Защитник Отечества

Наступал вечер, это было плохо. Лес густой, не видно, куда наступаешь: попадёт сучок под ногу, треснет, насторожатся татары. К тому же непонятно, куда идут, хуже, если на встречу с более крупной бандой, тогда мне их не одолеть. Вот проклятые, шастают по Руси, как у себя дома. Князья платят дань, так им ещё мало – рабы нужны. Хрен вам! Смерть татарская на Руси живёт, это все басурмане на носу зарубить должны и детям наказать.

Хотелось пить, устали ноги, но обоз двигался, и я шёл тоже. Не хватало ещё отстать или заблудиться. Наконец стемнело. Татары остановили обоз на берегу небольшой реки. Пленные кинулись пить. Татары с ленцой слезли с лошадей, пустив их щипать траву. Сами стали рыться в узлах, достали сыр, хлеб, куски вареного мяса, сели ужинать. Дети издали смотрели, как татары весело ужинают их продуктами. Я наблюдал, чуть не скрежеща зубами.

Поев и обтерев руки о халаты, татары стали осматривать пленных. Найдя понравившуюся им молодую женщину, тут же, на глазах у всех, стали её насиловать. Действительно, что стесняться, вокруг одни рабы, бесправные твари, а хозяева жизни – они. Захотят – убьют, захотят – помилуют. Когда они вдоволь натешили свою плоть, улеглись на конских потниках спать, завернувшись в свои халаты. Тихо плакала изнасилованная женщина. Оставшийся на охране татарин подошёл к ней и хлестанул камчой. Женщина замолчала.

Татарин прохаживался по берегу, посматривая по сторонам, трое его подельников уже вовсю храпели. Лука на татарине в свете луны я не увидел, да и зачем он ему ночью, всё равно не видно, куда стрелять. Вот сабля на боку была, это я рассмотрел.

Я медленно, на четвереньках стал подбираться к часовому, ощупывая землю впереди себя руками. Не дай Бог какой шум или треск, татарин поднимет тревогу.

Удалось подобраться к опушке, татарин проходил буквально в трёх шагах. Когда же он подустанет и остановится? Убить его надо тихо, чтоб остальных не разбудить. Невольники, утомлённые переходом и голодом, тоже спали. В конце концов татарин остановился, периодически поворачивая голову в разные стороны; даже не присел, видно, службу знает, и порядки у них строгие.

Медленно, мелкими шажками я приближался сзади, сжимая в руках топор. Занёс руку с топором для удара, и в это время татарин, как почувствовал что, стал разворачиваться. Но топор уже летел к нему. Раздался тупой стук, топор просто снёс татарину голову. Я еле успел подхватить тело, чтобы не было шума. Тихо положил на землю, снял с татарина пояс с саблей и ножом, нацепил на себя. Медленно потянул из ножен саблю, выходила она легко и бесшумно. По песку пробежал туда, где спали остальные трое, прислушался – спят. Лишь храп, да почёсывание слышны – блох да вшей нахватались, мыться чаще надо, уроды. Раньше, чем я их услышал, я их учуял. Пахло от них конским и своим потом, прогорклым жиром, дымом и ещё чёрт знает чем. Скунсы!

На мгновение я замер: чем воспользоваться – топором или саблей? От топора при ударе звук сильный, зато наверняка. Саблей можно просто заколоть, тихо, но неизвестно – остра ли чужая сабля, и ещё вопрос: а если под халатами кольчуги? Не пробьёт сабля, но все проснутся. Стало быть – топор!

Я подкрался со стороны голов, прислонил топор к ноге, вытащил свой нож из ножен и резко чиркнул по шее ближнего ко мне. Раздался булькающий звук, татарин затих. Неся в левой руке топор, медленно и бесшумно подобрался ко второму. Он лежал на боку, спиной ко мне и громко пукал. Я вонзил ему под левую лопатку нож и для верности ещё провернул в ране. Татарин задергался, засучил ногами. Уже не таясь, схватив топор обеими руками, я прыгнул вперёд и с размаху ударил лезвием в грудь третьему, это был их начальник. Топор с хрустом проломил грудную клетку и до ручки вошёл в грудь.

Я с трудом выдернул топор из раны, обмыл в реке, собрал оружие у убитых, я помнил, сколько оно стоит на торгу.

Подошёл к спящим невольникам, покашлял, чтобы не испугать детей. Ночью звуки далеко разносятся. Растолкал Изю, тот с испуга прикрыл голову руками.

