Поющие револьверы

Каредек смотрел на человека с гор и всерьез задумался о нем. Они мало разговаривали. В разговорах не было нужды. Он даже не поблагодарил Райннона за усилия, спасшие ему жизнь, жизнь, которая была для него потеряна по законам Запада, по законам нехоженых земель, по законам животных и людей, которые охотились друг за другом.

— Райннон, — сказал он, — подойди ко мне.

Райннон подошел.

— Дай мне руку, — сказал шериф.

Эннен протянул руку, и Каредек своим острым охотничьим ножом надрезал кожу на внутренней поверхности запястья. Затем сделал такой же надрез на своей руке, приложил две кровоточащие ранки одна к другой и сжал их левой рукой.

— Райннон, — произнес он, — ночью или днем, в горах или пустыне, по закону или вне закона, твоя кровь — это моя кровь, а моя — это твоя, да помоги нам Господь!

Эннен Райннон сверкнул на него темными глазами и сказал:

— Клянусь Богом, Каредек, до конца моей жизни твоя кровь стала моей, а моя — твоей!

Глава 3

Для шерифа наступила пора расцвета. Десять дней отдыха были для него все равно, что десять дней весны для сада. Его силы вернулись. Он чувствовал, как они наполняли его, окутывали с головы до ног покрывалом непобедимости, словно Ахилла после купания.

Они сидели на поваленном бревне на опушке леса и смотрели на выжженные огнем пни деревьев, на величественные верхушки елей за ними. Справа стремительно бежала река, набухшая от талой воды с вершин.

— Здесь длинные зимы, — сказал Каредек.

Райннон повернул свою крупную голову и оглядел снежные вершины гор, сияющие под ярким солнцем. С каждым днем линия снега поднималась все выше, но на одном-двух пиках он останется лежать все лето.

— Здесь длинные зимы, — наконец промолвил Райннон.

— И сильный ветер?

— И ветер тоже, — сказал Райннон.

— Но жизнь у тебя неплохая, — сказал Каредек. — Ты свободен.

Райннон проницательно глянул на него. Так орел смотрит на орла через безмолвное море воздуха.

— Сейчас я свободен, — сказал он и слегка улыбнулся.

Каредек улыбнулся в ответ.

— Да, ты чуток поволновался, — гордо произнес он.

— Сутки напролет. Я знал, что мы должны повстречаться.

— Мы встретились, — сказал шериф.

Он кивнул себе, словно за этими двумя словами последовали другие, произнесенные в глубине сердца. Потом добавил:

— Чем все закончится?

— Нельзя все время жить отдельно от стаи, — откровенно ответил Райннон. — Мне это известно.

— Но и в стае ты жить не будешь?

— Ну как, черт возьми, я могу жить в стае, Оуэн? Ведь они меня знают. Они меня очень хорошо знают!

— Конечно, знают, — сказал шериф.

Он встал, и они вместе двинулись по склону. Из-за скалы выскочил кролик и поскакал перед ними. Мелькнули два револьвера. Раздался грохот двух выстрелов. Кролик превратился в кровавый сгусток мяса и шерсти.

— Мы оба слишком сильны для такой игры, — сказал Райннон.

Они пошли дальше. Изуродованная тушка кролика вряд ли стоила того, чтобы ее подобрать, поэтому они оставили ее там, где она лежала. Скоро ее проглотит койот или пробегающий мимо волк; либо ею заинтересуется медведь или найдет стервятник; а может быть ею займутся жуки или мухи. У первозданной природы столько способов возвратить плоть в землю.

Они шли не торопясь, но быстро, отмеряя землю длинными, не знающими устали шагами.

— Здесь долгие зимы, — опять повторил Каредек.

— Да, длинные, — ответил второй.

— Ревматизм, говорят, неприятная болезнь, — сказал шериф.

— Мне еще рано о нем думать.

— Не уверен. Тебе около сорока.

— Да?

— Да. Ты лет на десять старше меня.

— Тебе только тридцать?

— Точно.

— Мне двадцать пять, — сказал Райннон.

Шериф чуть не остановился, но потом продолжил путь. Он так нахмурился, что казался раздраженным, либо он глубоко задумался.

— Тебе двадцать пять, — сказал он.

Райннон ничего не ответил, его мысли витали где-то вдалеке.

— Ты живешь хорошо, — сказал шериф.

