Ведьма

«Маленькое черное платье» итальянской длины — до середины колена, когда практически любые ноги выглядят стройными — покупка этого гениального изобретения Коко Шанель пришлась в тот вечер как нельзя кстати. «Интуиция, как всегда, не подвела меня, когда я укладывала его в сумку, — размышляла Маргарита, глядя в зеркало и нравясь себе. — И ни одна надутая тетка не догадается, что куплено оно на местном рынке, а не в бутике… Бриллиантов у меня пока нет, ну и ладно. Отсутствие всяких украшений — тоже своего рода стиль…»

Идти в театр без цветов было неловко. Хотя никакой особой неловкости Маргарита не испытала бы, но так уж она была воспитана мамой — театральным человеком. Но носить в руках цветы весь первый акт, потом антракт?.. Ведь и завянуть могут…

Чтобы не сиять на всю улицу, она надела и затегнула на все пуговицы длинный плащ, в котором прилетела из своей нежаркой страны. Вызвала такси и попросила водителя заехать сначала в цветочный магазин, а потом уже ехать в Ла-Скала, и желательно, чтобы это было по пути.

В цветочном магазине выбрала одну еще не полностью раскрывшую бутон кремовую розу на длинном стебле. Магазин оказался не из дешевых и производил доставку заказов в любое время суток и по любому адресу.

— Тогда… — И она положила на прилавок уже приготовленную записку. — Ла-Скала, сегодня, ко второму акту, четвертый ряд партера, тринадцатое место…

«Иметь много денег, — сказала сама себе, усаживаясь в ожидавшее ее такси. — Это приятно!..»

Она была одна. Без бриллиантов, без цветов. Черное платье. Каблуки. Блестящие, как из рекламного ролика, хорошо уложенные волосы. Зеркала отражали неожиданно вытянувшиеся ноги и выпрямившуюся спину, и она не вздрагивала уже, как совсем еще недавно, пугаясь: «Ой, какая классная тетка, на меня похожа…»

Зал был полон, поскольку главную партию вел какой-то известный баритон, имя которого ничего Маргарите не говорило, поскольку раньше она этого имени не слыхала, но программку взяла, вспоминая опять же мамино воспитание: всегда брать программки в театрах и хранить их потом, как святыню. А в опере программка может оказаться полезной хотя бы тем, что узнаете, о чем идет речь на сцене. Содержание «Травиаты» Маргарита знала еще с университетского курса Истории Итальянской Оперы. Музыкального слуха у нее не было, в музыке она не разбиралась, плохо запоминала мелодии и с трудом узнавала оперные партии, и то, если долго слушала их по нескольку раз, хотя от долгого слушания ей надоедала любая музыка… Но за последние пол-года ее самоуверенность выросла до невиданных размеров, и теперь она не смутилась бы заявить честно, что не разбирается в музыке, хотя делать подобные заявления в Италии и уж тем более в Милане — это, по меньшей мере, не тактично… Но всегда оставался козырь: «А на скольких языках говорите вы? Сколько вы написали книг? А каковы ваши сбережения?.. Я говорю на четырех европейских языках, написала три романа, а сбережения мои таковы, что лучше бы вам и не знать, а то, не дай Бог, плохо станет…» Правда, в Европе вопрос о зарплатах и сбережениях является дурным тоном и грубым вторжением в личную жизнь. Зато владением несколькими иностранными языками можно как раз неслабо ударить итальянца по самолюбию…

А итальянская опера — это всегда хорошо, как и русская.

Оркестр отыграл увертюру. Маргарита думала о том, что место досталось не очень — слишком близко, условности театрального реквизита, декораций, резкость грима на лицах актеров будут портить впечатление. Занавес не понимался. Публика проаплодировала, оркестр замолк. По залу пролетел шепот. Проаплодировали еще раз. На этот раз из складок занавеса вышел на аванс-сцену человек во фраке. Шорох в зале усилился. «Баритон неожиданно заболел, спектакль отменяется» — с досадой подумала Маргарита. — «А розу придется дарить себе…»

