Страница 8 из 33
Ба! Проклятая старина! - брат сказочника с негодованием откинул в сторону старинные часы из поддельного золота - Солнце без ядерных реакций. - Краснею я только тогда, когда вытираю пот лоскутом Красного Знамени, или пионерским галстуком.
С прошлых времен у меня остались стыд и мораль - рудимент, хвост вместо копчика, а приятно.
Щекочет нервы молодость - для чего живём, если мораль не держим в руках, опускаемся ниже плинтуса и Звезд не видим за порнографическими звездочками.
В студенческие годы я подрабатывал могилокопателем на Перовском кладбище - работа пыльная, но на свежем воздухе, в душевном спокойствии и в соседстве со стихами поэта Пушкина - много Пушкиных, а поэт один, как балалайка в оркестре.
Однажды, подходит ко мне кладбищенский сторож Митрофаныч - пожилой мужчина, далеко за шестьдесят, а волком глядит, наизусть таблицу логарифмов Брадиса в тюрьме за десять лет выучил.
"Я давно умер душой, брожу-хожу, Вечного Жида из себя представляю, но не вечный, не превращусь в Прометея! - Митрофаныч осторожно наградил меня робким поцелуем - нежный, боязливый поцелуй тоскующего сторожа, песнь горного пастуха, а не поцелуй. - Игорь! Иииииххххор! - сторож пошутил, и от его шутки растаяли льды в холодильниках аборигенов Амазонки. - Самое первое желание работников кладбища - избавиться от гроба и родственников усопшего; соревнуемся в любезностях, остроумии, очаровываем друг друга поцелуями, а через рентгеновский аппарат видно, что наши поступки мысли - разлука по пятницам, а по вторникам - встречи с целованием пальцев ног, будто не люди мы, а - инопланетяне.
Сегодня балерину хоронят, молодую - упала в оркестровую яму голая, и задохнулась от возмущения - гордая, величественная, поэтому посчитала позором свою жизнь в яме, она же не директор театра "Яма".
Я бы попросил у родственников покойницы её рукИ - на мёртвой бы женился - крохотная свадьба, скоротечная, как капля нефти под глазом нефтяника.
Ахи! Охи послышатся, причитания, как только я с приличным предложением из могилы вылезу - из могилы потешнее - для смеха живём, для радости, а пингвины живут для рыбы.
Пингвинов люблю, для свадьбы заготовил три центнера полезного и питательного контрабандного мяса пингвинов - от него чирьи проходят, словно косой смерти прыщи срезает.
Опасаюсь, что не поймут меня родственники и любовники балерины, побранят и тумаков надают, а я драк боюсь, больно мне в драке, ноги подкашиваются, а руки обвисают плетями виноградными.
Ты, Игорь! Иииихххоррр! ХА-ХА-ХА-ХА-ХА! подсоби!
Пошути, измажь извёсткой лИца недовольных, выпусти из их заднепроходных отверстий пар, как из котлов паровоза.
Человек гордится собой, а на девяносто девять процентов состоит из скоропортящегося, дурнопахнущего - фуй, стыдно!
Если беда случится на похоронах - ящерицу ищи с прищепкой на носу - от прищепок все беды: ураганы, терроризм, внематочная беременность.
Прищепку сожги, а пепел развей по ветру, брось на Восток и произнеси с придыханием, обязательно с придыханием, Игорь - не обмани себя, самое страшное - ложь себе, от неё кости трещат, и печень цементируется, скажи: "Лети, пепел на Восток!
Как коснешься ты Израиля, вели не упрямиться!" - Митрофаныч замолчал, погрузился в омут своих мыслей - каменный Аполлон в тулупе и треухе.
Вдруг, жалобно заныло, зазвенели бокалы - к могильной яме приближается траурная церемония: по лицам вижу - принимают похороны за заседание Верховного Совета СССР!
Гроб с балериной для прощания поставили, любуются девушкой мёртвой, щупают груди - свежие ли, не сдулись ли, как сдуваются воздушные шарики после китайского праздника Дракона.
Обмениваются мнениями, качают седыми и парикастыми головами, утверждают, что груди не сдулись, крепкие, хотя и постыдно маленькие, поэтому дешевые, как самогон на Украине.
