Страница 28 из 80
В 1912 году Михаил Александрович и Наталия Сергеевна уезжают за границу: в Вене их тайно обвенчал сербский православный священник, чтобы заключенный брак не подлежал расторжению Синодом. Известие о женитьбе Михаила Александровича потрясло Николая И. Он возмущенно сообщал матери в письме: «Между мною и им сейчас все кончено, потому что он нарушил свое слово. Сколько раз он мне говорил, не я просил его, а он сам давал слово, что на ней не женится. И я ему безгранично верил! Ему нет дела ни до твоего горя, ни до нашего горя, ни до скандала, который это событие произведет в России. И это в то же время, когда все говорят о войне, за несколько месяцев до юбилея дома Романовых!!! Стыдно становится и тяжело». Гнев императора выразился в подписании указа о передаче в опеку имущества Михаила Романова и запрещении брату въезжать в Россию. Михаил Александрович проживал за границей как частное лицо. Попутешествовав по Европе, в 1913 году он поселился в Англии, в замке Небуорт, вместе с женой и сыном.
«С началом Первой мировой войны никто из Романовых не счел возможным оставаться в стороне», — пишет историк Е. В. Пчелов. Объявление войны застало Михаила Александровича в Лондоне. Великий князь телеграммой просил у Николая разрешения вернуться в Россию, чтобы стать в ряды войск. Наталия Сергеевна была против этого и уговаривала мужа поступить в английскую армию. Через некоторое время разрешение государя было получено, Михаил вернулся в Петербург, опека с имущества была снята. Он купил небольшой дом в Гатчине и перевез туда семью. Вскоре великий князь был произведен в звание генерал-майора и зачислен в свиту Его Величества.
Немного спустя состоялось назначение Михаила Александровича начальником Кавказской кавалерийской туземной (Дикой) дивизии. Эта дивизия была сформирована из добровольцев — горцев Кавказа, которые в мирное время были освобождены от военной службы. В ее состав входили Дагестанский, Кабардинский, Черкесский, Татарский, Чеченский и Ингушский конные полки. Многие всадники даже не говорили по-русски. Офицеры все были кадровыми: большинство — из гвардии, значительная часть — из знатных кавказских фамилий. Были французы — принц Наполеон Мюрат, были двое итальянских маркизов — братья Альбици, был польский князь Станислав Радзивилл и был персидский принц Фазула Мирза. В дивизию поступали лучшие отпрыски прибалтийских и шведских баронов. Конечно, кого-то прельщала экзотика, красивая кавказская форма, но подавляющее большинство вновь вступающих в дивизию офицеров привлекала обаятельная личность великого князя. «По блеску громких имен Дикая дивизия могла соперничать с любой гвардейской частью, и многие офицеры в черкесках могли увидеть свои имена на страницах Готского альманаха», — вспоминал, уже находясь в эмиграции, в своем очерке, посвященном дивизии, H.H. Брешко-Брешковский. В декабре 1914 года Дикая дивизия находилась уже на Карпатах, в составе армии генерала Щербачева. Кавказские горцы зарекомендовали себя в боях самым лучшим образом. «Такой кавалерийской дивизии никогда еще не было и никогда, вероятно, не будет», — с грустью позже вспоминал один из ее офицеров. В конную дивизию вступали вышедшие перед войной в отставку артиллеристы, пехотинцы и даже моряки, пришедшие на комплектование с пулеметной командой Балтийского флота. Память о ее подвигах была настолько сильна, что именно по образцу Кавказской конной дивизии барон Унгерн будет формировать свою Азиатскую конную дивизию.
Сам великий князь всегда старался быть впереди. Начальник штаба полковник Юзефович не останавливал его, за что был подвергнут критике офицерами: «Нельзя же так, это брат государя». На патриархальных горцев, более всего ценивших родственные связи, один факт того, что ими командует «сам брат белого царя», производил неизгладимое впечатление. Один из современников рисовал идиллически-трогательные картины, характеризовавшие отношение «сынов Кавказа» к своему царственному командиру: «Тут любовь переходила в обожание. Горцы его боготворили. «Через глаза нашего Михаила сам Аллах смотрит», — говорил один умирающий в госпитале горец, когда великий князь отошел от его постели».
