Радуга Над Теокалли

— Найди себе хорошую замену!

— Тлакаелель, что такое замена? Ты шутишь! Как можно заменить этот вягляд или поворот головы, а речь? Я просто смотрю на себя и думаю, как же быстро я схожу с ума, и надолго ли меня хватит? Ведь я никогда и никого так не любил. Понимаешь, я впервые почувствовал, что я — живой человек!

— Амантлан, я верю, что это у тебя просто всплеск эмоций, ты еще не пришел в себя от ран. Думаю, скоро все уладится. Новый поход тебя полностью излечит от тревожных мыслей…

— Разумеется, ты прав, как всегда. Лучше мне отправиться в него как можно быстрее. Какие там планы у нашего тлатоани на этот месяц?

— Ммм… — Тлакаелель почесал гладкий подбородок и хитро глянул на друга, подмечая, как к нему возвращается его спокойствие и уверенность, более присущая ему.

Амантлан действительно внешне уже был абсолютно спокоен, только глубоко внутри еще дрожала маленькая частичка его души. Она отдавала крохотной болью, как от маленькой занозы или укуса пчелы. Но это было уже совсем пустяком, по сравнению с той огромной волной обиды, которая буквально накрыла его совсем недавно. Амантлан не ожидал от себя такого всплеска. Успокаивало то, что рядом был Тлакаелель, а не кто-то из близкого окружения. Привыкший держать себя в руках — он не мог допустить, что бы кто-то чужой видел его, не контролирующим свои чувства.

С малых лет любому ацтекскому мальчику внушалось, что он должен, прежде всего, контролировать свои эмоции. Это воспитывало волю и терпение, выдержку и сдержанность, так необходимые настоящему воину. Потеря лица, то, что произошло только что у Тлакаелеля, принесло бы ему кучу неприятностей. Нет ничего хуже военачальника, не умеющего подавлять свои страсти. Разве он сможет правильно оценить ситуацию в бою или при осаде? А как можно доверить ему жизни стольких воинов?

Тлакаелель не раз видел, как рушаться самые грандиозные планы из-за чьей-то несдержанности, но Амантлан потряс его чистотой и глубиной своего чувства. "Если это так серьезно, то Амантлан рано или поздно, но добьется любви этой женщины. Никто не сможет устоять перед такой силой чувств!" — подумалось мудрецу, но сейчас ему нужно было отвлечь друга и настроить его на будущий поход, который они с тлатоани запланировали начать через неделю. Ицкоатль не рассчитывал, что Амантлан сможет так быстро подняться после ранения, но он лучше кого-либо знал земли постоянно бунтующих отоми, а, следовательно, был лучшей кандидатурой возглавить воинов.

Недели складывались в месяцы, а месяцы стали лететь особенно быстро, когда Иш-Чель смогла переехать в Теночтитлан. Положение жены одного из военачальников Анауака раскрывало перед ней двери домов и обеспечивало почетнее место в женских компаниях. За чашкой горячего чоколатля с перцем Иш-Чель получала столь необходимую женскому сердцу информацию. Чаще всего она посещала дом своей приемной матери Зеленой Ягоды, у которой собирались самые болтливые женщины Теоночтитлана. Именно там женщина познакомилась с перечнем ацтекских праздников, когда и как они проходят, в какой последовательности. Где идут войны. Скоро ли вернется мужчина, которого наказали за пристрастие к игре патолли. Словом, Иш-Чель постепенно вошла в жизнь ацтеков, не заметив, как привыкла и к многочисленным религиозным праздникам, и воинам-ягуарам попадающимся на улицах, и огромному количеству рабов на шумных рынках. Она почти перестала говорить с рабами на родном языке, с каждым днем все дальше и дальше уходя от того дня, когда впервые попала в ацтекскую столицу.

В течение следующего года Амантлан только два раза прибывал домой на краткий отдых, но если Иш-Чель выбрала теперь своим домом Теночтитлан, то он своей резиденцией — загородное имение. Супруги, как ни странно, но ни разу не встретились. Ишто не знала, что думать о таких отношениях, но лишних вопросов не задавала и жила с невесткой дружно.

