Чего же ты хочешь?

Кончилось тем, что он ушел. Ия ему не понравилась, он в ней обманулся. Ушел к более хозяйственной. Они развелись официально. С трудом, с унижениями, с объявлением в газете, но все-таки развелись. Ия облегченно вздохнула, она отдыхала от замужества. Ей предлагали руку и сердце другие люди – и молодые и не очень молодые, всякие. «Что вы,– смеялась она в ответ, – я не гожусь в жены. Я бесхозяйственная, со мной будет трудно».

И вот перед ней сидит старый человек, который показался ей немощным, достойным жалости, сочувствия. Но смотрит он на нее, разглядывает ее, оценивает совсем не старческими, не погасшими глазами. «И этот тоже,– подумалось ей.– Все с одним и тем же». Последним претендентом на ее руку был тот, кто притащил эти иконы и упросил принять их от него в подарок и сам развесил на стенах. Это очень милый человек, сын недавно умершего старого букиниста, собирателя редкостей. Это он уверял ее, что старинные иконы украсят ее оригинальное жилище, что она неземная и ее не должны окружать обыденные вещи из мебельных универмагов, пахнущие только вчера срубленной сосной.

Один вот дарил. Теперь же явился некто, чтобы эти иконы купить. И вместе с ними готов, судя по его взглядам, купить бы и ее.

Кофе был допит, ничто больше не удерживало Голубкова, он распрощался и ушел. Генка проводил его до лестничной площадки и вернулся.

– Кто он такой? – спросила Ия.– Откуда ты его взял?

– А кто его знает, кто он,– ответил тогда Генка.– Гмырь какой-то. Иконщик. Их, знаешь, сколько теперь развелось. Зарабатывают, паразиты. Пятьсот готов отвалить, не торгуясь. Ты без меня не вздумай никому отдавать. Это же валюта!

Было это с год назад. С тех пор Генка Зародов вместе с Семеном Семеновичем Голубковым провели не одну торговую операцию, они уже хорошо знали друг друга, нуждались друг в друге. Голубков постоянно при встречах расспрашивал Генку о его сестре. Как, мол, иконки-то она не продала, и сама не вышла ли замуж?

Унося после попойки в Кунцеве то, зачем он приходил к Голубкову, Генка пообещал ему проведать сестру и еще разок спросить, не надумала ли насчет иконы.

Ия встретила брата, как обычно занятая рукописями. Она сказала:

– Ты порядочная дрянь, Генка.

– А в чем дело, Иичка?

– Ты Феликса Самарина ведь знаешь?

– Знаю. Как раз на днях встречались с ним. Но в чем дело?

– В том, что я никогда и ничего для тебя больше переводить не стану. Ты как ему представил то, что западные немцы говорят у себя о своих девицах? Это же тебе перевела я. О немцах в статье шла речь, о немцах. А ты на наших девчонок все оборотил. Были, мол, неуклюжими, потому что культ личности. Картошка, физкультура!

– Он мне уже говорил об этом. Удивляюсь и ему и тебе. Чего нашли тут такого? Если хочешь знать, недавно я смотрел одну хроникальную картину о фашизме. Так там, видела бы ты, как дело представлено! Хитро представлено, я тебе скажу. Вроде бы оно о Гитлере, а намек на нас. И такой эпизодик и другой. В зале, понятно, смех, народ не дурак, понимает эти фокусы. Так что ты думаешь? Этому-то, кто такую картинку склеил, премию отвалили! Вот работают люди! А на меня шипишь, как кошка.

– Генка, это нехорошо. Это подло. Если ты с чем-то не согласен, ты будь честным, выступи, открыто выскажи свое мнение, свое несогласие. Но вот так, из-за угла, все перевертывая с ног на голову, это же очень грязное дело! Мне будет жаль, если ты этого не поймешь.

– Ладно, постараюсь понять. А ты мне вот что скажи взамен: откуда ты Феликса Самарина узнала?

– Попросила познакомить. Меня и познакомили.

– Он тебе нравится?

– Пожалуй, да.

– Он как раз для тебя, Ийка. Он такой же, как ты, идейный. Из вас получилась бы пара-люкс. Выходи за него. Он же снова стал холостым.

Ия молчала. Генка одну за другой пожирал конфеты из вазочки на столе.

