Стиляги

Девушек было меньше, чем парней. Одна треть были девушки. Их больше преследовали, у них больше проблем с родителями было.

Анатолий Кальварский:

Стиляги-девушки носили узкие юбки, делали макияж, что было тогда вообще несвойственно – говорили, что это вообще проститутки. Они носили, в основном, узкие юбки, блузы, и на боку был такой большой бант. Это было очень смешно, особенно, когда у девицы короткие ноги, и чуть пониже спины очень толстое все, и еще торчал бант, – это очень забавно смотрелось.

Виктор Лебедев:

Девушки тоже одевались сообразно каким-то киногероям. Это еще до «бабетты», до появления Бриджит Бардо, до этих французских фильмов. Они тоже утрировали [этот стиль] соответствующим образом. Но у девчонок получалось немного элегантней, потому что женскую одежду шить, наверно, было проще, чем мужскую – та уж очень самодеятльно выглядела.

Мне кажется, сейчас у нас гораздо больше красивых девушек, чем было раньше. Потому что тогда жизнь загоняла их в такие рамки, что если они выделялись, то это переходило грань хорошего вкуса. Либо это были такие «синие чулки» комсомольские, либо это была такая разнузданность, которая тоже отталкивала в какой-то степени.

И отношения [с девушками] были странные. [Поначалу все было] как бы раскрепощено, но потом все-таки пуританская советская стыдливая мораль, что «у нас нет секса», делала свое дело, и были очень смешные вещи. Какая-нибудь раскрепощенная девушка, которая, казалось бы, была доступной, в последний момент все это не разрешала. Такое вот уродство, когда форма была выдержана, а содержание – несколько иное.

Олег Яцкевич:

Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. У меня в пятьдесят восьмом году умерла мама – рано очень. Мамуля оставила мне большую кучу денег, как тогда казалось. На самом деле, там была не такая и большая куча, но я купил себе «Москвича -401». А когда у кого-то появились машины – это было событием! Ранее появилась у Леньки Фишельсона – у него мама была артельщицей, а о них особый разговор). Катались: Игорь «Псих», Миша Шпильман и немногие другие. – все стали ездить с девчонками к шалашу Ленина в Разлив. Он там скрывался, вместе с Крупской и Зиновьевым. Но главное, что вечером там никого, дач никаких поблизости нет, и девятнадцать километров всего от города. Посадишь девушку – и дуешь туда, чтобы на свежем воздухе… Летом, весной, осенью, – мы «ленинцы» были, что надо.

Вадим Неплох:

Музыканты пользовались [у девушек] каким-то особым вниманием, потому что мы все-таки играли. И на нас смотрели как на неординарных людей. Но мы были не безобразными, и что-то лопотали по-английски, тоже.

И в нашем окружении девушки не были пуританками. Блядства не было, но девушки тоже хотели быть свободными. Если им что-то нравилось, то они это делали. Была проблема с квартирой, проблема места. Никто не думал в тот момент ни о Крупской, ни о ком.

Юрий Дормидошин:

Мы позиционировали себя как «высшее общество», а девушки еще не успевали за этим. Мы более энергичные были. Алкоголь появился какой-то иностранный. Ну как откажешься от какого-то мартини? Плюс, у нас была информация, мы могли о чем-то говорить. У нас было больше информации, чем, скажем, на комсомольском собрании. Мы были совершенно другие люди, и это [притягивало девушек]. Девушки подтягивались к этому. Иногда доходило до абсурда. Мне друзья рассказывали историю – они прикинулись иностранцами, заклеили двух девушек, а потом говорят: а давайте поменяемся [партнерами]. И одна девушка: ну, я пойду поговорю с подругой. И они слышат за перегородкой разговор. Одна: они хотят поменяться. А другая: ну как так можно, у меня же с ним какие-то отношения. А та ей: дура ты, так принято в высшем обществе! Информация просто сшибала с ног, дезориентировала. А что нужно для обладания женщиной? Нужно дезориентировать ее. И дать не то, чтобы какую-то перспективу, но что-то новое. Это была, конечно, революция. Она не могла не коснуться секса. Секс, бизнес… Женщины являются стимулом всего этого.