Человеком во фраке оказался администратор театра. Он обратился к залу с речью, из которой следовало, что исполнитель главной партии действительно не может выступать по состоянию здоровья, но администрация театра надеется, что уважаемая публика не окажется разочарована заменой — хотя имя дублера никому не известно, и это — его первое выступление в главной партии в Ла-Скала, да и вообще в Италии тоже практически первое… Тем, кто захочет покинуть театр, приносятся извинения и будут возвращены деньги за билеты, но те, кто останутся, право же, не пожалеют, и потом всегда смогут говорить, что наблюдали восхождение новой звезды…

«Чтоб вас холера побрала!» — досадовала Маргарита. — «Давайте уж скорее хоть кого-нибудь, а то я засну сейчас после напряженного трудового дня…»

К концу первого акта она думала о том, что не разбираться в оперной музыке имеет свои положительные стороны — любое исполнение нравится, разочарования — никакого, поскольку не знаешь, с чем сравнивать. Кроме того, знаменитый баритон, так неожиданно заболевший, блистал на подмостках уже десятка полтора лет, а значит, ему уже наверняка «за» сорок. И хотя театр — это условности, и резкий оперный грим может изменить лицо почти до неузнаваемости, в том число и скрыть возраст, но все равно — если актеру сорок или даже больше лет, а он исполняет партию двадцатилетнего, то это заметно. Хотя, если хорошее исполнение, то подобные мелочи просто не замечаются…

На неожиданного дублера уставился весь зал. По окончании первого акта похлопали довольно бодро, но так, чтобы помнил: «Ты еще никто, парень, мы тебя не знаем, вот послушаем, что ты дальше сможешь…»

В антракте Маргарита бродила по театру, наслаждаясь одиночеством и молчанием, когда впервые за несколько дней не нужно было говорить десять-двенадцать часов подряд почти без перерыва и сразу на двух языках. В фойе раздавали новые программки — с вписанным от руки именем исполнителя главной партии, которое не было даже отпечатано: наверное, они вообще на него не расчитывали, а ухватились, как за соломинку, в последний момент: Алессандер Магнус, Стокгольмская Королевская Опера. О дублере отзывались положительно, хотя недоумевали, пожимая плечами: неужели не нашлось итальянца? Конечно, он хорош, и акцента почти не слышно, и вообще, почему он до сих пор прозябает в дублерах, но все-таки — неужели не нашлось итальянца?! «Это же два имени», — удивилась Маргарита. — «А где же фамилия?.. Впрочем, «Магнус» может оказаться также и фамилией…»

Глухой пень из брянского леса, и тот понял бы, что исполнитель партии Альфреда очень хорош. Кроме голоса и исполнительского мастерства, он обладал молодостью и хорошей внешностью, и резкий оперный грим выглядел на этом лице досадным недоразумением, единственным оправданием которого служила необходимость — чтобы лицо на сцене не выглядело бледным пятном. Театр — не кино, тут другие приемы, полные все тех же условностей, но все остальные исполнители на сцене были актерами, а он был Альфредом, которого хотелось убить за бестолковость и одновременно было жаль. К концу спектакля, и без того сентиментального, зал совсем расчувствовался. Когда актеры вышли на поклон, публика встала, аплодируя стоя. Швед растопил лед ревности и теперь срывал заслуженные овации. Он был счастлив — с четвертого ряда это было хорошо видно. «Ну, — подумала Маргарита, — Не стоять же мне в очереди на вручение цветов?! И что-то никто не торопится…»

Аплодировать с длинной розой в руках было неудобно, поэтому она просто держала руки поднятыми. Долго стоять так было неловко, да и нехорошо находиться в четвертом ряду и не хлопать — все тебя видят: сеседи по ряду и актеры со сцены. Все-таки хорошее ей досталось место — близко и с краю. Она взяла цветок ближе к бутону и пошла к сцене, думая о том, как бы не оступиться на ступенях и не подвернуть ногу на каблуках, к которым так и не привыкла, и чтобы сумочку не уронить, а то будет еще один спектакль — бесплатный…

Альфред шагнул ей навстречу и подал руку. Она оказалась первой, кто вышел на сцену вручать цветы. Аплодисменты оживились, замелькали вспышки фотокамер. Задерживаться было неловко, по проходу спешили другие благодарные зрители. Маргарита посмотрела на шведа и, улыбаясь, быстро спросила по-английски: