Страница 4 из 8
При этом Цымбурский задается вопросом, «станут ли отдельные секторы лимитрофа – Восточная Европа, Кавказ и „новая“ Центральная Азия – в первую очередь посредниками между соседствующими с ними цивилизациями, связуя и вместе с тем разделяя их, как то и было в веках, или же весь лимитроф окажется насквозь соединен в противостоящую большинству платформ Евро-Азии стратегическую и геоэкономическую целостность с прямым выходом через Восточную Европу на Евро-Атлантику».
Подобная постановка вопроса была вполне оправданна в 1999 году. В контексте политического переворота на землях лимитрофа в 2003–2004 годах вопрос должен быть поставлен уже по-другому. Когда и в каких конкретных политических формах произойдет структурирование большинства земель Великого Лимитрофа в единую «санитарную империю», геополитической функцией которой будет изоляция «острова России» от остальных цивилизационных платформ и, по возможности, размывание «побережья» Русского острова? Сама возможность и даже неизбежность возникновения «санитарной империи» теперь сомнений не вызывает. Да и не должна была бы вызывать. Лимитрофные, пограничные, геополитические зоны не имеют самостоятельной исторической судьбы и самостоятельного сюжета, точнее, их сюжет оказывается значительно искаженным внешними воздействиями с больших цивилизационных платформ – европейской, ближневосточной, китайской, российской. И полноценное структурирование лимитрофа может осуществляться только извне, только в качестве буфера – буфера-крепости или, напротив, буфера-агрессора одной цивилизации против другой.
На пространстве Великого Лимитрофа сталкиваются преимущественно два больших геополитических интереса. Это колонизационный интерес России, попытка присоединить большую часть этого пространства к своей цивилизационной платформе, используя при этом исторические и геополитические аргументы. И это негативный интерес Европы по сдерживанию российской цивилизации, поскольку полная, тотальная ее деструкция представляется маловероятной и трудноосуществимой. В первом случае реализуется проект Большой России как Империи или СССР (трудно согласиться с мнением, что здесь Россия увлекается совершенно ненужным ей «похищением Европы» – европейская политика необходима России только как инструмент обеспечения расширения платформы). Во втором – Великий Лимитроф становится местом интенсивного геополитического конструирования «оборонительных» (понятие «обороны» не должно вводить нас в заблуждение, по сути речь идет о форме агрессии, каковой является искусственное сдерживание чужого роста) сооружений. Среди этих сооружений время от времени и начинает маячить призрак «санитарной империи».
ПЕРВЫМ ОПЫТОМ СОЗДАНИЯ «санитарной империи» может, по всей видимости, считаться Польша XVI–XVII веков, а временем интенсивного конструирования этого проекта – середина XVI века, когда после разрушения русскими войсками Ливонского ордена Европа обнаружила на своих границах не просто окраинное царство, но мощную, динамичную империю с римской (что означает претензию на панъевропейское цивилизационное доминирование) идеологией, со своеобразным цивилизационным устроением и со способностью всерьез угрожать некоторым важнейшим европейским коммуникациям. Деконструкция восточного форпоста Ганзы – Ливонии – в эпоху, когда продовольственная стабильность Европы была очень сильно зависима от прибалтийской ржи, воспринималась в Европе как серьезная опасность. Именно к этому периоду относятся начало маниакальной европейской русофобии, попытки внутренней дестабилизации России, засылка многочисленной агентуры под видом миссионеров и наемников, наконец, торговая и военно-техническая блокада России, совместно осуществлявшаяся Ганзой, Польшей и Швецией.
