Дом

Алекс Тарн

ДОМ

(времена года)

Зима

19 декабря 1248 года

За стеной свистнул ветер, пометался по улице, слепо тычась в заборы и запертые ворота, ухнул в каминной трубе, шлепнул мокрой ладонью по толстому оконному стеклу и унесся вниз, к Рейну. Мастер Герхард поежился и встал подбросить дров. Как ни топи, а все равно холодно: вон, окна какие большие… Ну а кого винить-то? Винить, кроме себя, некого — сам захотел, чтоб светлее и чтоб Дом видно было. Он покосился в заоконную темноту, туда, где угадывалась мрачная громада собора.

Мрачная… не то чтобы днем она смотрелась приятнее. Здания не любят пожаров, даже каменные. А все почему? Потому что для здания огонь — смерть, ежели, конечно, он не в камине. А пожар от чего проистекает? — От людской глупости, от скучной и скученной жизни. Живут, как вши, друг о дружку трутся. В этом-то вся и загадка: если люди вши, а не кремни, то как же от ихнего трения огонь высекается? А ведь высекается как-то. Глянь, полыхнуло, то тут, то там… и все — беги подальше, уноси ноги. А если еще и ветер, наподобие сегодняшнего, то вообще каюк. Оглянуться не успеешь, как все домишки выгорели, знай, стройся заново.

И добро бы еще одни домишки или людишки тамошние: этим-то грош цена, новых нарожают, прости Господи. А вот коли пламя на собор перекинется… вот это, считай, беда. Собор в городе — самая ценная, самая главная вещь. Без собора город не лучше деревеньки, даже если со стенами, и с ратушей, и с лавками, и с рынком, и с замком герцога или архиепископа. Даже если все это, положим, самое лучшее в мире, то все равно без собора — никуда. Оттого и строят его так долго, поколениями, лет сто… а может, и больше, кто знает? Когда в Шартре начинали? Ровно пятьдесят четыре года назад, в 1194 году от Рождества Христова. И все это время строят, и строят, и строят… и конца-края не видно. В прошлом году был здесь проездом знакомый каменщик-пикардиец; так он говорил, что в Шартре работы еще лет на десять, не меньше. Во как! Ну и как же такое чудо не беречь, коли в него столько золота вбухано, и умения, и сил человеческих, и жизней? А святыни бесценные, а ларцы с мощами, а драгоценная утварь, шитые золотой нитью одежды? Это ж сколько столетий городу корячиться надо на такие немыслимые расходы?

Он ногой пододвинул жаровню, склонился над столом с чертежами. Германский Иерусалим! А почему бы и нет? Он, Мастер Герхард, безродный паренек из маленькой мозельской деревушки, построит здесь, на берегу Рейна невиданное чудо, каких нету даже в самой Франции! Как это сказал архиепископ Конрад? — «Сделай нам собор не хуже Шартрского!»

Его и наняли-то потому, что двадцать лет проработал в Пикардии на строительстве знаменитого Амьенского кафедрала. Там Герхард из Рейля стал уважаемым Мастером Герхардом. Мальчишкой бегал на посылках у старого Робера де Люзарша, а потом, когда старика унесла болезнь, стал помощником нового мастера — Тома де Кормона. Мастер Тома был немногим старше него, так что, можно сказать, строительство они продолжали вместе.

Мастер Герхард хмыкнул, разглядывая чертежи. Неудивительно, что получилась копия Амьена. Этому он учился, это он знал. Амьенский собор, когда его наконец закончат, будет прекрасен. Он будет самым большим во Франции, самым большим и самым красивым. Во Франции, но не в мире. Самым большим в мире станет его Дом! Кельнский Дом Мастера Герхарда! Последние слова он произнес вслух, сиплым, сорванным голосом строительного прораба. И еще раз, погромче. И еще. И еще, уже нешуточно сердясь на самого себя из-за очевидной фальши, прячущейся за его бодрыми воплями.

Набежавший ветер снова насмешливо шлепнул в стекло и ринулся дальше, по кругу. Мастер Герхард покачал головой, плеснул себе вина из кувшина, подошел к окну, держа в одной руке стакан, а в другой — масляную лампу. Его собственное отражение в темном стекле смотрело мрачно и вызывающе.

