Кадар

Здесь я поднял к небу лицо и издал рёв радующегося жизни мустанга. Теперь можно и в воду.

…На обратном пути я решил заскочить в лес. Тем более что крюк был совсем небольшой. Километра полтора, наверное, если не меньше.

Вначале, впрочем, как и обещал вчера, немного о нём информации.

Открыт лес был сравнительно недавно – лет пятнадцать всего назад, хотя сама планета была известна человечеству уже чуть ли не пять веков. Так иногда бывает. Особенно там, где запрещена широкомасштабная колонизация. Почти сразу же после своего открытия Кадару был придан статус галактического заповедника, так что посещать его могли только учёные-исследователи да ещё туристы, причём последние – по строго определённым маршрутам и в строго определённые сроки. Очень уж биологический мир Кадара был уникален. Недавнее открытие леса это только в очередной раз подтвердило. Открыл его некий экзобиолог Шкляревский, открыл мимоходом, случайно, когда прибыл в эту местность в поисках каких-то особенных грызунов, которых он был большим специалистом. Поначалу лес так и назвали – Лес Шкляревского, по название почему-то не прижилось. Кто-то предложил другое – Улей, но и это не прижилось тоже. Так он и остался просто лесом, хотя, честно говоря, на что на что, а на лес он походил, пожалуй, меньше всего. В нём не было обычных, в традиционном понимании, деревьев, не было подлеска, не было кустов. Одни только так называемые мюрзы – не то животные, не то растения, а может, и то, и другое вместе – представляющие из себя этакие фиолетовые, бутылкообразной формы тела, увенчанные кронами переплетённых зелёных щупалец. Как бы колония такая, что ли. Занимаемая ими площадь была не то чтобы большая, но не такая уж и маленькая – немногим более девятисот квадратных километров. Что удивительно, площадь эта имела форму овала и с геометрической точностью соответствовала той зоне, где местные Аномалии были наиболее активны (о последних, если будет такая возможность, расскажу чуть позже). В общем, создавалось впечатление, будто между Аномалиями и лесом явно существует какая-то связь – то ли лес есть следствие некоей мутации, вызванной воздействием Аномалий на обычные деревья, то ли мюрзы сползлись сюда из других мест целенаправленно, как, к примеру, взбираются на камни желающие погреться на солнце игуаны. Это, впрочем, лишь в том случае, если они и впрямь умели перемещаться, во что, конечно же, не верил никто, не имея на то практических доказательств, полагая, что мюрзы – существа сугубо оседлые.

Как только о лесе стало известно, к нему сразу же хлынули толпы исследователей. Было выдвинуто огромное количество гипотез, из которых самые ожесточённые споры вызвала гипотеза о разумности леса. Хочу уточнить, речь не о разумности каждого мюрза в отдельности, а именно о разумности их в совокупности. Как бы некий единый разум они в совокупности из себя представляли. Как земные пчёлы или муравьи, только более высокого порядка.

Гипотезе сейчас же нашлись оппоненты, утверждавшие, что всякий разум проявляет себя фактором активного воздействия на окружающую среду. Лес же, наоборот, пассивен, какой-либо активности в нём нет и в помине.

На это сторонники гипотезы отвечали, что цивилизации бывают разные – экстравертные и интровертные, то есть направленные во вне и направленные в себя, иными словами, созерцательные, что это как раз именно такой случай и есть. К тому не утверждать, будто лес не воздействует на окружающую среду совсем, нет никаких оснований. Что мы знаем о внешней среде вообще? Да почти ничего. Обжили ничтожный клочок мирового пространства и считаем себя чуть ли не владыками вселенной. Вселенная же наверняка поделена на этакие параллельные сегменты, в одном из которых существует и лес. Видимая нами его часть есть лишь, на самом деле, его незначительная составляющая. Основная же его деятельность нашим наблюдениям недоступна. В этом нет ничего удивительного, так как и сам человек тоже существует сразу в нескольких мирах одновременно – чувственном, интеллектуальном, культурном, духовном. Видимым же остаётся только в физическом. Остальные, если иметь сходную внутреннюю природу, познаются только путём личного переживания. Рублёвская "Троица", например, для какого-нибудь дикаря из племени тихоокеанских каннибалов представляет из себя лишь кусок редкой древесины с изображёнными на ней смешными фигурками. И всё потому, что нет у него соответствующего духовного опыта.