Сторож шапку наземь бросил и к балерине подошёл, возлёг рядом с ней в гроб, откровенно ласкает мёртвую девушку и речь держит - Демосфен заслушался бы и от зависти позеленел:
"Слабый и пошлый солдат не окажется в одной бане с краснозвездным генералом, а простой сторож сгорел бы в гробу рядом с трупом прославленной балерины, не чурка я в печке, но сгорел бы поленом имени Буратино.
Вы можете по-разному мотивировать мой поступок: от младогегельянства до аутодафе, описывайте мой характер, предугадывайте события - разобью ли я себе лоб, попрелюбодействую ли с мёртвой красавицей.
Сам не чувствую своих ног и себя, но прочно закрепился в гробу, присвоил имя Ромео и умру здесь и сейчас, как древнеримский любовник в коротких штанишках с белыми кружевами.
Зачем кружева на штанишках? Ад и мрак - кружева на одежде мужчины!
Может быть, вы меня сейчас не видите, а различаете вместо меня тень, слышите адский зубовный скрежет, и представляете себя героями романтической комедии, где сочетаются неожиданно красивые пианистки и горбоносые карлики с золотыми якорными цепями на шеях.
Я отражаю композиционную функцию жизни, заземляюсь, уже погрузился душой в душу балерины, дохожу до высшего накала трагизма, когда жизнь подчиняется не биению сердца, а - эстетическому замыслу творца. - Митрофаныч извлёк из-за голенища заточку - напильник с заостренным концом, воткнул себе в грудь, затем в живот - на всякий случай, чтобы жизнь уходила из двух дырок. - Умру любовником Джульетты, пусть балерину до смерти звали не Джульетта, но теперь она - моя Джульетта, а я - её Ромео.
Одни назовут моё самоубийство позёрством, голым фактом отражения действительности в конкретно-чувственной форме.
Другие вцепятся в пейсы первых, возопят с откровением философов-сантехников:
"Как же вы утверждаете, что кладбищенский сторож умер в ауре позерства, если дальше своих ног немытых не видите?
Отцы ваши - стяжатели, познавали сущность торгового дела в беспредметных метаниях от кабака к кабаку.
Матери ваши - дочери гиены и Маугли!
Не низший сторож Митрофаныч, а - высший, банан он в реальности, хлеб для кваса!"
Возвысят меня, а иначе, зачем люди живут, и Солнце светит?
Солнце удивляется с небес, светит, но напрасно, потому что в свете его не добрые дела возрастают, а ерунда всякая: песни, пляски, искания мужа и жены, хвастовство - у кого сиськи больше и пенис длиннее.
Разве для этого Земля округлилась животом беременной сойки пять милилардов лет назад, чтобы мы распыляли себя на беспредметной основе, умирали в клубАх табачного дыма и давились гашеной известью - таблетки мы с глазами, а не люди.
Я умру, но умру красиво - во имя любви, на пике подвига, в вулкане страстей.
Умирающий Ромео двадцать первого века на груди усопшей балерины Джульетты!
В гармоничном сочетании единства и многообразия любовных трюков цель нашей жизни!" - Митрофаныч в очередной раз испустил дух, но перед новой смертью, в последнем движении - когда положено сделать умное, сказать важное, приспустил портки, чтобы мы увидели татуировку на бледных, ящурных ягодицах - мышка и кошка!
Сдулись они, при жизни кошка бегала за мышкой, а после смерти Ромео-Митрофаныча кошка и мышка потеряли смысл жизни, нашли успокоение в вечном молчании.
Мы закопали гроб с телами любовников (балерина не предугадала, что после смерти сыграет свадьбу, и в этом потрясающая Правда Жизни), старательно не смотрели в глаза друг друга, потому что знали - переиграл нас простой кладбищенский сторож, нашёл свою мечту и воплотил в гробу, юлой выскочил из-под стола в клубе "Что? Где? Когда?"
Он нашёл, исполнил, а мы обречены искать, мучиться, краснеть под фиолетовыми лампами хирургического отделения".
Брат сказочника замолчал, а я стоял, боялся намочить штанишки в торжественный момент откровения - так невеста на торжественной брачной церемонии опасается за жизнь любимой болонки Зизи.
"Кто я в этом Мире? Где я? Почему туман важнее моих костей?" - я в изумлении смотрел, как брат сказочника исчезает в тумане, вместе с хитрецом ускользает мешок денег; но деньги - пух, перо из хвоста марабу.