Новеллы

Луна невозмутимо взирала с небес на маленькое кладбище. И только она одна видела в ту чудесную апрельскую ночь две черные тени, черные тени на желтом гравии возле двух могил.

Дон Лизи Кирико, склонившись над могилой своей первой жены, плакал навзрыд:

— Нунциа, Нунциа, слышишь ли ты меня?!

ДЫМ (Перевод Л. Вершинина)

I

Как только рабочие серных копей, полумертвые от усталости, едва переводя дыхание, выбирались на поверхность, они сразу же искали глазами зеленый холм, замыкавший с запада широкую долину.

В самой долине, на засыпанной туфом, выжженной дымом и растрескавшейся земле, давно уже не росло ни травинки; повсюду чернели насыпи, напоминавшие огромные муравейники.

После долгих часов работы в кромешной тьме воспаленные, болевшие от дневного света глаза отдыхали, останавливаясь на зелени этого холма.

Тем, кто наполнял породой печи, следил за плавкой или трудился у ковшей, куда медленно стекала перегоревшая грязно–черная сера, при одном взгляде на далекий зеленый холм становилось легче дышать, легче переносить удушливый, едкий дым, вызывавший мучительные приступы кашля.

Сбросив с натруженных плеч мешки с серой, грузчики усаживались на них, чтобы перевести дух; с ног до головы они были перепачканы мокрой глиной, облепившей их, пока бедняги пробирались по галереям или карабкались из «ямы» по шаткой, подгнившей лестнице. Почесывая головы, смотрели грузчики на этот зеленый холм сквозь туманную пелену серных испарений, думали о сельской жизни, которая казалась им счастливой, безмятежной, а работа на свежем воздухе, под лучами солнца, — совсем нетрудной, и завидовали крестьянам.

— Вот счастливцы!

Для всех рабочих этот зеленый холм был страной Чудесной мечты. Оттуда привозили масло для шахтерских лампочек, лучи которых с трудом пробивали густую темень серных копей; оттуда привозили хлеб, черный и сытный, благодаря которому шахтеры только и могли держаться на ногах, работая с утра до ночи, словно волы. Наконец, оттуда получали они свою единственную отраду — вино, которое придавало им мужество и силу переносить проклятую жизнь. Да и можно ли назвать это жизнью: ведь там, под землей, они походили на сборище мертвецов!

Крестьяне же, глядя с холма на эту мертвую долину, даже плевались со злостью: «Тьфу!»

Там безраздельно владычествовал их заклятый враг: смертоносный дым.

И когда ветер приносил из долины отвратительный, удушливый запах перегоревшей серы, они глядели на деревья, словно желая защитить их, и вполголоса посылали проклятья этим сумасшедшим, которые упорно роют им, крестьянам, могилу и, опустошив долину, хотят теперь перекопать своими заступами их чудесные поля, понаставить всюду свои печи, точно завидуют уцелевшему зеленому острову.

В самом деле, упорно поговаривали, что и в толще холма должна быть сера. На это указывали известняковые гребни на вершине холма и выходы пород у подножия; горные инженеры неоднократно подтверждали правильность подобных догадок.

И хотя владельцев зеленого холма упорно соблазняли выгодой, они не только не соглашались сдать свою землю в аренду, но даже не поддавались искушению самим, ну хоть любопытства ради, легонько копнуть...

Плодоносные поля, залитые солнцем, — вот они, у всех перед глазами (конечно, случается иногда неурожайный год, но следующий — урожайный — все покрывает); серу же приходится искать вслепую, и горе тому, кто спустится в эту бездонную пропасть. Нет уж! Только безумцы могут бросить все и заняться таким ненадежным делом.

Эти доводы, которые владельцы зеленых участков не уставали повторять друг другу, звучали как своеобразная клятва сплоченно противостоять всяким соблазнам. Они знали, что, если уступит хоть один и на холме развернется добыча серы, пострадаю! все; раз уже начнется разрушение, то вскоре рядом вырастут другие адские печи, и за какие–нибудь несколько лет все деревья и кусты погибнут, отравленные дымом, а тогда прощайте, поля и луга!