– Тихо, Изя, это я, Юра. Сейчас я перережу верёвки – и всё, плену конец.

Глаза Изи забегали:

– А татары? Ну, как проснутся?

Я усмехнулся:

– Эти уже не проснутся.

– Так ты в избе не сгорел?

– Как видишь.

Я прошёл вдоль невольников. Мало того, что у каждого были связаны руки, так они ещё были повязаны одной общей верёвкой, один конец которой был привязан к телеге. Тихо будил людей, разрезал верёвки. Попросил вести себя тихо, детей уложить на подводы. Надо идти обратно. Да, я понимал, что люди устали, ночью плохо видно дорогу, но я не знал, где мы и далеко ли могут быть другие отряды, если они есть.

Трупы с помощью Изи побросали в воду, ни к чему оставлять следы. Перед выступлением я предупредил женщин, что разговаривать громко не надо, в стороны не отходить. При появлении татар – всем бежать в разные стороны, в лес. В лесу конному сложнее догнать пешего.

Двинулись в путь, шли долго, пока женщины от усталости не стали падать.

– Привал, – объявил я.

Подойдя к сумам и узлам на подводах, порылся, нашёл съестное, раздал его измождённым и голодным людям. Дети и женщины с жадностью набросились на еду. Надо дать им подкрепиться и немного передохнуть. Изя, чавкая, уселся рядом с набитым ртом, что-то пытаясь сказать.

– Изя, ты прожуй, не понять, что молвить хочешь?

Изя прожевал, откашлялся, всё-таки в сухомятку, и спросил:

– Как ты нас нашёл ночью?

– А я за вами с самого хутора шёл, чтобы не потерять.

– Где Соломон? Почему его не видно?

– Убит Соломон, вместе с Кузьмой.

– Вай, что я его матери скажу?

Я пожал плечами. Не повезло парню, а как такие вещи, как нападение татар, предусмотреть? Мужчина не может всё время сидеть дома. Поев, Изя начал раскачиваться и причитать.

– Изя, племянника уже не вернёшь, перестань убиваться, надо к людям выходить.

– Ай, я, бедный еврей, все деньги потерял.

– Изя, не от том плачешь. Племянника не вернёшь, сам из плена освободился, радуйся!

– Чего радоваться, я теперь беден, как церковная мышь!

– Изя, целы твои сумы, вынес я их из горящей избы. Если никто не нашёл, всё будет в целости.

Последующей реакции еврея я не ожидал. Он бросился передо мной на колени, пытаясь поцеловать руки. Я отодвинулся:

– Изя, ты что, перестань!

– Я тебе и свободой обязан и ценностями, век тебя помнить буду и детям накажу – пусть помнят Юрия.

– Всё, Изя, встань, впереди ещё дорога, дойти живыми до хутора надо.

Я встал с пенька, хлопнул в ладоши, привлекая внимание:

– Кто знает хорошо дорогу, подойдите ко мне, привал окончен, в дорогу!

Ко мне подошла женщина, которую насиловали татары.

– Я знаю дорогу, родилась в этих местах.

– Показывай, впереди со мной пойдёшь.

Мы двинулись в путь. Детвора сидела на подводах, лошадей женщины вели под уздцы. Сначала я хотел сбросить узлы и усадить на подводы всех, но женщины запротестовали:

– Это наша рухлядь, годами наживали, как без неё.

Я плюнул: не хотите – не надо.

К исходу дня добрались до хутора. У дороги лежали убитые Соломон и Кузьма, недалеко от сгоревшей избы – мужик со стрелой в груди, у другой хаты – зарубленный старик. Я попросил женщин взять лопаты и по-людски похоронить павших. Все молча принялись за дело.

Пока обряжали убитых, я сходил в малинник, нашёл сумы и принёс Изе. Тот обрадовался, как ребёнок подарку от Деда Мороза. Тьфу на тебя, племянник ещё не упокоился в земле, а у него руки от радости дрожат.

Покойных обернули мешковинами и опустили в могилы. Да и где взять сразу четыре гроба в хуторке из трёх изб, одна из которых сгорела? Убитых похоронили. Я неумело распряг лошадей, дал им воды и насыпал в торбы зерна.

На постой остановились в переполненной избе. Изя прижимал к себе сумки, боясь с ними расстаться. Утром подхарчились кашей, что успели приготовить женщины.

Я запряг в телегу одну лошадь.

– Изя, зачем нам вторая лошадь и подвода? Мешать только будут.