— Чего уставился? — сказал Мастер Герхард с ненавистью. — Лучше молчи. Я и без тебя знаю: нету никакого Дома Мастера Герхарда! Нету! Есть второй Амьенский собор. В точности такой же, хотя и побольше. Но какая разница — побольше, поменьше… Важно, что такой же! Такой же! И это ясно каждому дураку!

Он выпил залпом, отбросил стакан и уставился на огонек лампы.

— Огонь… Хорошо было Мастеру Роберу. Прежний собор в Амьене сгорел от удара молнии. Господь самолично спалил его, чтобы освободить место для нового кафедрала. Разве мог старик Робер сомневаться в себе после такого начала? Разве не чувствовал он, что сам Иисус двигает его рукой по бумаге?.. А я? Я? Кто поможет мне?

Мастер Герхард уныло повернулся к окну. Ему не помогал никто, даже пожар. Старый собор подожгли специально, чтобы потом легче было разобрать стены. Начали с западного фасада, намереваясь сохранить хор, но неожиданно налетевший ветер разметал огонь куда ни попадя, и в итоге получилось бестолково, не по плану, ни то, ни се. А когда поджигали, не было ни ветерка… Что и говорить, небеса явно не благоприятствовали грандиозной затее. Все шло через силу, скучно, как из-под палки. Чертежи понравились и архиепископу, и Городскому Совету, но сам-то Герхард знал цену своему труду. Жалкая компиляция чужого вдохновения, позорная беспомощность мозга, паралич таланта.

А ведь он мог, мог! Работая в Амьене с Мастером Тома, Герхард самостоятельно находил такие оригинальные решения, что все вокруг только восхищенно цокали языками. Отчего же теперь воображение отказывает ему, уныло пресмыкаясь перед ворохом чужих идей? Отчего эскиз за эскизом упрямо повторяет знакомые линии амьенских фасадов, башен и аркбутанов? Вы в безнадежном тупике, уважаемый Мастер…

Герхард печально покачал головой. Вот уже полгода он проводит бессонные ночи в этой горнице, вызывая все возрастающее недоумение помощников и домашних. Дни-то еще куда ни шло… днем можно отвлечься, наблюдая за строительством. Со дня закладки Дома прошло четыре месяца; работы на фундаменте в самом разгаре. Но на самом деле на размеченной площадке прекрасно справляются и без него; скорее, наоборот, он мешает землекопам и каменщикам, путаясь у них под ногами. Но лучше уж так, чем безрезультатное сидение здесь, наедине с этими постылыми чертежами.

Он кряхтя нагнулся, подобрал медный стакан, выждал, пока откатится назад нахлынувшая в голову кровь, и потянулся к кувшину. Вот-вот… и пить стал втрое прежнего… это уже который кувшин за сегодня? Так ты и стен не увидишь, не то что крышу… Попросить аудиенции у архиепископа? Но навряд ли тот сможет добавить что-то к уже сказанному. Ведь тогда, в августе, после церемонии они проговорили почти целый вечер. Закладку собора приурочили ко дню Успения Святой девы Марии, и горожане, отстояв свое на утренних и полуденных молитвах и вволю поглазев на роскошную церемонию, дружно отправились в трактиры. В самом деле, не каждый же день начинают такое строительство. Видимо, поэтому архиепископ Конрад оказал Мастеру Герхарду великую честь, пригласив его на обеденную трапезу… и не просто так, а вдвоем, с глазу на глаз.

Обед был чудесен, обилен кушаньями и продолжался несколько часов. Хозяин говорил немного, все больше про еду, а Герхард почтительно поддакивал и ждал главного. Не может же быть, чтобы его пригласили сюда ради одного лишь чревоугодия. Возможно, архиепископ хочет изменить план? Или потребовать ускорения работ?.. К тому времени, как подали последнее блюдо, уже начинало темнеть. Город за окнами дворца полнился пьяными криками.

— Слышишь, сын мой? — сказал Конрад, кивая на душные летние сумерки. — Это голос дьявола. Он там, поверь мне. Он живет в наших домах, ходит по нашим улицам. А сейчас он сидит в каждом трактире у каждого стола, залитого дрянным вином и блевотиной. Пока он еще немного стесняется света дня, но стоит стемнеть, и начнется обычная поножовщина. Вот увидишь, завтра во дворах и переулках, в лужах мочи и крови найдут не меньше десятка трупов, и мне снова придется приказать повесить номинальных виновников. И, как всегда, они будут этому только рады из-за своего ужасного похмелья.