Страница 4 из 12
А пролетариев в роду не было.
Признав этот факт, дальше можно было идти двумя путями. Путь первый: пролетарское происхождение себе приписать. Путь второй: открыто во всех анкетах писать «из дворян». И в пролетариат записаться. Начать пролетарскую династию с нуля. С себя: Настя Жар-птица — пролетарий в исходном поколении.
Сидит Настя-пролетарочка в железном шкафу. Два марафона сегодня прошла, полтора километра кролем, два часа на ковре чучело шестидесятикилограммовое через себя кидала и два часа парашюты укладывала. И семь часов с метлой в литейном цехе. По расчету, должна она уснуть сразу. Но не спится. Может, сменить судьбу? Может, и без пролетарского шкафа прожить можно?
Ходят по Москве урки. К ним у Насти интерес нездоровый. Гордые люди. Давят их. Гнут. Кого согнуть не сумеют — того стреляют. Но не переводятся урки в Москве. К ним, может? Ее-то не согнут. Ее только застрелить можно. Так это пусть. Только у блатных все хорошо. Но женщина ими командовать не может. Так это или не так, Настя не знает. Но слышала такое. Насте это никак не подходит. Ей бы командовать. Если бы родилась Настя во времена Елизаветы или Екатерины, трон бы взяла. Или погибла бы в бастионе Петропавловской крепости, как княжна Тараканова.
Если нельзя женщине у блатных мечтать о великом будущем, то к блатным она не пойдет.
Есть еще сословие в Москве. Процветающее. Продавцы, официанты, все, кто вокруг торговли и распределения. Сытно живут. Хорошая работа.
Есть и еще одно сословие в Москве — писатели, артисты. Но и их ломают и гнут. Кого не согнут, тех стреляют. А кто стреляет? Вот попасть бы в ряды тех, кто всех гнет и ломает. Только ведь и их кто-то ломает и гнет. И стреляет. Потому Настя в пролетариат пошла. Пролетариат — гегемон.
Решила Настя пойти подручным литейщика — не взяли. Не бабье дело, говорят.
И снова отгремела вторая смена. Рванул рабочий класс за ворота заводские.
Всегда так: первые через проходную вырываются, как поток плотину прорвавший, потом поток слабеет, слабеет, потом тоненьким ручейком струится. А потом уже по одному — капельками. Самые последние долго еще тянутся. В раздевалке еще час последние переругиваются.
Утихло все. Настя — в свой шкаф. И тут же, дверку растворив, мастер Никанор:
— Штой ты, Настасьюшка, домой-то не спешишь?
— Вы же знаете, Никанор Иваныч, что нет у меня дома.
— Где же ты, Настасьюшка, ночи проводишь?
— Здесь и провожу. Негде мне больше.
— Непорядок. Кто узнает, подозрения пойдут: не ты ли ночами стекла толченые в станки сыпешь? Сама знаешь: враги кругом да вредители. Тут же вспомнят, что родитель твой большим воинским чином был, да врагом оказался. А яблочко от яблоньки… В НКВД донесут…
— Я тогда, Никанор Иваныч, на вокзал пойду или в сквере на лавочке.
— Поздно. Если одну ночь в цеху уже провела, этого и достаточно. За такое в наше время сажают. Заметут тебя по вражьей статье. Но ты не бойся. Я за тобой давно слежу. Я за тебя горой. Со мной в дружбе состоять будешь — никому не донесу.
— Спасибо, Никанор Иваныч.
— Сюда иди. У меня же в кабинке и матрас есть, и укрыться есть чем. Там и спи каждую ночь.
— Никанор Иваныч, я уж как-нибудь.
— Сюда, говорят, иди!
И прижимает ее всю, и охватывает. Жаром дышит, и несет от него водкой с чесноком. У Никанора глаза жеребячьей кровью налиты, дышит печью огнедышащей. Вцепился ей в плечи лапами. Не отпустит. Злость аж капельками с зубов каплет. Такому не откажи. Растерзает.
Чуть расслабила Настя плечи свои, и Никанор совсем навалился. Тут она его легонько правым коленом и двинула. Согнулся Никанор, Настю отпустил, руки туда прижал, где ноги сходятся. А это тот самый момент, о котором каждый самбист мечтает. Сцепила Настя обе кисти замком в один кулак, вознесла его выше и врубила мастеру своему по загривку. Охнул Никанор, на оба колена пал. Это совсем хорошая ситуация. Знает Настя, что бить его надо, пока на коленях. Не дать вскочить ему. А то лопатой зашибет, никакое самбо не поможет. Поэтому — еще один удар и по тому же месту. По загривку. Но теперь уже ногой: правое колено к подбородку и разгиб резко вниз. Ребром ступни по шее. Охнул Никанор.