За боевые заслуги Михаил был награжден Георгиевским оружием и Георгием 4-й степени. Он практически не участвовал в жизни императорского двора, но многие опасались влияния его властной и энергичной супруги. В самом начале 1917 года княгиня Е. А. Нарышкина записала в своем дневнике: «Грустные мысли: императрицу ненавидят. Думаю, что опасность придет с той стороны, с которой не ожидают: от Михаила. Его жена очень интеллигентна… В театре ее ложа полна великих князей… Чувствую, что они составляют заговор. Бедный Миша будет в него вовлечен, вопреки себе, будет сначала регентом, потом императором. Достигнет всего».
Февральские события застали Михаила Александровича в Гатчине. По просьбе М. В. Родзянко, председателя Государственной думы, он связывается по прямому проводу со Ставкой, где в это время находится Николай II. Михаил просит старшего брата об уступках «оппозиции», о создании «правительства доверия». Через начальника штаба генерала М. В. Алексеева Николай ответил отказом.
Михаил Александрович был вынужден укрыться в Петрограде на квартире князя П. П. Путятина на Миллионной, неподалеку от Зимнего дворца. Именно сюда 1 марта 1917 года пришел присяжный поверенный H.H. Иванов с просьбой подписать так называемый Манифест великих князей. Данный документ, в котором стране обещали «временный кабинет, облеченный доверием общественности», конституцию и законодательное собрание, был попыткой спасти трон. Михаил решился подписать этот манифест. Однако уже на следующий день, 2 марта, М. В. Родзянко поставил вопрос об отречении Николая II в пользу наследника Алексея при регентстве Михаила Романова.
Сам Николай II никогда не имел иллюзий относительно способностей великого князя к государственным делам. Когда в 1900 году император, находясь в Крыму, заболел брюшным тифом, министр императорского двора барон Фредерикс обратился к нему с вопросом, не пригласить ли в Ливадию Михаила Александровича «для замещения Его Величества во время болезни?». Николай тогда категорически отказался: «Нет-нет. Миша мне только напутает в делах. Он такой легковерный». Подобную точку зрения разделяла и вдовствующая императрица Мария Федоровна, находя Михаила Александровича не только «легковерным», но и «легкомысленным».
Правда, были и другие отзывы. Высоко ценил способности великого князя министр финансов, а позже — премьер-министр граф С. Ю. Витте, преподававший Михаилу политэкономию. Самым лучшим образом отзывался о Михаиле Александровиче и германский кайзер Вильгельм II, познакомившийся с ним в 1902 году.
Известие от отречении Николая II произвело на Михаила чрезвычайно тяжелое впечатление. H.H. Иванов, проведший в те дни много времени вместе с Михаилом Александровичем, вспоминал: «Нежелание брать верховную власть… было основным его, так сказать, желанием. Он говорил, что никогда не хотел престола, не готовился и не готов к нему. Он примет на себя власть царя, если все ему скажут, что отказом он берет на себя тяжелую ответственность, что иначе вся страна пойдет к гибели. Он переживал сильные колебания и волнение. Ходил из одной комнаты в другую… Он осунулся за эти часы. Мысли его метались. Он спрашивал и забывал, что спросил.
— Боже мой, какая тяжесть — трон. Бедный брат! — На несколько часов он замолчал. Можно было много раз подряд спрашивать — вопросы не доходили до него…
— Что вы решили? — спросил я его коротко до отречения.
— Ах! — Провел рукой по лбу с несвойственной ему открытостью. — Один я не решу. Я решу вместе с этими господами.
Он имел в виду представителей новой власти».
«Представители новой власти» появились в квартире на Миллионной утром 3 марта. Там собрались М. В. Родзянко, П. Н. Милюков, Н. В. Некрасов, А. Ф. Керенский, В. Д. Набоков, А. И. Гучков, В. В. Шульгин, А. И. Шингарев, барон Б. Э. Нольде. Родзянко занял председательское место и обратился к Михаилу с призывом последовать примеру брага. Его горячо поддержал Керенский. Только сейчас Милюков с Гучковым осознали, к краю какой пропасти они подвели Россию. Милюков, не спавший несколько ночей, доказывал, что для укрепления нового порядка нужна сильная власть и что она может быть такой именно тогда, когда опирается на символ власти, привычный для масс. Одно Временное правительство, без опоры на этот символ, просто не доживёт до Учредительного собрания. Увы, эти пророческие и запоздалые слова не были услышаны.