Страница 17 из 67
Пока мы ели колбасу и вафли, Джейк рассказывал, как обрадовались Шимерды нашим подаркам, даже Амброш расчувствовался и сходил с ним к ручью за кедром.
Стоял мягкий пасмурный день, по небу ползли тяжелые тучи, время от времени поднимался ветер и сыпал снег. В конюшне дел всегда хватало даже по праздникам, и мужчины были заняты до самого обеда. Потом мы с Джейком играли в домино, а Отто долго корпел над письмом к матери. Он говорил, что, куда бы его ни занесло, на рождество он всегда отправляет ей письмо, пусть перед этим писал совсем недавно. Несколько часов он просидел в столовой. Попишет немного, а потом сидит неподвижно - перо зажато в кулаке, глаза прикованы к узору на клеенке. Ему так редко приходилось говорить и писать на родном языке, что теперь он с трудом подбирал немецкие слова.
Около четырех часов к нам пришел гость - мистер Шимерда в кроличьей шапке, с кроличьим воротником и в новых рукавицах, которые связала ему жена. Он хотел поблагодарить нас за подарки и за то, что бабушка делала для его семьи. Джейк и Отто тоже поднялись в гостиную из кухни, и, сидя у печки, мы все любовались быстро наступающими зимними сумерками, наслаждались теплом и уютом дедушкиного дома. Мистер Шимерда, казалось, целиком отдался этому чувству. Наверно, в своей тесной, неприбранной лачуге бедняга стал понемногу привыкать к мысли, что нигде на земле нет больше порядка и покоя, разве только на его далекой родине. Он сидел тихо, не шевелясь, прислонившись головой к спинке деревянного кресла-качалки, руки покоились на подлокотниках. Лицо его было усталым и довольным, как у больных, когда им полегчает. Бабушка настояла, чтоб он выпил стаканчик виргинского яблочного бренди, ведь он проделал такой путь по морозу; и когда на щеках мистера Шимерды выступил слабый румянец, они засветились, как прозрачная раковина. Он больше молчал и изредка улыбался, но мы чувствовали, что он упивается отдыхом.
Стемнело, и я спросил, можно ли зажечь свечи на елке, пока не внесли лампу. Острые желтые язычки пламени взвились над свечками, и на фоне зелени выступили присланные из Австрии цветные украшения, каждое исполненное особого смысла. Мистер Шимерда поднялся с кресла, перекрестился и, склонив голову, тихо встал перед деревом на колени. В этом положении его длинная фигура сделалась похожа на букву "S". Я заметил, как бабушка с опаской покосилась на деда. Он был довольно суров, когда дело касалось религии, и иногда своими высказываниями обижал других. Только что наш кедр был обыкновенной рождественской елкой, но сейчас, с теплящимися на нем свечами, с картинками из Писания, да еще когда перед ним застыла коленопреклоненная фигура... Однако дедушка только поднял пальцы ко лбу и склонил седую голову, сразу придав происходящему протестантскую умеренность.
Мы пригласили нашего гостя поужинать с нами. Впрочем, долго уговаривать его не пришлось. За столом я заметил, с каким удовольствием он смотрит на нас, и подумал, что наши лица для него - словно открытая книга. Когда его проницательные глаза остановились на мне, у меня возникло такое чувство, будто он ясно видит все мое будущее, весь путь, который мне предстоит пройти.
В девять часов мистер Шимерда взял один из наших фонарей, надел пальто и пристегнул кроличий воротник. Стоя в нашей маленькой прихожей с меховой шапкой под мышкой и с фонарем, он попрощался со всеми за руку. Когда дошла очередь до бабушки, он, как всегда, склонился над ее рукой и медленно выговорил: "Добрый жен-щи-на!" Потом перекрестил меня, надел шапку и шагнул в темноту. Мы вернулись в гостиную, и дед, испытующе посмотрев на меня, тихо сказал:
- Все молитвы хороши, если люди хорошие.
13
На следующей после рождества неделе началась оттепель, и к Новому году все вокруг нашего дома расползлось в серую кашу, а по изрытому водой склону между мельницей и конюшней побежали грязные ручьи. Вдоль дороги проглянули полоски мягкой черной земли. Я снова взялся за свои обязанности - носил в дом воду, дрова и растопку, а то часами пропадал в амбаре, где Джейк лущил кукурузу на ручной машине.
Как-то утром, воспользовавшись потеплением, к нам в гости на одной из своих жалких кляч приехали Антония с матерью. Миссис Шимерда попала к нам впервые, она обежала весь дом, рассматривая ковры, занавеси, мебель, и при этом все время говорила что-то дочери с завистливым и обиженным видом. В кухне она схватила с плиты котелок и объявила:
- У вас много, у Шимердов нет.
По-моему, бабушка поступила малодушно, отдав ей этот котелок.
После обеда, помогая мыть посуду, миссис Шимерда тряхнула головой и сказала:
- Сколько у вас для варки, у меня бы столько, я бы еще лучше варила!
Самодовольная, хвастливая старуха! Даже беды, выпавшие на ее долю, не смогли ее утихомирить. Я до того разозлился, что мне и Антония сразу стала неприятна, поэтому я без всякого сочувствия выслушал ее рассказ о том, что старому мистеру Шимерде не по себе.
- Папа грустный по родине. Вид плохой. На скрипке не играет. Дома все играл - на танцах играл, на свадьбах. Здесь - нет. Я прошу играть, трясет головой: нет. Другой раз вынет скрипку из коробки, гладит струны вот так, но не играет никогда. Ему не нравится ваша страна.
- Раз не нравится, нечего было сюда ехать, - сурово отрезал я, - мы никого не заставляли.
- Папа не хотел ехать, нет! - вспыхнула Антония. - Маменька заставила. Все дни она говорила: "Америка большая, денег много, земли много - хватит нашим сыновьям, много женихов нашим дочкам". А папа - он плакал, не хотел ехать от своих друзей, с кем играл на скрипке. Одного друга больше всех любил, тот играл на такой длинной трубе, - она изобразила руками тромбон, - они в школе вместе учились, совсем маленькие дружили. Но мама хотела, чтоб Амброш был богатый, имел много-много скота.
- Твоя мама, - сердито огрызнулся я, - хочет все, что видит у других!
- Но твой дедушка богатый, - набросилась Тони на меня. - Почему не поможет папе? Амброш скоро тоже будет богатый, тогда отдаст. Он очень умный. Мама из-за Амброша сюда приехала.
Амброш считался в их семье важной персоной. Миссис Шимерда и Антония постоянно на него ссылались, хотя с ними он держался грубо, а отца презирал. Амброш с матерью все поворачивали по-своему. И хотя Антония никого так не любила, как отца, старшему брату она не противоречила.