Тут бы ему и объяснить, что, мол, промашка вышла и не хотел он ее обидеть. И уж рот открыл, а она ему ногой в дых так двинула, что булькнуло-чавкнуло в Никаноре, и все слова разом забылись, а если бы и вспомнились, так не продохнуть, не то что слово вымолвить. А она его пяткой сверху вниз по печени или еще по какой-то внутренности чувствительной так двинула, что пошли круги зеленовато-фиолетовые. И уж ботинки обувает.
Обула. Теперь тот же прием, но только ногой, обутой в большой несгибаемый пролетарский ботинок, — по внутренности чувствительной. Сообразил мастер Никанор, что не зря товарищ Сталин миллион парашютистов готовит. Не потехи ради. Не просто они там в своих кружках с парашютами сигают, но и…
Следующий удар ботинком был в левый глаз. Вроде солнце в глазу взорвалось и рассыпалось триллионом искр. Тут же и в зубы мастер Никанор получил. Тем же ботинком.
Нет, так дело не пойдет! Спокон веку на Руси закон благородства: лежачего не бьют. Коммунисты проклятые нравственность молодежную испохабили. Ишь, над лежачим измывается. Погоди! Правой лапой махнул Никанор, чтоб за ногу Настю захватить да дернуть. Но не знал Никанор-мастер, что в парашютных кружках особо хорошие танцоры и танцовщицы ценятся. Не знал, что хорошо танцующих особо отбирают и особо готовят. Кто хорошо танцевать умеет, у того тело гибкое, мускулатура упругая, у того реакция волчья и координация движений кошачья. У того выносливость верблюжья. Из таких самбисты получаются.
Увернулась Настя от лапы никаноровой, по полу гребущей, и прием повторила: правое колено высоко вверх, к самому лицу, и разгиб прямо резко вниз. По пальцам. Чтоб граблями не махал.
Взвыл Никанор. От боли взвыл. От жалости к себе. А она ему по коленной чашечке: если погонится, так чтоб далеко не гнался.
Поднимается Никанор. Большой и страшный. Разорвет Настеньку. Страшно ей. И весело. Как инструктор Скворцов учил, за кисть Никанора, за правую, да кисть — на изломчик. И через себя его. Мордой об шкаф железный. Грохнул шкаф, загудел. Понимает Настя, что велика Россия, а отступать ей некуда. Потому держит Настя оборону, как Полевой устав требует: нанося короткие внезапные контрудары. Завершающий — по хребту. Нейтрализующий. Надолго нейтрализующий. На много часов.
На заре нового радостного дня пошел Никанор-мастер к себе в будочку. Там у него и матрас есть. И укрыться есть чем. Пошел на четвереньках. Или, как у нас это точнее выражают, на карачках. И зарекся: парашютисток не трогать. Да и много ли удовольствия от такой: ни сисек, ни жирности. Ему, собственно, от нее ничего и не нужно было. Подумаешь! Не хочет — не надо. Кому она такая нужна! Да у Никанора таких — полный цех. Только свистни…
Глава 2
— Заходите, товарищ Холованов. Чудо покажу.
Заходит товарищ Холованов в темноту балконную. Сапоги товарища Холованова так сверкают, что тьма по углам рассеялась. Раньше певчие тут на балконе пели. Теперь балкон служит складом спортинвентаря. И с балкона, с высоты, все, что внутри церкви происходит, видно как на ладошке. Ковер спортивный посредине, и тренирует инструктор девчонок. Хорошо церкви под спортзалы подходят. Своды высокие, хорошо дышится.
— Любуйтесь.
Любуется товарищ Холованов. Есть чем любоваться. На ковре девчонки бросают друг друга. И инструктор их бросает. И они инструктора.
— Вот на ту беленькую смотрите.
— Так я ж на нее и смотрю.
— Чувствуете разницу с остальными?
— Чувствую.
— В любой борьбе, в классической и в вольной, у нас в самбо, у японцев в дзюдо, в любых национальных единоборствах различают захват и бросок — это два основополагающих элемента. Захватил — бросил. И этим многие мастера грешат: захватил и топчется, примеряется, приноравливается, а уж потом бросает. А у нее захват от броска неотделим. У нее захват и бросок вместе слиты. В одно касание. В принципе, у нее захвата нет. Сразу бросок. Причем совершенно внезапный. Мы все ждем ее захвата и броска. Вот схватит. Вот схватит. Ждем, а захват и бросок все равно внезапны. Знаете, как в лаборатории, ждешь: вот сейчас электрический разряд шарахнет. Вот сейчас. А он все равно внезапный. Смотрите, только кончиками пальцев коснулась — сразу бросок. Да какой! Не бросает, а печатает. Вот, смотрите: обманное движение. Теперь — бросок. А когда захватить успела, не усмотришь. Славненько припечатала инструктора?