II

Самому большому искушению подвергался дон Маттиа Скала, который владел маленьким участком, обсаженным великолепными оливковыми и миндальными деревьями, на склоне холма, где, к его неудовольствию, предполагались самые богатые залежи.

Многие инженеры из Королевского горного управления приезжали осматривать его участок и делали замеры. Скала встречал их, как встречает ревнивый муж врача, пришедшего к нему в дом осмотреть больную жену.

Захлопнуть дверь перед носом этих правительственных инженеров, являвшихся к нему по долгу службы, он, конечно, не мог. Зато он отводил душу на других посетителях, которые от. имени какого–нибудь богатого предпринимателя или акционерного общества предлагали ему сдать в аренду или продать свой участок.

— Черта лысого я вам продам! — кричал дон Маттиа. — Ни за что! Хоть бы вы предложили мне все сокровища Креза; хоть бы вы сказали: «Маттиа, копни ногой, как это делают куры, и ты найдешь столько серы, что станешь богаче самого, самого... короля Фаллари!» И не подумал бы копать, даю слово!

А если посетители продолжали настаивать, добавлял:

— Убирайтесь отсюда, не то я кликну собак!

Ему часто приходилось грозить собаками, потому что его участок выходил прямо на вьючную тропу, которая петляла вокруг холма. Тропа эта служила кратчайшим путем для рабочих серных копей, десятников и инженеров, постоянно сновавших между соседним городком и долиной. Инженерам, должно быть, нравилось поддразнивать его; хоть раз в неделю они непременно останавливались у ворот и, завидев дона Маттиа, спрашивали:

— Ну как, не передумали?

— Скампирро, Реджина, сюда! — звал, вместо ответа, своих собак дон Маттиа.

В свое время и он был одержим страстью разбогатеть на добыче серы и вот — превратился в жалкого неудачника! Теперь, стоило ему хоть издалека увидеть кусок серы, его, мягко выражаясь, начинало тошнить.

— Что же, в ней дьявол сидит? — спрашивали дона Маттиа.

— Хуже! — отвечал он. — Ведь дьявол губит душу, но коль захочет, может сделать человека богатым! Сера же делает вас беднее самого Иова и все равно губит душу!

Разговаривая, он походил на телеграфный столб, каких теперь уже больше не ставят. Худой, длиннющий, в белой, сдвинутой на затылок шляпе, в ушах маленькие золотые серьги, которые ясно показывали, что происходит он из полумещанской, полукрестьянской семьи (чего он, впрочем, и не пытался скрывать).

На гладко выбритом, бледном, как у большинства раздражительных людей, лице как–то странно выделялись густые, изогнутые брови, удивительно похожие на пышные усы, которые буйно разрослись здесь, убедившись, что на законном их месте, над губой хозяин и волоску не даст пробиться. Чуть пониже, под сенью бровей, горели необыкновенно живые, ясные и пронзительные глаза; ноздри орлиного носа постоянно вздрагивали и раздувались.

Все соседи любили дона Маттиа.

Они помнили, как он, когда–то такой богатый, приехал сюда разоренным вконец и поселился на этом клочке земли, который купил на деньги, вырученные от продажи городского дома, мебели и драгоценностей жены, умершей от разрыва сердца. Они помнили также, как в первые дни дон Маттиа запирался в своем убогом домишке и никого не желал видеть. Вместе с ним приехала шестнадцатилетняя девушка Яна, которую все приняли вначале за его дочь и которая оказалась младшей сестрой некоего Димы Кьяренцы, того самого негодяя, что предал и разорил дона Маттиа.

За всем этим скрывалась целая история.

Скала знал Кьяренцу еще мальчиком. Тот был круглым сиротой, и дон Маттиа все время помогал ему и его маленькой сестричке; потом он даже взял мальчика к себе и определил его на работу. Убедившись, что паренек умеет и любит работать, он снял в аренду серные копи и сделал его своим компаньоном. Все расходы дон Маттиа взял на себя; Кьяренца должен был лишь надзирать за работами.