Страница 9 из 12
Оперативная "Нива" под управлением Самохина шла по шоссе спокойно, не привлекая к себе внимания, а Пашка сидел на переднем сиденьи и, закрыв глаза, размышлял, чтобы такое предпринять, чтобы предупредить Демина, потому что захват, обыск и допрос Женьки был для него мукой страшной. Внутри переворачивалось все, жгло желудок, а к горлу подступал мягкий ком и стоял там, перекрывая дыхание. Натянутая вдоль тела нить вибрировала и звенела. Мысли вращались в голове со скоростью звука, но не находили решения, и вновь и вновь возвращались на круги своя. Выхода он не видел, ибо сам был заложником, пешкой, которую грубо двигают, туда, куда она идти не хочет, с помощью винтиков, зажимов, шестерен, насильно сжимая его совесть в огромном стальном кулаке.
Он, конечно, мог остановить машину и выйти или не соглашаться сразу, но он сам тоже был таким же шурупом или звеном в цепи, он привык к этой бессовестной жизни, к принадлежности к некоей корпорации, могучей, но слепой и глухой к мольбам задавленных и замученных ею людей.
Она, эта корпорация, давала два главных ощущения, очень необходимых любому человеку – ощущения, что за тобою правота и чувство защищенности. Правда, одновременно, она душила свободу, веру в людей, в Бога, дарила цинизм и эмоциональную холодность, отнимая надежду на то, что все когда-нибудь изменится к лучшему.
Работая здесь, ты точно знал – никогда. Никогда люди не перестанут убивать, грабить, насиловать и воровать, никогда начальники не будут защищать своих подчиненных, а те – любить и уважать их, никогда не наступит спокойствие и ощущение правильно сделанного дела. Минусов здесь было больше, чем плюсов. Да плюсов вообще не было, потому что ощущение себя маленькой частью чего-то большого убивалось страхом замены и страхом собственной стандартности. Тебя могли без труда выбросить, вставив в освободившееся место другую деталь, с юными восторженными глазами, романтикой и благоговейным почтением к профессии, которой, честно сказать, никогда не занимались благородные люди прошлого, потому что считали ее сродни профессии палача.
Самое смешное, что он тоже когда-то был такой же новенькой деталью, а потом … потом стал жить как все, уговаривая себя, что до пенсии оставалось все меньше и меньше. В последнее время он служил только для того, чтобы на следующий же день уйти, убежать от душившего его стыда и "кровавых мальчиков", снившихся ему в бесконечных ночных кошмарах.
Страшно. Противно за себя, стыдно до слез, но страшно. Одному против этой машины, пожирающей головы человеков, – верное самоубийство. Тебя просто не заметят, раздавят и проедут дальше, и ты останешься за полгода до выслуги, в сорок лет начинать все сначала, с нуля. А это уже невозможно, потому что уже нет, и не может быть у человека в таком возрасте главного – веры, разве только остается вера в Бога и в бренность всего сущего на этой земле. Потому что ты не на нуле, а на минусе. Минусе, равном объему собственного негативного опыта.
Через сорок минут показались первые лопатинские постройки. Все какое-то полуразрушенное, гнилое. Жалкие деревянные дома за кривыми деревянными заборами под голыми весенними деревьями. Ощущение стыда, тоски и злости на то, что родился в России, а не в Италии.
Проезжая по улицам хорошо знакомого ему Лопатина, Павел увидел трехэтажное здание школы с группой ларьков неподалеку, и попросил Игоря остановиться. Все равно машина сопровождения отстала, и надо было ее подождать.
– Я сейчас. Пойду до ларька сигарет куплю, – выходя из машины, сказал он некурящему Самохину. Тот неопределенно пожал плечами, и Сазонов двинулся к группе ларьков.
Глава 5. Избиение младенцев
Огромные горны римских буккинаторов ревели так, словно стадо слонов одновременно вдруг подняло все свои морщинистые толстые хоботы к небу и заголосило от ужаса. По жилам защитников города Геброн пробежал холодный трепет. Неожиданно появившийся с севера десятый Фретензис легион римлян, прозванный в народе Кровавым, стоял у ворот, развернувшись во всю свою мощь и гордо сверкая сталью доспехов своих беспощадных воинов.