Польша играла центральную роль в этой программе сдерживания России. Средней силы восточноевропейское государство за несколько десятилетий после начала Ливонской войны было превращено в империю. В 1569 году Люблинская уния превратила Польско-Литовское дуалистическое государство в подлинную имперскую Польшу, экзекуционистские реформы, укреплявшие государственную власть, значительно увеличили ее военные силы. В 1574 году даже была предпринята попытка посадить на польский престол западноевропейца Генриха Валуа, что не может не вызвать в памяти позднейший польско-французский союз в ХХ веке. Формируется расистская идеология «сарматизма», становящаяся основой идентичности польской шляхты. Поляки мечтают о соперничестве с Габсбургами в освобождении христиан от османов, то есть стремятся распространить границы своей империи дальше к югу по Великому Лимитрофу. В 1596 году заключается Брестская уния – блестящий успех иезуитских контрреформационных проектов – и начинается антиправославный террор. Польша старается последовательно наступать на Россию, и высшим успехом в этом наступлении становится занятие Москвы в 1610 году. Однако вторжение на русскую платформу было роковым для первой «санитарной империи». За поражением московского похода следует медленный, но неизбежный откат по всем направлениям – в XVII веке Польша теряет половину Украины и разоряется внутренними восстаниями, идет политическое разложение империи-неудачницы. В XVIII веке Россия ликвидирует свою соперницу, уничтожая даже ее имя (которое, впрочем, в XIX веке восстанавливается, и Польша превращается в вечную головную боль Российской империи).
Петровские победы над Швецией, также не справившейся с «санитарной функцией» (походы Карла XII по маршруту Прибалтика – Польша – Украина можно интерпретировать как новую попытку повторить антироссийский проект), привели Европу к необходимости терпеть Россию прямо на своих границах, аннигилировать лимитрофное пространство. Роль лимитрофов вынуждены были играть сами Пруссия и Австрия, хотя они намного охотней пользовались Россией как большой дубинкой для улаживания своих дел в Европе (до 1914 года Россия воевала в Европе прямо или косвенно как раз за прусские и австрийские интересы).
НОВЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ЗАГНАТЬ медведя в берлогу предоставила лишь русская революция, повлекшая распад Российской империи. В 1918–1920 годах был выстроен на скорую руку не слишком прочный «санитарный кордон» во главе с реанимированной Польшей. Однако его слабость была очевидна всем. Между Советской Россией и Европой начинается борьба за Германию. «Рапалльский проект» Владимира Ленина предполагает продолжение имперской политики России по превращению германо-русской оси в опору для германского наступления на западном направлении. «Локарнский» (ставший потом «мюнхенским») проект западных держав предполагает, напротив, разворачивание «обкорнанной» с запада Германии на расширение к Востоку. Естественными направлениями этого расширения становятся лимитрофная Прибалтика, Чехословакия, бывшая Австро-Венгрия, сама Советская Россия и Украина, а дальше уж куда получится. При этом Польшу Германии трогать не рекомендовалось. Все прогнозы похода на Восток, который должен осуществить Адольф Гитлер, исходили из предположения о германо-польском союзе как основе новой «санитарной империи», в которой Германия представляла бы собственно «цивилизующее» и силовое начало, а Польша – интересы западноевропейцев и некую местную укорененность.
Германию разворачивали на Восток, но не в ущерб Польше. Именно на этом и смог сыграть в 1939 году Иосиф Сталин, обрушив схему новой «санитарной империи» в самом уязвимом ее месте. Он дал Гитлеру возможность попросту разделить Польшу и взять реванш на Западе, то есть продолжить традиции XVIII–XIX веков и Рапалло. Германскую политику на протяжении всей Второй мировой войны отличала эта странная шизофреничность – то ли реванш на Западе и полноценная панъевропейская политика, на которой настаивали собственно германские националисты, то ли политика «санитарной империи», продвигающейся на Восток, втягивающей в свою орбиту довольно экзотичные азиатские народы и мечтающей о том, чтобы, как выражался автор одного из немецких меморандумов, «Германия могла завоевать душу исламского мира» и создала горскую «конфедерацию» под своим патронатом. До конца периода немецких успехов эта дилемма «европейской» и «имперски-лимитрофной» Германии так и не была решена, хотя Германию все больше затягивала именно лимитрофизация. В период поражений немцы все более стремятся опереться на местные кадры, реализуют именно в интересах местного населения программу «окончательного решения еврейского вопроса». И поэтому освобождение Восточной Европы Советской армией действительно местами больше напоминает завоевание, и последние не сложившие оружия части вермахта, сохранявшие свою боеспособность на 9 мая 1945 года, – Курляндская группировка – не случайно находились не в Германии, а в Латвии.