– Скажи, Ийка, ты теперь не бедствуешь? – спросил он.– Сколько ты этим зарабатываешь – переводами, машинкой? И почему не поступаешь на службу? Диплом у тебя есть. Учить ребятишек в школе можешь и даже в высших заведениях.

– Учить? Нет, мне это не по душе. Я никого ничему научить не смогу. Я сама ничего не знаю. А сколько я зарабатываю? Мне, Геночка, хватает. И без работы я не сижу. Я же работаю по договору.

– Но когда бы я к тебе ни пришел, ты всегда в этой одной своей юбке, в этой блузке. И пальто все то же. Зимнего нет, что ли?

– Ну тебя, Генка, не люблю я разговаривать на эти темы.

– Тогда прими привет от того гмыря, которого я приводил к тебе в прошлом году смотреть иконы. Все о тебе спрашивает. Старый хрен, а не устоял перед тобой.

– Не водился бы ты с ним, Генка. Он фальшивый. Вид такой, что пожалеть его хочется, а в глазах пакость.

– Преувеличиваешь. Конечно, он не ангел. Но ты уж лишку перехватываешь. Человек как человек. Сейчас все такие.

17

Чтобы, как выразился один из представителей издательства «New World», не крутить зря колеса, группа Клауберга должна была добраться до Стокгольма самолетом и лишь в Стокгольме занять места в подготовленном ей автофургоне, тщательно осмотренном и опробованном Юджином Россом. Автофургон еще неделю назад пошел в Швецию морем, в трюме теплохода.

Но и самолетом они летели почему-то не прямо до Стокгольма, а с посадкой и ночевкой в Брюсселе. Никто в группе не мог понять, зачем это. Но Клауберг ответил коротко: «Так надо».

В брюссельском аэропорту был обычный людской водоворот. Люди всех цветов кожи, говорящие на самых разнообразных языках мира, одетые порой в самые невероятные одежды – в пестрых бурнусах, с перьями на головах, в юбкоподобных саронгах вместо брюк,– все это шумело, галдело, спешило, куда-то устремлялось.

В одной из стеклянных галерей Клауберг задержался.

– Минутку, господа!…

Группа остановилась. Клауберг смотрел на стоявший близ галереи реактивный самолет с опознавательной надписью: «СССР».

– В Москву,– добавил он.– Туда же, куда, в конце концов, прибудем и мы.

К самолету тянулась вереница пассажиров. Первой шла негритянка могучего сложения, сверкающая улыбкой.

– Я ее знаю,– сказала мисс Браун.– Звезда ночных нью-йоркских кабаков. Эротические песенки, феноменальный секс. В одном из наших журналов писали, что самая бесплодная пара, испробовавшая все виды лечения у наимоднейших врачей и уже окончательно отчаявшаяся, и та после посещения кабачка, где выступает эта черная леди, способна зачать и родить ребенка.

– Разве русским это тоже так необходимо? – спросил Сабуров.

– Очевидно.– Мисс Браун шевельнула плечом.– Они охотно ангажируют подобных ей.

Сабуров удивленно смотрел на то, как пестрая людская вереница, подымаясь по трапу, неторопливо втягивалась в дверцу самолета.

– Тогда, следовательно, – сказал он,– те четыре нестриженых молодца с постными мордами гомосексуалистов и с гитарами на ремнях тоже в Москву?

– Конечно, – ответил Клауберг. – Отсюда до самой Москвы посадок у этого самолета не будет. «Наведение мостов», синьор Карадонна! Свободный диалог Запада с Востоком. Кто кого. Или они нас своими скрипачками и пианистами, или мы их нашими секс-бомбами! Человек всегда останется человеком. Природа в нем сильнее привнесенного идеологической обработкой. Инстинкт самца и инстинкт самки…

– Господин Клауберг!…– Голубые глаза мисс Браун смотрели на негo с укоризной.

– Пардон! – сказал Клауберг и двинулся дальше.

Остановилась группа в старом, солидном «Гранд Отеле», с большими комнатами, в меру скрипучими – для колорита – полами, с прекрасным полотняным бельем.

Клауберг сказал, чтобы его не искали, в Брюсселе у него важные дела, пусть каждый как хочет, так собой и располагает. Отлет в Стокгольм завтра в девять пятнадцать утра.

Юджин Росс объявил, что он тоже исчезнет довольно надолго: в бельгийской столице превосходные оружейные магазины, он обожает оружие, это его хобби, и он потолкается возле витрин с пистолетами.