Четкие квадраты манипул, напоминавшие фундаменты недостроенных домов, выросшие стены буро-красных прямоугольных щитов легионеров, частокол длинных копий, штандарты со знаменитыми медными римскими орлами, раскинувшими в разные стороны свои широкие крылья, покачивающиеся в жарком полуденном мареве – все это казалось не совсем реальным населению хрупкого городка, так некстати принявшего у себя остатки разношерстной орды мятежников со своим вождем – фанатиком Агриппой.
Все было когда-то: и надежды на освобождение, и вера в будущее, в возможность построения жизни как-то по другому, по Писанию, по заповедям Божьим.
Рим был занят своими делами и безмолвствовал. Тамошние политические распри – борьба группировок сенаторов за расположение бесноватого императора Нерона – отодвинули дела бесполезной и бесплодной Иудеи на второй план. Прокуратор – трус и недалекий чиновник Гессий Флор, ненавидевший евреев и специально желавший их уничтожения, бросил Иерусалим, оставил там одну когорту и уехал в Кесарию, вместо того, чтобы хотя бы демонстрировать силу легионов бурлящему городу. Сил у него было достаточно. Но он уехал, а забродивший народ захватил город и вырезал оставшиеся римские части и, фактически, изгнал своего царя Ирода – Агриппу.
Весть о восстании ударила по еврейскому народу на всем Востоке. Везде: в Египте, в Сирии, в Греции, в Палестине иудеев начали резать. Даже враждебная Риму Парфия не отставала, хотя там положение и интересы евреев были совершенно другими. Все это вызвало ответные репрессии. Восстали остальные провинции – Галилея, Самария, Идумея. И защелкали жадные челюсти смерти.
Стали создаваться шайки, и началась резня сирийцев в занятых городах – Герасе, Пелле, Филадельфии и других. Они жгли деревни и поселки и убивали всех, кто не был евреем. Бешеные сцены в Иерусалиме заставили других видеть в евреях опасных сумасшедших, больных собак, которые должны были быть уничтожены. И вновь резня – уже в Египте, в Александрии. Там было убито до пятидесяти тысяч евреев. В ответ на это по Палестине опять пронеслись новые и новые убийства греков и сирийцев.
Когда не осталось более чужаков, "новая страна еврейского счастья" стала убивать своих. Вчерашние рабы на короткое время становились хозяевами, затем шли раздоры, "новые хозяева" ссорились и убивали друг друга, порабощая недовольных и превращая их в "новых рабов". В междоусобной борьбе о блаженных и святых пророчествах своих священников и книжников забыли начисто. Во главе стали фанатики и откровенные бандиты – зелоты. А все умеренные и ученые были безжалостно истреблены. Что ж, и эта революция развивалась так же, как шли все революции на свете!
Но тут, как кара небесная, пришло возмездие в виде переброшенных в Палестину новых легионов римлян. Рим, наконец, проснулся и возжелал восстановить порядок у себя на задворках. Империя вспомнила, что она хозяйка этой забытой богами провинции. В Кесарию прибыл Флавий Веспасиан – единственный опытный полководец Рима, оставленный Нероном в живых по причине его плебейского происхождения, косноязычия и спокойного неполитичного характера. Он привез с собой два легиона и стягивал войска с других направлений.
Движение пошло. Веспасиан стал медленно, с севера вытеснять восставших и делал он это одним известным ему путем. Путем полного уничтожения городов и деревень и их непокорного населения. Сначала была раздавлена Галилея, да так, что более не возродилась, потом Самария…Иудейская война, жестокость которой еще войдет в историю народов, началась.
Десятый Фретензис, передислоцированный еще год назад с Парфянского севера, был направлен на юг, в Идумею. Там, деловито и системно, по заведенному испокон веку порядку, он закрепился и, методично выжигая и вешая восставших на свои любимые кресты, двинулся вглубь провинции.