Все это было экстремально. Не было квартир – можно было сексом где-то в парадной заниматься. Можно было где-то в садике. И вот этот стереотип, что надо выйти замуж, лечь в койку – здесь все это ломалось. Не было условий никаких практически, и [секс] становился экстремальным. И это нравилось, давало толчок.

Олег Яцкевич:

В моём детстве во всем была четкость какая-то, а сейчас многое расплывчато. Я иду и не могу понять – вот эта просто прекрасно одетая девушка, на «Ниссане», но на какие бабки так одеться можно, если ты не проститутка? А раньше все было почти четко. Мы знали, кто проститутка, а кто вкалывает. Около моего дома стояла всегда мороженица, у нее была короткая юбка. А что тогда считалось короткой юбкой? Чуть-чуть колени были приоткрыты, а это уже все равно, что голая вышла на панель. У нее – короткая юбка, ярко накрашенный рот и «беломорина». Сейчас-то только дошкольницы не курят. Она замерзала, у нее были красные руки, потому что торговала мороженым зимой. А мы, дурачки, думали, что она – проститутка.

«Дринки»

Несмотря на карикатурный имидж стиляги, который ко всему еще был еще и хулиганом-пьяницей, алкоголь не был для стиляг самым важным. Да, выпивали. Как все молодежь, кто-то – больше, кто-то меньше. Ясно, что и вечеринки на «хатах» с «чувихами» без какого-то количества крепких напитков не обходились. Но и там не это было главное.

Олег Яцкевич:

Алкоголиков не было среди стиляг, по-моему. Выпивали регулярно, но это было так просто: зашел в кафе-автомат и взял сто граммов водки, чтобы поднять настроение. Выпили и пошли дальше гулять. Все, на этом прием кончался. С девочками, вообще, только вино брали.

Виктор Лебедев:

В нашей среде пили все поголовно сухое вино, хотя я, например, его пил с наслаждением в семнадцать лет, но быстро бросил, потому что изжога дикая и так далее. Вот почему-то не пили ни водку, ни коньяк, хотя он был доступен по ценам. Пиво вообще никто не пил – или его не было, или немодно было. Пили грузинские сухие вина. Они стоили копейки просто. Цинандали, мукузани, а если уж доставалась хванчкара или киндзмараули, то это был праздник.

Валерий Сафонов:

Мы пили сухое вино, портвейны и коньяк. Водку – нет. Не знаю даже, почему. Виски тогда тоже появились. И мы, конечно, пили виски, я – до сих пор любитель. Но это уже дань моде была. Многим не нравилось – привкус какой-то, как у самогонки.

Местом сбора во времена «штатников» были «Метрополь» и «Националь». Вот что нас сближало – когда мы там собирались поужинать. Очень дешево, невероятно. Бифштекс с кровью – «по-английски», так называемый – любимое блюдо, модное стоил рубль-сорок. Бутылка коньяка стоила пять рублей. Бутылка вина – гурджаани, цинандали – порядка рубль-семьдесят. Мы даже со стипендии себе могли позволить посидеть несколько раз. Водку мы не пили – либо вино, либо коньяк.

Валерий Попов:

Мы себя считали не просто алкоголикам, а «в контексте великих дел». Ром, обязательно ром. Дайкири – только без сахара. Алкогольная интервенция тоже шла достаточно активно. Ром сначала кубинский – то есть от друзей мы получили такую «диверсию». И вот мы стали пить «дайкири без сахара» по Хемингуэю. Причем в объемах меньших, чем раньше, потому что полагалось на весь вечер одно дайкири. Водку даже еще не успели попробовать, а уже пили дайкири – не зная толком, что это такое. Ну а виски – это уже была такая недоступная мечта. Когда попробуешь виски – это уже все.

И сигареты тоже. На Малой Садовой около Елисеевского магазина вдруг свободно продавали Мальборо. И очередь была просто на пол-Невского. Подходили, брали по два блока – потом снова вставали в очередь. Это было такое событие. Все друг друга знают, столько знаменитых людей сразу не встречались.