Страница 19 из 80
Мы так подробно написали о шпионской истерии в России потому, что, во-первых, она оказала серьезнейшее влияние на сам ход военной кампании, а во-вторых, самому барону Унгерну на фронте пришлось столкнуться с проявлением недоверия и прямым обвинением в измене, высказанном ему в лицо вышестоящим начальником. Но об этом мы поговорим еще ниже.
Сотник Роман Федорович Унгерн-Штернберг вступил в 34-й Донской Казачий полк в день выхода Высочайшего манифеста об объявлении войны Германии. С самых первых дней военных действий он заслужил репутацию храброго и умного офицера, берегущего своих казаков и не допускающего неоправданных потерь. В одной из аттестаций военного времени непосредственный начальник барона Унгерна напишет удивительные слова, совершенно нехарактерные для типичного «канцелярита», коим писались подобные документы: «Во всех случаях боевой службы есаул барон Унгерн-Штернберг служил образцом для офицеров и казаков, и этими и другими горячо любим. Лично преклоняюсь перед ним (выделено нами. — А. Ж.) как образцом служаки царю и родине».
34-й Донской Казачий полк входил в состав частей 5-й армии (командующий — генерал от кавалерии П. А. Плеве), которая вела бои в составе Юго-Западного фронта, принимала участие в Галицийском наступлении летом — осенью 1914 года. За осенние бои в Галиции сотник Р. Ф. Унгерн получает свою первую награду — орден Св. Георгия 4-й степени. По статуту данного ордена, учрежденного в 1769 году императрицей Екатериной II, им награждались только за особые конкретные подвиги на войне. Орден Св. Георгия 4-й степени в течение всего периода своего существования являлся самой почетной наградой Российской империи. Следует отметить, что кавалерами ордена Св. Георгия 4-й степени за 1914–1917 годы стало всего 3504 человека (в том числе осенью 1915 года император Николай II).
Барон Унгерн получил свою награду за то, что 26 октября 1914 года, находясь у фольварка Подборек, в 400–500 шагах от окопов противника, «под действительным ружейным и артиллерийским огнем, давал точные и верные сведения о местонахождении неприятеля, вследствие чего были приняты меры, повлекшие успех последующих действий». Этот орден Унгерн чрезвычайно ценил и постоянно носил его. На фотографии 1921 года, снятой во время судебного процесса над бароном в Новониколаевске, за несколько дней до казни, Унгерн стоит под конвоем двух красноармейцев, в монгольском национальном халате «дэли», с орденом Св. Георгия на левой стороне груди. «Из уважения к его храбрости, — писал А. С. Макеев, — большевики не содрали с плеч погон и не сорвали беленький крестик». По легенде (правды в данном случае мы никогда уже не узнаем), в ночь перед расстрелом Роман Федорович изгрыз зубами своего Георгия, не желая, чтобы после его смерти орден стал «сувениром» какого-нибудь комиссара.
Служившие во время Гражданской войны в дивизии барона Унгерна офицеры знали, что их командир весьма внимательно относится ко всем, кто был награжден Георгиевскими орденами. Особенно ценил Унгерн тех, кто получил Георгиевские кресты за Великую войну, вплоть до февраля 1917 года. Георгиевские кресты, пожалованные при Временном правительстве, Унгерн почитал как бы «второсортными» — обстоятельства многих награждений выглядели весьма сомнительными. Так, например, Георгиевским крестом с формулировкой «за заслуги перед революцией» был награжден в апреле 1917 года фельдфебель 2-й роты учебной команды запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка Тимофей Кирпичников. Конкретно «заслуги» Кирпичникова перед революцией выразились в том, что он убил штабс-капитана И. С. Лашевича и возглавил мятеж команды, или, как писали позднее, «поднял восстание в войсках во имя свободы». Примечательно, что награждение Кирпичникова производил командующий войсками Петроградского округа генерал Л. Г. Корнилов.