Второй год ничем не отличался от предыдущего, Иш-Чель даже начала беспокоиться, уж не избегает ли Амантлан свой собственный дом из-за неё. Теперь её больше всего страшило попасть на злой язык одной из подружек матери. Многие мужчины подолгу отсутствовали, смыслом жизни для ацтеков была война, но они хоть изредка появлялись в своих домах, радовались появлению детей, разбирали семейные ссоры домашних, а здесь ничего!

Иш-Чель не могла терпеть такого к себе отношения, но как изменить положение не знала. Умом она понимала, что ей нужно смириться. Амантлан сдержал свое обещание. В конце концов, он спас ей жизнь, а теперь устраивает свою. Она защищена, ребенок получит все блага, займет подобающее положение в обществе, возможно, станет наследником Амантлана. Ей бы его благодарить, но… Что-то мешало ей радоваться. На помощь ей пришла Ишто, которой стало жалко молодую женщину. Едва, в очередной раз, сын прибыл в Теночтитлан (в это время невестка находилась за городом), его мать тут же отправила гонца за его женой. Иш-Чель не подозревала, что это дело рук свекрови, растерялась и обрадовалась неожиданной удаче. Быстро собрав вещи и ребенка, она прибыла к мужу. Амантлан, едва Иш-Чель, держа сына за руку, вошла в дом, застыл с лепешкой в руках и не мог оторвать взгляд от приближающейся женщины.

На утро Амантлан сбежал из дому, не поставив никого в известность. Почтенная Ишто успокоила невестку:

— Он ушел на праздник, и мы пойдем, посмотрим на людей, не огорчайся! — А про себя обозвала сына трусливым зайцем.

Иш-Чель с большим интересом рассматривала толпы веселящихся ацтеков. В глазах нестерпимо рябило от многоцветия ярких перьев и массивных золотых украшений. Весь народ постоянно шевелился, люди переходили с места на место, чем напоминали встревоженный муравейник, поэтому то тут, то там вспыхивали новые сочетания красок. Временами мелькали среди толпы воины-аристократы: орлы и ягуары. Её взгляд опускался ниже, в ожидании увидеть на их страшных палицах жуткие амулеты из пальцев убитых женщин, но очевидно, в этот праздник они не брали своё оружие. Естественно, в самом сердце Анауак, в городе Теночтитлане им могли бы пригодиться только ножи. А блюстители порядка, сновавшие среди толпы гуляющих, бдительно следили за душевным состоянием граждан, решительно разнимали ссорящихся и уводили разгоряченных спорщиков в тюрьму: кого остыть, выплатить штраф за нарушение спокойствия, а кого подержать и подольше, затем его ждал суд. Суд у ацтеков был суровым, и ни у кого не возникало желания испытать на себе его властную руку, на такое мог решиться только человек, изрядно выпивший октли, вернее перебравший. —

Пробираясь сквозь толпу, Иш-Чель и мать Амантлана подошли к глубокой яме, выложенной внутри камнями. Это была площадка для ритуальной игры в мяч. Зрители волновались и оживленно обсуждали достоинства двух крманд. Одну из них составляли молодые крепкие ацтекские юноши. Они усиленно разогревались. Другая команда понуро сидела в стороне. Все игроки были пленными воинами из Тлалока. Вокруг них суетились какие-то люди.

— Это жрецы. Они перевязывают раненных, — грустно вздохнула Ишто. Тут её взгляд выделил из одетых в белое жрецов фигуру столь знакомую, что сердце старой женщины невольно сжалось и лихорадочно застучало. Она невольно вцепилась в руку Иш-Чель, надеясь, что старые глаза её подводят, и скрюченным пальцем показала на воина-ягуара, который спокойно стягивал со своей головы маску оскалившегося ягуара.

Еще ничего не понимая, Иш-Чель пристально всматривалась, но волнение пожилой женщины передалось и ей, так как воин быстро стянул свою парадную одежду из шкуры животного и, весело смеясь, с хрустом размял свои мышцы. Иш-Челъ поняла, что Ишто не обозналась, перед ними был Амантлан. Убедившись в своей правоте, Ишто, сломя голову, кинулась по ступеням вниз. Она неслась так, что ей с трудом можно было дать её почтенные годы. Молодая женщина едва поспевала за ней, ей приходилось все время протискиваться через толчею.