Оппоненты, слушая, только смеялись, называя всё это дешёвой, ничем не подкреплённой демагогией. Вы нам ещё о Боге расскажите, говорили они.

И расскажем, отвечали с горячностью первые. Что-то вы в последнее время стали о Нём забывать.

В общем, как бы там ни было, а что касается меня, то какого-то определённого мнения по этому вопросу я до недавнего времени не имел. И только благодаря Ревазу всё самым решительным образом вдруг изменилось. Оказывается, пока учёные мужи оттачивали друг на друге своё остроумие, Реваз установил с лесом контакт. Никакого научного подхода для этого не потребовалось совсем. Всё, что было нужно, так это одно только открытое сердце. Уж в который раз я за свой недолгий пока ещё век убеждаюсь, что самый, какой только ни есть, универсальный для всех без исключения существ язык – это язык любви. Вчера со мной в лесу произошло такое…

Впрочем, я опять забегаю вперёд.

Итак, путь мой лежал в лес, причём не в лес вообще, а в одно лишь конкретное место, к дереву, которое местные исследователи успели окрестить Платоном. Было оно на вид более мощное, чем все остальные, и стояло несколько особняком на довольно-таки широкой чистой поляне. Глядя на него, складывалось впечатление, будто его собратья питали к нему немалое уважение. Я бы ничуть не удивился, если бы узнал, что он – Платон – в этом лесу за кого-то главного – вроде президента. Такой у него был величественный вид.

Когда я выходил на эту поляну, то, честно говоря, испытывал некоторую робость. А ну как без Реваза у меня ничего не получится.

Опасения мои, впрочем, оказались напрасны.

Как только я появился, Платон задвигался, зашевелился, опуская свои ветки чуть ли не до самой земли, образуя подобие удобного ложа. Он явно мне обрадовался. Моя же робость, наоборот, увеличилась ещё больше, только теперь уже по другой причине. Одно дело, когда рядом стоит готовый в любой момент прийти на помощь напарник, и совсем другое – вот так, одному. Вдруг Платон меня потом не отпустит. Однако пойти на попятную я бы теперь ни за что не согласился. Если уж взялся за гуж, не говори, что не дюж. А то стыдно как-то, неловко.

Я преувеличенно громко приветствовал Платона.

– Здравствуй, Платон!

Потом забрался, наконец, в ложе и замер, ожидая, что будет. Ничего, подумал я, храбрясь, если что – выпрыгну сейчас же. Я – сильный.

Какими же смешными казались мне потом эти страхи.

Как только я улёгся, ветви-щупальца сомкнулись надо мной, заключая меня в непроницаемый кокон. Я почувствовал их лёгкие, невероятно нежные касания по всему своему телу. Опущение небывалой лёгкости стало наполнять меня с головы до ног. Тело стало словно бы невесомым, а сам я… Эх, слов, слов у меня не хватает, чтобы хотя бы приблизительно описать это всё. Я не то чтобы растворился или исчез, я вдруг стал частью чего-то большего, и, вместе с тем, это большее стало частью меня. Мои возможности вдруг увеличились. Я вдруг словно бы увидел себя со стороны – маленькая и смешная, скорчившаяся в ветвях дерева фигурка. Кто это? Неужели это я? Царь природы? Владыка вселенной? Потом я увидел Платона (целиком), лес, наш Академгородок, в котором, оказывается, все уже давно попросыпались, космодром, небо – всё как бы вместе и по отдельности одновременно. Как это у меня получалось, я совершенно не представлял. Знаю только одно – я видел это всё, видел. Передать же полноту этих ощущений словами, повторяю, просто не в моих силах. Да и никто бы, наверное, не сумел, даже самый, наверное, выдающийся художник. Достоевского из могилы подыми, и он бы, наверное, не справился. Пока сам не пройдёшь через подобный опыт, всякое описание бессильно. Это восхитительное ощущение непередаваемого блаженства казалось бесконечным. Оно длилось, длилось, длилось… Наверное, именно и только так можно познать, что же это такое – Вечность. Не длящееся без конца время, а такое вот ощущение беспредельных полноты и счастья…