H.H. Князев, служивший в дивизии Унгерна в чине поручика начальником комендантской команды (то есть своеобразной «личной гвардии» Унгерна), вспоминал о церемонии, коей было обставлено прибытие в дивизию новых офицеров: «Штаб-офицеры получили приказание лично представиться начальнику дивизии. Беседа барона с некоторыми из них не была лишена некоторой доли оригинальности. По словам полковника Кастерина, барон Унгерн молча подошел к нему и, указывая на орден Св. Георгия, красовавшийся на груди полковника, быстро спросил: «Что это?» Кастерин покосился в направлении бароновского пальца и ответил, что это Георгиевский крест. «Что это такое?» — повторил вопрос барон. Кастерин решил отрапортовать несколько подробнее: «Орден Святого великомученика и победоносца Георгия, жалуемый гг. офицерам за храбрость». «Да нет. Я не о том вас спрашиваю. Скажите — кто пожаловал?», — совершенно уже нетерпеливо произнес барон. «Государь император», — доложил тогда полковник. Складка на лбу барона разгладилась. С любезностью светского человека он усадил полковника, предложил курить и выразил удовольствие видеть его в рядах своей дивизии. Интересно, какой прием ожидал бы полковника, если бы орден был заслужен им в революционное время?» — задавался Князев вполне риторическим вопросом.
За относительно короткое время сотник Р. Ф. Унгерн-Штернберг становится легендарным героем Юго-Западного фронта. Сослуживцы рассказывали о его невероятных по безумной храбрости подвигах: он неделями пропадал в тылу у противника, корректировал стрельбу русской артиллерии, сидя на дереве над вражескими окопами… «В боевом отношении он был всегда выше всякой похвалы. Его служба — это сплошной подвиг во славу России», — уже в 1916 году отзывался об Унгерне командир его полка.
В течение первого года войны — с августа 1914 по сентябрь 1915 года — Унгерн получил пять ранений, по счастью, не тяжелых. Он избегал прекрасно оборудованных санитарных поездов и полевых госпиталей, предпочитая до выздоровления оставаться в обозе запасного полка. Его сослуживцы отмечали удивительную выносливость барона — его не влекло никуда с позиций, он был не знаком с чувством утомления и мог подолгу оставаться без сна и пищи, как бы забывая о них. Пригодились ему казавшиеся сумасбродными и бессмысленными одиночные странствия по забайкальской тайге и монгольским степям, без продовольствия и соответствующей экипировки. В этом не было никакой патологии и извращенной любви к человекоубийству. Многие ныне пишущие об Унгерне оценивают его поведение как «граничащее с безумием». Но если и было в нем безумие, то лишь то, которое русский военный теоретик Е. Э. Месснер считал «краше мудрости, краше всех прочих безумств — «рыцарское безумство» — честь». Барон Унгерн был честным солдатом в полном смысле этого слова. Свою работу он ценил и любил и старался выполнять ее насколько можно хорошо.
Даже недоброжелатели, говоря об Унгерне, единодушно отмечают ту любовь и доверие, которыми пользовался барон у рядовых казаков. Так было на протяжении всех его войн. Уже в 1920-х годах в Монголии рядовые казаки, по возрасту много старше своего командира, называли тридцатипятилетнего Унгерна «наш дедушка». Подобные эпитеты являются показателем одной из высших степеней доверия подчиненных к своему командиру.
«В строевом отношении он был безупречен, — пишет об Унгерне сослуживец. — Он проявлял широкую заботливость о казаках и конском составе. Его сотня и обмундирование лучше других, и его сотенный котел загружен всегда, может быть, полнее, чем это полагалось по нормам довольствия». Обратим внимание на последние слова: что они значат? Барон П. Н. Врангель, характеризуя своего подчиненного офицера Унгерна, писал о «странных противоречиях» его натуры: «Несомненный оригинальный и острый ум, и рядом с этим поразительное отсутствие культуры и узкий до чрезвычайности кругозор, поразительная застенчивость и даже дикость, и рядом с этим безумный порыв и необузданная вспыльчивость, не знающая пределов расточительность и удивительное отсутствие элементарных требований комфорта…» По воспоминаниям сослуживцев известно, что мать регулярно высылала барону весьма значительные суммы. Очевидно, что эти деньги тратились Унгерном на дополнительную «загрузку» сотенного котла, на улучшение быта подчиненных.