— Ну, здесь долгие зимы, — сказал Райннон.

Остаток пути до пещеры они прошагали в молчании.

— Как ты проходишь через горы? — спросил шериф.

— Я тебе покажу. Как-нибудь возьму с собой.

— Лучше не надо, — сказал Каредек. — Знаешь, как это бывает. Никогда нельзя знать наверняка. Все может случиться. Лучше пусть это будет твоим секретом.

— Я тебе расскажу, когда захочешь, — сказал Райннон. — У меня нет от тебя секретов, Оуэн. Моя душа открыта для тебя так же, как ладонь руки.

Но шериф хмуро пробормотал:

— Ничья душа не открыта. Мои отец и мать не понимали меня; я не понимал их. Никто не в состоянии понять другого. Любые друзья — все равно, что горы в Неваде.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил преступник.

— Горы в Неваде выглядят всегда так, будто стоят у тебя на заднем дворе. Но прежде, чем ты доедешь до ручья, который видишь на склоне одной из них, ты проедешь пятьдесят миль и умрешь от жажды. Я хочу сказать, что и с людьми точно так же. Думаешь, что понимаешь их, а на самом деле ничего о них не знаешь.

Райннон некоторое время думал над его словами.

— Ты слишком усложняешь, — произнес он. — Лично я принимаю вещи такими, какими они кажутся.

— Многие живут, как ты, — сказал Каредек. — Они принимают вещи такими, какими они кажутся. Они никогда не задают себе вопрос, а могут ли они увидеть все, что стоит увидеть?

— Да, — отозвался Райннон, — это правда.

— Возьмем, например, тебя.

— Ну, и что я?

— Давай поглядим. Когда ты отправился в горы?

— Не знаю. Лет семь назад, должно быть

— Семь лет! Это же много.

— Да, довольно много, — согласился Райннон.

Он оглядел суровый склон горы.

— Зимы здесь длинные, — сказал Райннон.

— С холодными ветрами, надо думать.

— Очень холодными, — сказал Райннон.

Они дошли до пещеры. Солнце садилось. Долины постепенно окутывала тьма. Они стояли бесконечно выше, почти у самого пылающего неба. Пустыня тоже казалась горящей, но пламя было неярким, словно его закрывала дымка.

— Наверное, это было случайностью, — сказал шериф.

— Что?

— Та первая твоя неприятность. По моему, в Тусоне?

— Нет. Это не было случайностью. Мы с парнем с рудников затеяли в шутку бороться. Он разозлился, схватил камень и ударил меня по голове. Я его убил.

— Тебе надо было не скрываться от суда. За это тебе ничего не грозило.

— Я знал. Но понял, что не гожусь для жизни среди людей. Например, если кто-то тебя ударил, ты не имеешь права злиться. Однако это не про такого, как я!

Он вытянул руки и удивленно посмотрел на них, как будто они принадлежали другому человеку.

— Я становлюсь бешеным, — сказал Райннон. — Ничего не соображаю. Мозги словно заволакивает. Мне нельзя жить среди людей. Я понял это в тот день в Тусоне и уехал. Потом одно цеплялось за другое…

— Прошло семь лет, — сказал Каредек.

— Мне казалось, больше.

— Зимы здесь больно длинные, — сказал шериф.

— Скалы обмерзают и становятся сколькими, — сказал Райннон. — Черти что!

Они замолчали. Закат начал затухать, и вершины гор окрасились в мягкий розовый цвет. Земля под ними была абсолютно черной. Нет, не абсолютно. В эту черноту можно было смотреть.

Пауза тянулась долго, потом Райннон сказал:

— Меня очень беспокоят дети.

Шериф набил трубку и ждал.

— Однажды у меня появилась идея, — сказал преступник. — Захотелось спуститься и взять пару детей. Тех, у кого нет ни отца, ни матери. Взял бы себе мальчика и девочку и воспитал бы их тут как полагается. Но…

Он не закончил, и шериф пробормотал:

— Да, зимы суровые.

— Суровые, — сказал Райннон. — Да еще ветер. И покрытые льдом скалы.

— Ну, — сказал шериф, — я понимаю, о чем ты. Но тебе ведь нужны не дети.

— А что?

— Тебе нужна женщина, — сказал Каредек.

Он вспомнил, что не раскурил трубку. При свете спички он искоса взглянул на Райннона, но тот уставился в непроглядную тьму долин.