Боулинг-79

Джинсы стали определяющим фактором для того, чтобы швейцар выдал скупую улыбку и даже распахнул перед молодежью тугую дверь: «Прошу!»

Определяющим – но не решающим. Ибо решающим стал явственно излучаемый обеими юношами (особенно первым, плотным, круглоголовым) запах денег. Запах успеха. «Странно, – подумал золотогалунный швейцар. – Вроде бы пареньки самые обычные, совсем не мажоры. Даже, скорее, провинциалы. И время года не то, чтобы студиоз гулял. Это они в сентябре, когда им деньги за ихние стройотряды и шабашки выдают, червонцами швыряются – а сейчас апрель. Может, эти двое нечестным путем свои тугрики заработали? Ну, коли вдруг так, тем более следует их пустить – потому что тогда, в процессе потребления спиртных напитков, юнцы могут проговориться. Пускай слухачи поработают, и, может, на „незаконные валютные операции“ или даже на „антисоветскую пропаганду“, а то и „измену Родине“ накопают».

Далеко не один швейцар – а, пожалуй, вся Москва (за исключением, может, девственных провинциалов – в том числе, как ни грустно, Володи с Валерием) знала, что столики ресторана «Пекин» прослушиваются КГБ. И если в прочих заведениях столицы болтать просто не рекомендовалось, то в «Пекине» не рекомендовалось категорически. Однако, естественно, слухачам – как и комитету в целом – наплевать было на рассказываемые в ресторации анекдоты про Брежнева. (Разве что если новый услышат. За новый начальство и поощрить могло; рассказывали, это потому, что Леня анекдоты про себя любит и даже, мол, их собирает.) Но немало, ох, немало дел по валютчикам, ярым антисоветчикам, фарцовщикам, фальшивомонетчикам и даже предателям Родины начиналось с неосторожно брякнутой за столиком ресторана фразы. Ляпнул что-нибудь клиент под влиянием коньячно-водочных паров и в результате того, что ее вовремя услыхали органы, попал в оперативную разработку – а там, глядишь, и следствие не за горами, и суд, приговор, Мордовлаг...

Времени не было и шести. Огромный зал с прямоугольными колоннами почти пустовал. Метрдотель указал юношам столик почти в самом центре величественного помещения.

Лениво прибрела официантка, подала отпечатанное на машинке меню.

– Заказываем по правилу правой руки, – провозгласил воодушевленный Володя.

– Это как? – заинтересовался Валерка.

– Ты че, не знаешь? По правилу левой руки – значит, закрываешь ею названия блюд и смотришь только на цены. И заказываешь что подешевле. А по правилу правой руки – значит, циферки прикрываешь и требуешь только то, что тебе понравилось.

Пройдет лет пятнадцать, и настанут времена, когда «новые русские» внесут поправку в древние, как наука физика, законы. Они, особенно за границей, станут выбирать блюда и напитки по правилу левой руки, то есть закрывая названия (в коих все равно мало что смыслят), – но при этом будут заказывать не самые дешевые, как встарь, а наиболее дорогие блюда.

– Ну, что ж, закуска, – пробормотал Владимир, завладевший меню. – Мясо по-китайски «Двенадцать стражников». Звучит эффектно. Салат из бамбука. Тоже берем. Салат из морской капусты – неплохо. Определились? Теперь второе. Утка по-пекински. Давно мечтал попробовать утку по-пекински. Ну а пить будем, конечно, армянский коньяк. ВК-КВ – самое то, что заслужили. Ну и, конечно, хлебушек, минеральная вода. Потом отлакируем кофием, а может, даже зеленым чаем. Да, мы готовы. Девушка!.. – замахал Владимир официантке.

Когда девушка (очередная вариация на тему советской тетки) подошла, он озвучил ей заказ. Официантка старательно записала выбор в книжечку, прониклась его стоимостью, а потом тихо, с материнской заботой спросила парней:

– Ребят, а у вас деньжат рассчитаться хватит?

– Не волнуйся, красавица, – отмахнулся окончательно вошедший в роль купчины Володя. – И на чай тебе останется, если будешь поживей поворачиваться и глупых вопросов не задавать.

И вскоре на стол явился коньяк и две бутылки нарзана. Официантка, воодушевленная поведением юного кутилы, даже разлила коньячок по рюмочкам.

– Ну, за победу, за нашу победу, – провозгласил Владимир и лихо опрокинул сосуд. Его друг последовал примеру. Коньяк необыкновенно мягко оросил гортань, пищевод и желудок. Растекся по телу, поднялся вверх и теплой волной тюкнул в мозг.

Вечер необыкновенной находки рисковал обратиться в банальную пьянку.

Но не превратился.

А все потому, что неподалеку от Вовы с Валерой приземлилась в пустынном зале любопытная троица. Ее составляли: мужчина – на взгляд студентов, в возрасте, то есть за тридцать, – и две очаровательные барышни. Первая из них, блондинка с живым лицом, была явно моложе своего спутника. Притом она, очевидно, состояла с мужчиной в связи – пожалуй, даже в отношениях официальных, зарегистрированных в загсе. Иначе она не бросала бы на свой предмет откровенно пылких взоров, не брала бы прилюдно его за руку и не поглаживала по лацкану пиджака. Он тоже смотрел на нее столь пылающими глазами, коими глядят на своих половин мужчины лишь за несколько месяцев до и в первые семь месяцев после заключения официального брака.

Однако эта парочка не привлекла бы внимания Володи (а особенно Валерия), когда бы с нею за столом не присутствовала третья особа. Непонятно, кем она приходилась влюбленной парочке: подругой? Сестрой – его или ее? Его бывшей (а что, и такое случалось)? Сослуживицей?.. Девушке, казалось, лет было столько же, сколько нашим друзьям: около двадцати. Она одета была в стиле модного минимализма: джинсы и черный свитерок под горло. Прическа под пажа казалась тщательно уложенной, необыкновенно грациозные длинные руки эффектно жестикулировали – пожалуй, даже с несколько избыточной экспрессией. Валерию издалека казалось, что она являет собой образчик одновременно и тонкого вкуса, и легкой, многообещающей вульгарности, и жесткости, и изящества, и нежности, и строгости. Неизвестно почему, но юноше почудилось, что все мыслимые (и немыслимые) женские качества каким-то чудом воплотились в этой хрупкой, тонкокостной брюнетке с белой кожей и огромными ресницами.

За столиком, где она сидела, оживленно разговаривали, но друзья не могли разобрать ни слова, лишь гул голосов, да временами долетали взрывы хохота, в которых доминировал смех брюнетки, окрашенный легкой хрипотцой. Несколько мгновений Валере даже думалось, что девушка, возможно, является иностранкой – настолько она своим внешним видом и манерами отличалась от среднестатистической советской девицы. Однако потом до него донесся обрывок ее рассказа на чистом русском: «...А он ей и говорит...» – и юноша с облегчением понял, что она – наша, иначе шансы договориться с ней стали бы минимальны.