большевикам в своеобразном «состязании идей». Противостоять мощному напору коммунистической мифологии, носившей ярко выраженный мессианский, религиозный характер и проповедовавшей «царство справедливости и свободы» здесь, на земле, могла лишь идея Самодержавной Монархии, которая несла на себе отсвет Иного Бытия (запечатленного в таинстве Помазания на царство) и обладала опытом многовековой традиции. Русская монархия имела за собой исконность, давность, и именно простой народ был особенно чувствителен к этому мистическому, сакральному характеру царского режима. По многочисленным свидетельствам современников, еще в 1920–1921 годах среди крестьянской массы, вдоволь насмотревшейся на самые разные власти, от большевицкой до либерально-демократической, стали возникать картины грядущего избавления отнюдь не в духе почти анархического «мужицкого рая» и самостийной «жизни по своей воле»: сквозь надвигавшийся мрак «Каинова владычества» мерещилась фигура русского царя, который скрывается простым мужиком в глухих сибирских деревнях и появится снова на своем троне, очистив Россию от большевиков и «господ-буржуев», свергнувших его с престола. «Тогда мы их тут всех живьем в землю закопаем, — говорили мужики. — Будет царь и народ, а между ними не будет никого».
Промонархические настроения русских крестьян неоднократно использовали для достижения своих интересов и большевики. Генерал К. В. Сахаров, воевавший против коммунистов на Восточном фронте Гражданской войны, вспоминал, что один из краснопартизанских командиров, бывший штабс-капитан Императорской армии Щетинкин (судьба Щетинкина пересечется с судьбой барона Унгерна позже, летом 1921 года), действовал против колчаковцев, прикрываясь царским именем. Одна из большевицких прокламаций, доставленная белой контрразведкой в штаб армии генерала Сахарова, гласила: «Пора кончать с разрушителями России, с Колчаком и Деникиным, продолжающими дело предателя Керенского. Надо всем встать на защиту поруганной Святой Руси и русского народа. Во Владивосток приехал уже великий князь Николай Николаевич, который и взял на себя всю власть над русским народом. Я получил от него приказ, присланный с генералом, чтобы поднять народ против Колчака… Ленин и Троцкий в Москве подчинились великому князю Николаю Николаевичу и назначены его министрами… Призываю всех православных людей к оружию, за царя и советскую власть…» По словам приближенного к адмиралу A.B. Колчаку Г. К. Гинса, Щетинкин неоднократно действовал от имени белой армии и выступал от лица великого князя Михаила Александровича. В наше время такие действия и прокламации подобного содержания политтехнологи называют «черным PR-ом». Конечно, это была демагогия, но, как отмечал русский историк С. П. Мельгунов, «подпольная демагогия удается только тогда, когда имеется для воздействия подходящая среда. Среду эту составляли не только «серебряная гвардия» — люди порядка, консерваторы деревни… которые желали восстановления твердой власти…» В своем фундаментальном исследовании «Трагедия адмирала Колчака», опубликованном в эмиграции в 1930–1931 годах, С. П. Мельгунов приводит и другие примеры народного, «крестьянского монархизма»: «… на Алтае… появился лжецаревич Алексей, и в деревнях его встречали с колокольным звоном, и быстро переходили на его сторону все местные «большевики». Самозванцем оказался кошагачский почтово-телеграфный служащий Пуцято… Не только деревня, но и целый город переполошился, когда в Бийске была принята телеграмма на имя Верховного правителя: «Не желая погибнуть от рук большевиков, прошу дать вооруженную охрану. Цесаревич Алексей». Парень 18–19 лет, одетый в матросский костюм, произвел в XX в. такую сенсацию, что затмил славу Хлестакова… За «цесаревичем» был из города отправлен воинский отряд, приготовлено два лучших номера в гостинице, и устроен в честь высокого гостя обед…»